Александр Амфитеатров - Женское нестроение
При націоналистической и архаической окраскѣ своего чтенія, французская барышня, понятно, должна оставаться очень вдалекѣ отъ соціальныхъ идей своего вѣка. Возобновимъ сравненіе: часто ли можно встрѣтить въ русской интеллигенціи дѣвушку, которой чужды имена Бѣлинскаго, Добролюбова, Чернышевскаго, Герцена, Салтыкова, Михайловскаго, Владиміра Соловьева? Марксистокъ и народницъ y насъ было не меньше, чѣмъ марксистовъ и народниковъ; «идеалистокъ» чуть ли не больше, чѣмъ идеалистовъ. Во Франціи — ничего подобнаго. Изъ 133 барышенъ ни одна не обмолвилась именами ые только какихъ-либо новыхъ свѣтилъ соціальной философіи, вродѣ Фулье или покойнаго Гюйо, но весьма очевидно, что для собесѣдницъ Реми де-Гурмонъ не существуютъ ни Прудонъ, ни Фурье, ни Огюстъ Контъ, ни даже Вольтеръ и Руссо и энциклопедисты XVIII вѣка. Ихъ философскія симпатіи умираютъ съ Боссюэтомъ и Фенелономъ; чтобы воскреснуть въ Шатобріанѣ. Вѣкъ деизма — для нихъ мертвая точка прошлаго. A въ XX столѣтіи онѣ ухитряются жить, не зная и не нуждаясь знать Дарвина, Шопенгауэра, Карла Маркса, Спенсера, Ницше…
При всемъ отвратительномъ направленіи школьной науки, создающей литературное невѣжество французской барышни, нельзя не отдать справедливости этой школѣ въ томъ отношеніи, что ея нравы, методы и люди обладаютъ тайною привлекать къ ней любовь и слѣпое довѣpie питомицъ. Ея умственная и нравственная дисциплина воспринимается съ пассивною готовностью, достойною лучшаго примѣненія, чѣмъ указываютъ педагоги, отставшіе отъ вѣка на добрыхъ двѣсти лѣтъ и, тѣмъ не менѣе, по какому-то чудесному мастерству, умѣющіе и охранять свой авторитетъ, и навязывать юнымъ мозгамъ свои допотопные вкусы. Мы знаемъ слишкомъ хорошо; что въ русской школѣ лучшее средство сдѣлать автора ненавистнымъ для учениковъ, это — обратить его въ предметъ класснаго чтенія. Прекрасный трудъ г. Петрищева «Замѣтки учителя» даетъ прелюбопытныя иллюстраціи къ этому глубокоприскорбному, но неопровержимому положенію. Всѣ авторы, которыхъ каѳедра рекомендуетъ, какъ образцовыхъ представителей истинной литературы, презираются на партахъ, какъ не литература вовсе. Литература же начинается для партъ съ тѣхъ, на кого каѳедра налагаетъ свое отлученіе. Такимъ образомъ, внѣ литературы остались Ломоносовъ, Державинъ, Фонвизинъ, Крыловъ, Карамзинъ, Жуковскій. Г. Петрищевъ высказываетъ даже сожалѣніе — не безосновательное, хотя на первый взглядъ оно и кажется парадоксальнымъ: зачѣмъ школа включила въ свои программы Пушкнеа, Лермонтова и Гоголя? По его словамъ, даже и къ этимъ свѣтлымъ именамъ русскій школьникъ сталъ относиться теперь несравненно холоднѣе, чѣмъ раньше, когда читалъ «Демона» и «Онѣгина» контрабандою. Гаснетъ обаяніе, вянетъ довѣріе къ геніямъ, увѣнчаннымъ въ Капитоліи русской оффиціальной программы! Литература для русскаго школьника — Чеховъ, Горькій, Короленко, Гаршинъ, Надсонъ, Салтыковъ, Некрасовъ, Успенскій, Чернышевскій, Левъ Толстой, Тургеневъ, Бѣлинскій, Добролюбовъ: «отреченные» писатели, которыхъ школа или не хочетъ знать вовсе, или принимаетъ, скрѣпя сердце, съ подозрительнымъ долгимъ искусомъ и безжалостными ограниченіями. Не то y французовъ, Несостоятельная образованіемъ, ихъ школа — совершенство воспитательнаго гипноза. Вкусы и внушенія своихъ кдассовъ словесности француженка уноситъ въ жизнь очень надолго, если не навсегда. Реми де-Гурмонъ собралъ любопытную коллекцію критическихъ мнѣній, высказанныхъ французскими барышнями и молодыми дамами. Они поражаютъ однообразіемъ мысли, общимъ шаблономъ симпатій и антипатій, — всѣ сужденія, какъ на подборъ, старомодны и выражены въ ходячихъ, явно внушенныхъ, фразахъ, лишенныхъ субъективной окраски, затрепанныхъ, какъ старый праздничный флагъ, и рѣшительно ничего не говорящихъ ни уму, ни сердцу современнаго человѣка. Умы, затянутые въ схемы Корнеля, Расина, Боссюэта, Шатобріана, какъ таліи — въ корсетъ, какъ нога китаянки въ дѣтскій башмачекъ! И, какъ китаянка гордится ножкою, изуродованною въ дѣтскомъ бапшачкѣ, такъ француженка гордится своимъ образованіемъ въ ржавыхъ псевдоклассическихъ и романтическихъ оковахъ. Головы, работающія внѣ освященныхъ благословеніемъ школы схемъ, ей кажутся столь же распущенными, непристойными и не должными быть, какъ талія безъ корсета! Француженка полна подозрѣніемъ и ненавистью къ литературнымъ новшествамъ:
— Прекрасное никогда не старится, — побѣдоносно увѣряютъ эти фагатическія старовѣрки, — зачѣмъ же пытаться его обновлять?
Самостоятельное критическое сужденіе — большая рѣдкость y французской женщины. Одна изъ собесѣдницъ Реми де-Гурмона высказала о братьяхъ Гонкурахъ мнѣніе очень умное, ясно, хорошо и полно формулированное, но — въ устахъ русской курсистки, даже не изъ очень бойкихъ, оно рѣшительно никому не показалось бы ни оригинальнымъ, ни выдающимся. Скорѣе, напротивъ, сказали бы: ну еще бы иначе! экую Америку открыла! A Реми де-Гурмонъ до того изумленъ и обрадованъ своею рѣдкостною находкою, что торжественно восклицаетъ по адресу столь счастливаго и исключительнаго «урода въ семьѣ»:
— Вамъ слѣдовало бы открыть для нашихъ учителей курсы добросовѣстности и здраваго смысла!
Нѣтъ сомнѣнія, что въ нѣкоторыхъ, быть можетъ, даже многихъ случаяхъ, отвѣты, полученные Реми де-Гурмономъ, грѣшатъ лицемѣріемъ, по желанію барышенъ выставить себя въ наиболѣе красивомъ, приличномъ, серьезномъ свѣтѣ. Но тогда еще болѣе характерно то обстоятельство, что лицемѣріе принуждено играть свою кокетливую комедію именно въ такомъ странномъ направленіи! Понятно невинное притворство иной русской барышни, авторитетно толкующей о Марксѣ или Владимірѣ Соловьевѣ, хотя она и въ глаза не видывала ни «Капитала», ни «Оправдавія Добра», но кому въ голову придетъ щеголять, въ свидѣтельство своей литературности, цитатами изъ Кантемира, Сумарокова, Новикова? Такъ что даже случаи лицемѣрныхъ отвѣтовъ подтверждаютъ все то же любопытное наблюденіе: только литература, рекомендованная школою, признается французскими барышнями за хорошую и достойную ихъ вниманія, только въ знаніи такой литературы имъ не стыдно сознаться; что осталось внѣ школы, — значитъ, запретно, неприлично, нехорошо…
Въ послѣдніе годы выдвинулся изъ рядовъ французскаго журнализма фельетонистъ, пишущій подъ псевдовимомъ Вилли (Willy). Къ сожалѣнію, выдвинулся не надолго, такъ какъ успѣлъ уже и размѣняться въ порнографа. очень мутной воды. Но первыя его повѣсти о «Клодинѣ«, какъ обличительныя разоблаченія быта фраацузской женской школы, были талантливы и мѣтко попали въ цѣль: недаромъ же имя Claudine стало въ Парижѣ нарицательнымъ для пансіонерокъ-подростковъ, ыаканунѣ окончанія курса въ среднемъ учебномъ заведеніи! Вилли вывелъ на свѣжую воду множество грѣшковъ и учащаго, и учащагося женскаго поколѣнія, въ особенности ярко подчеркнувъ недостатки той сантиментальной аффектаціи, того институтскаго «обожанія», которыя во французской женской школѣ замѣняютъ товарищество и слишкомъ часто перерождаются въ самыя некрасивыя страсти и пороки… иногда на всю жизнь! Десятки французскихъ художниковъ слова, наблюдателей жизни, намекали публикѣ, что такъ называемая «лезбійская любовь», — къ сожадѣнію, слишкомъ частый и чуть не національвый порокъ французской женщины зажиточныхъ классовъ, — обыкновенно выносится изъ монастырскихъ школъ и закрытыхъ пансіоновъ. Вилли — того же мнѣнія. Но ни этотъ бойкій обличитель, ни его безчисленные подражатели почти не касаются вопроса о запретномъ чтеніи; тогда какъ y описателей тайнъ русской школы онъ всегда и обязательно выступаетъ на первый планъ. Если героини Вилли читаютъ что-нибудь потихоньку отъ начальства, это, навѣрное какая-либо изъ ряду вонъ скабрезная книга, въ знакомствѣ съ которою и мужчинѣ-то не слишкомъ прилично сознаваться. Запретнаго чтенія для саморазвитія нѣтъ. Французская школьница не прячетъ подъ тюфякъ Ренана или Прудона, какъ русская — Писарева и Герцена, и не читаетъ ихъ воровски по ночамъ, при трепетномъ свѣтѣ припасеннаго огарка. Фабрикацію своей мысли и своего вкуса француженка, не только номинально, но и дѣйствительно, предоставляетъ, какъ нѣкую монополію школѣ — съ непоколебимымъ убѣжденіемъ, что учебныя программы дадутъ ей и именно тѣ знанія, какія надо, и аккуратно столько знаній, сколько надо. Самой, значитъ, заботиться не о чемъ, кромѣ успѣшной сдачи экзаменовъ: ими школа провѣряетъ свою паству, a государство и нація — школу.
Пассивность воспріятія, воспитанная дрессировкою на «хорошій вкусъ», выростаетъ во французской женщинѣ до суевѣрій изумительныхъ. Знакомыя барышни и дамы Реми де-Гурмона чистосердечно сознаются въ полной неспособности одолѣть болѣе десяти страницъ братьевъ Гонкуръ; другимъ Шекспиръ кажется страшнымъ и темнымъ, въ родѣ дремучаго лѣса, куда лучше и не вступать, чтобы не заблудиться; третьи совершенно глухи къ красотамъ Верлэна, тогда какъ необыкновенно чутко и тонко разбираются въ самыхъ сокровенныхъ глубинахъ и оттѣнкахъ Расина и Корнеля… Расинъ! Корнель! О!.. И всѣ декламируютъ:
