Виссарион Белинский - Сочинения в стихах и прозе Дениса Давыдова
Но особенную ценность должны иметь те стихотворения Давыдова, которых предмет – любовь и в которых личность его является такою рыцарскою, а его знание воина приобретает чрез то столько благородной, возвышенной поэзии. Эти пьесы тем драгоценнее, что они единственны в нашей литературе и не имеют себе ни образцов, ни подражаний. Почти все они (впрочем, их очень немного) отличаются гармоническими стихами, между которыми иные могут назваться пластически-прекрасными; таковы, например, эти:
А я?.. мой жребий пасть в боях,
Мечом победы пораженным,
И может быть, врагом влеченный на полях
Чертить кремнистый путь челом окровавленным!
Или:
О Лиза! сколько раз на миртовых полях,
Среди грозы боев, я, презирая страх,
С воспламененною душою,
Тебя, как славу, призывал,
И в пыл сраженья мчал
Крылатые полки железною стеною…
Кто понуждал меня, скажи,
От жизни радостной на жадну смерть стремиться?
Одно, одно мечтание души,
Что славы луч моей на милой отразится;
Что, может быть, венок, приобретенный мной
В боях мечом нетерпеливым,
Покроет лавром горделивым
Чела стыдливое подруги молодой!
Эти прекрасные стихи из известной пьесы, которая так грациозно начинается:
Нет! полно пробегать, с улыбкою любви,
Перстами легкими цевницу золотую!
Пускай другой поет и радости свои,
И жизни счастливой подругу молодую —
Такова же пьеса, которая начинается стихами:
Возьмите меч – я недостоин брани!
Сорвите лавр с чела – он страстью помрачен!
О боги Пафоса! окуйте мощны длани
И робким пленником в постыдный риньте плен!
и которой окончание дышит такою роскошью чувств и поэтических красок:
Ах! пусть бог Фракии мне громом угрожает
И, потрясая лавр, манит еще к боям —
Воспитанник побед прах ног ее лобзает
И говорит «прости» торжественным венкам…
Но кто сей юноша блаженный,
Который будет пить дыханье воспаленно
На тающих устах,
Познает мленье чувств в потупленных очах
И на груди ее воздремлет утомленный?
В ныне вышедшем издании стихотворений Давыдова помещена и его большая пьеса «Договоры», написанная им еще в 1806 или 1807 годах. Долго о ней не было никакого слуха, как вдруг недавно была она перепечатана в одном журнале, с таким объяснением от автора, что ее прежде не понимали, считая за сентиментальное стихотворение, тогда как она – сатира. Мы на этот раз не согласны с автором – да простит нам тень его! Мы думаем просто, что молодой и удалый гусар поддался на минуту духу сентиментальности, царствовавшей тогда в русской литературе, и не имел смелости, в зрелые лета, сознаться в этом самому себе, забыв, что быль молодцу не укора. В этой пьесе, явно выходящей из сферы таланта Давыдова, мало хорошего; но вот лучшее:
…Что видим мы в театрах? – Малый круг
Разумных критиков, а прочие – зеваки.
Глупцы, насмешники, невежды, забияки.
Открылся занавес. Неистовый герой
Завоет «на стихах» и, в бешенстве жеманном,
Дрожащую княжну дрожащею рукой
Ударит невпопад кинжалом деревянным;
Иль, небу и земле отмщением грозя,
Пронзает грудь и, выпуча глаза,
Весь в клюквенном соку, кобенясь, умирает…
И ужинать домой с княжною уезжает.
Мы не без особенного намерения привели здесь эти стихи: читатель увидит в них классическую замашку и тяжелую ломоносовскую фактуру шестистопного ямбического стиха, – и пусть он сравнит его со стихами позднейших стихотворений Давыдова: какая бесконечная разница! Нельзя довольно надивиться, как хорош стих у Давыдова, особенно если вспомнишь, как он писал все свои стихи. Правда, в его, даже лучших, пьесах попадаются стихи чересчур неграциозные, жесткие и прозаические; но когда же казаку, пишущему на привалах и бивуаках, думать о гладкости стихов и художественной отделке стихотворений? Сверх того, число слабых и дурных стихов очень незначительно у Давыдова, а хорошие просто приводят в изумление, как, например, вот в этой пьесе, которую, по мысли и форме, мы почитаем решительно лучшим его стихотворением:
Вечер в июнеТомительный, палящий день
Сгорел. Полупрозрачна тень
Немного сумрака приосеняла дали,
Зарницы бегали за синею горой,
И, окропленные росой,
Луга и лес благоухали.
Луна во всей красе плыла на высоту,
Таинственным лучом мечтания питая,
И, прислонясь к лавровому кусту,
Дышала роза молодая.
Если бы не досадное усечение «полупрозрачна», эта пьеса могла б назваться вполне художественною, и даже в ряду антологических стихотворений Пушкина и Батюшкова не утратила бы своего высокого поэтического достоинства. Говоря об отдельных стихотворениях, нельзя не вспомнить «Бородинского поля», тем более что оно не пользуется тою известностию, которой заслуживает по своему достоинству:
Умолкшие холмы, дол, некогда кровавый!
Отдайте мне ваш день, день вековечной славы.
И шум оружия, и сечи и борьбу,
Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу
Попрали сильные. Счастливцы горделивы
Невольным пахарем влекут меня на нивы…
О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,
Ты, голосом своим рождающий в полках
Погибели врагов предчувственные клики,
Вождь гомерический, Багратион великий!
Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
Ермолов! я лечу – веди меня, я твой —
О, обреченный быть побед любимым сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!
Но где вы?.. Слушаю… нет отзыва! С полей
Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
Завидую костям соратника иль друга!
Число всех стихотворений Давыдова не велико – около шестидесяти; из них, может быть, два или три слабые, но каждое более или менее примечательно или по поэтическому достоинству, или потому, что представляет собою черту для дополнения физиономии своего творца. «Полусолдат» особенно примечательно в этом отношении: отличаясь высоким поэтическим достоинством, оно в то же время и превосходная автобиография, и полный, верный портрет Давыдова, написанный им же самим, – что и заставляет нас, при заключении, выписать эту пьесу вполне:
«Нет, братцы, нет! полусолдат
Тот, у кого есть печь с лежанкой,
Жена, полдюжины ребят,
Да щи, да чарка с запеканкой!
Вы видели, я не боюсь
Ни пуль, ни дротика куртинца;
Лечу стремглав, не дуя в ус,
На нож и шашку кабардинца.
Все так, – но прекратился бой,
Холмы усыпались огнями,
И хохот обуял толпой,
И клики вторятся горами.
И все кипит, и все гремит,
А я меж вами одинокой,
Немою грустию убит,
Душой и мыслию далеко.
Я не внимаю стуку чаш
И спорам вкруг солдатской каши;
Улыбки нет на хохот ваш,
Нет взгляда на проказы ваши!
Таков ли был я в век златой
На буйной Висле, на Балкане,
На Эльбе, на войне родной,
На льдах Торнео, на Секване?
Бывало, слово: «Друг, явись!»
И уж Денис с коня слезает;
Лишь чашей стукнут, и Денис
Как тут, и чашу осушает!
На скачку, на борьбу – готов,
И чтимый выродком глупцами,
Он расточитель острых слов,
Он хлещет прозой и стихами.
Иль в карты бьется до утра,
Раскинувшись на горской бурке;
Или вкруг светлого костра
Танцует с девками мазурки.
Нет, братцы, нет! полусолдат
Тот, у кого есть печь с лежанкой,
Жена, полдюжины ребят,
Да щи, да чарка с запеканкой!»
Так говорил наездник наш,
Оторванный судьбы веленьем
От крова мирного, в шалаш,
На сечи, к пламенным сраженьям.
Аракc шумит, Аракc шумит,
Араксу вторит ключ нагорный,
И Алагёз, нахмурясь, спит,
И тонет в влаге дол узорный;
И веет с пурпурных садов
Зефир восточным ароматом;
И сквозь сребристых облаков
Луна плывет над Араратом.
Но воин наш не упоен
Ночною роскошью полуденного края.
С Кавказа глаз не сводит он,
Где подпирает небосклон
Казбека груда снеговая.
На нем знакомый вихрь, на нем громада льда,
И над челом его, в тумане мутном,
Как Русь святая, недоступном,
Горит родимая звезда!
Просим извинения у читателей, если им покажется, что мы слишком долго говорили о поэзии Давыдова: что делать! есть вещи, о которых, сколько ни говори, не наговоришься вдоволь. Как все истинно прекрасное, произведения Давыдова оценены и в то же время нисколько не оценены нашею публикою; оценены, но бессознательно, потому что известны всем, занимающимся чтением из удовольствия, некоторые даже заучены наизусть; и не оценены сознательно, потому что о Давыдове уже никто не говорит, удивляясь в то же время самым пустым и ничтожным литературным явлениям. Вышли в свет сочинения Давыдова, и что же? все журналы и газеты наши – кто промолчал, кто отделался общими местами, а кто посмеялся над ними [5]. Потому «Отечественные записки» особенно обрадовались встрече с старым знакомцем, любимцем русской публики, и – удивительно ли, что заговорились с ним? Перечитывая стихотворения Давыдова, мы испытывали такое же наслаждение, какое доставляет неожиданная встреча с другом, с которым давно расстались без надежды скорого свидания. Мы нашли их гораздо лучшими, нежели какими оставили их, но не потому, чтобы они изменились, а потому что мы сами сделались способнее оценять все простое и непритязательное, при истинном достоинстве. Давыдов как поэт решительно принадлежит к самым ярким светилам второй величины на небосклоне русской поэзии и имеет гораздо больше прав на славу и удивление, нежели многие, которые больше его пользуются тем и другим у большинства читающего люда. Талант Давыдова не великий, но замечательный, самобытный и яркий, которым и не столь бедная литература, как наша, должна была бы дорожить и гордиться. Для военных людей стихотворения Давыдова должны иметь особенную цену: в этих вольных и разгульных вдохновениях они увидят поэзию своего быта, причину любить его, дорожить и гордиться им. Прозаические произведения Давыдова по своему содержанию так же важны для всякого военного человека, как и стихотворения. Одним словом, странно было бы не увидеть сочинений Давыдова у всякого истинно образованного воина, – воина не по одной службе, но и по душе…
