Альфред Барков - Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение
Глава XLII. Пародия на пародию?
Он дал нам евангелие, чтобы мы забыли о противоречиях во Христе, – упростил образ его, сгладил в нем воинствующее начало и выдвинул покорное «воле пославшего». Несомненно, что евангелие Толстого легче приемлемо, ибо оно более «по недугу» русского народа.
А.М. Горький 1Поскольку в уста самого Иешуа Булгаков вложил слова осуждения автора «козлиного пергамента», возникает необходимость выяснить, в чем причина пародирования им человека, перед гением которого он преклонялся.
В принципе, казалось бы, ответ на этот вопрос дать несложно. Он содержится отчасти в методологии, примененной Толстым при работе над Евангелиями: его пристрастность в попытке привлечь святые тексты для обоснования концепции «непротивления» предопределила сознательное и в общем-то вряд ли оправданное игнорирование многих мест, противоречащих ей.
Следует отметить, что негативное отношение к толстовскому способу восприятия универсализма, в частности, к концепции «непротивления», распространено довольно широко. Безусловно, роман «Мастер и Маргарита» может рассматриваться, ко всему прочему, также и как слово Булгакова о той драме, которая на рубеже веков разыгралась между двумя гигантами отечественной культуры, Вл. Соловьевым и Л.Н. Толстым. Драме, кульминацией которой стало утверждение Вл. Соловьева о том, что Толстой, по сути, является антихристом. Даже Чехов, несмотря на резкий тон выпадов философа, признал его правоту в этом споре. Здесь уместно будет напомнить, что, по Булгакову, одним из соавторов «романа в романе» является антихрист, что также подтверждает такое мнение.
Все это так, и на этом весь раздел можно было бы и закрыть. Но не поднимается рука сделать это, потому что тема не закрыта. Потому что в фабуле романа есть одно место, никем не объясненное (да никто, собственно, и не пытался сделать это); оно ставит такие неудобные вопросы исследователю, что впору вообще отказаться от всей главы вместе со всеми включенными в нее находками. Но трудные вопросы нужно ставить. И самому искать ответ.
»… Левий закричал: – Проклинаю тебя, бог! […] Ты глух! – рычал Левий, – если бы ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же […] Я ошибался! – кричал совсем охрипший Левий, – ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог. Ты черный бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!»
Дело в том, что приведенные выше объяснения возможных причин пародирования Булгаковым Толстого не обосновывают включение в фабулу романа этого места. Оно не вяжется не только с тем фактом, что в устах Толстого такое кощунство прозвучать не могло в принципе; оно не соответствует также жестокому обвинению Вл. Соловьева, поскольку Левий в данном случае показан не как антихрист, а наоборот, как фанатичный апологет Христа. Пародия, конечно, пародией, но не до такой же степени, чтобы приписывать всуе Толстому то, чего не было и быть не могло. Тем более что Булгаков, введя в роман исключительно яркую сцену с проклятием Бога и вложив в уста Левия невероятно кощунственные слова, никак не использует этот факт непосредственно в развитии фабулы. В таком случае вопль Левия, этот крик самого Булгакова, может означать только одно: все сделанные выводы по данному разделу должны рассматриваться под каким-то особым углом зрения. К тому же, ни в скрупулезно составленном М.О. Чудаковой «Жизнеописании Михаила Булгакова», ни в других работах булгаковедов нет и намека на то, что Булгаков вообще относился критически к мировоззрению Толстого.
Я бы сказал даже больше. В одном весьма принципиально важном вопросе взгляды Булгакова и Толстого тождественны. Речь идет об их отношении к Русской Православной Церкви.
Глубоко религиозный человек, отдавший четверть века переводам Евангелий и их толкованиям, Лев Николаевич Толстой отказывал Русской Православной Церкви в праве быть духовным институтом русского народа. Терпимый к другим религиям, в своих разборах Евангелий он с большим уважением и даже с какой-то теплотой отзывался о фарисеях, называя их истинными православными. В своих работах о религии он настоятельно советует своим читателям хотя бы ознакомиться с восточными верованиями, в которых сам он нашел немало положительного. Более того, даже свои взгляды об учении Христа он подкрепляет ссылками на эти учения, а в работе «Христианское учение» пришел к построению философии нравственности, которая, по его мнению, может в равной мере быть принята представителем любой религии. Но никогда, ни при каких обстоятельствах Толстой не привлекал в качестве позитивного аргумента опыт Русской Православной Церкви. Толкуя Христово «Богу – Богово, кесарю – кесарево» вопреки догматам РПЦ, он посягнул на святая святых идеологии нашей Церкви, издавна последовательно и неуклонно прививавшей и до сих пор прививающей нам психологию рабской покорности по отношению к сильным мира сего. За что и был отлучен от церкви.
Отношение Толстого к церкви в значительной мере вписывается в понятие о протестанстве, хотя к какой-либо конкретной конфессии западноевропейского толка он себя вряд ли относил 2.
Лев Николаевич не дожил до позора нашей Церкви, полностью покорившейся после убийства патриарха Тихона сатанинскому режиму и доказавшей еще раз, что ей все равно, какому кесарю служить – был бы кесарь. Но Булгаков все это видел.
Те, кто смотрят на творчество Булгакова сквозь кремовые шторы «дома постройки изумительной» на Алексеевском (или Андреевском?) спуске Города, могут напомнить автору с укоризной, что вся родня Булгакова как по отцовской линии, так и по материнской была связана с Церковью, что его отец был профессором духовной академии, и что негоже-де «отказывать Булгакову в исторической памяти». Автору это известно. Более того, автор может с таким же успехом привести в качестве аргумента ту же «Белую гвардию», где содержится такое же отношение к Православной Церкви, как и в трудах Л.Н. Толстого. Хотя для того, чтобы такой взгляд сформировался, вовсе не обязательно сверяться именно с Толстым: нужно просто знать эту Церковь изнутри 3. И Булгаков знал. К тому же, его отец не был положен в духовный сан и был секулярным профессором духовной академии. Кстати, преподавал он не что иное как… историю западноевропейских христианских конфессий, то есть, протестантство, религию свободных людей, у которых английские короли вот уже который век не имеют права въехать на территорию района Сити в своем родном городе Лондоне без получения пусть формального, но все же разрешения мэра. Своего подданного. Потому что как-то давно уже эти самые подданные, сознающие себя гражданами, взяли и отрубили голову одному своему строптивому королю. Потому что они конфессию такую себе выбрали – конфессию свободных людей, граждан. И если у них возникают проблемы, то они их решают, а не идут с хоругвями к королю-батюшке просить милости, и не ждут очередного партийного пленума, который может назначить лучшего правителя.
Об отношении Булгакова к этому вопросу четко и ясно сказано в ранних редакциях романа «Мастер и Маргарита». Давайте почитаем, куда попал незадачливый буфетчик после своего визита к Воланду:
»… В тенистой зелени выглянули белые чистенькие бока храма. Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул воздух и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а нафталином. Ринувшись к трем свечечкам, разглядел физиономию отца Ивана.
– Отец Иван, – задыхаясь, буркнул буфетчик, – в срочном порядке… об избавлении от нечистой силы…
Отец Иван, как будто ждал этого приглашения, тылом руки поправил волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на амвон, глянул заискивающе на буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою…
«Благословен Бог наш…» – подсказал мысленно буфетчик начало молебных пений.
– Шуба императора Александра Третьего, – нараспев начал отец Иван, – не надеванная, основная цена сто рублей!
– С пятаком – раз, с пятаком – два, с пятаком – три!.. – отозвался сладкий хор кастратов с клироса из тьмы.
– Ты что ж это, оглашенный поп, во храме делаешь? – суконным языком спросил буфетчик.
– Как что? – удивился отец Иван.
– Я тебя прошу молебен, а ты…
– Молебен. Кхе… На тебе… – ответил отец Иван. – Хватился! Да ты откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!
И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого не было в храме. Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания.
