Роман Белоусов - ТАЙНА ИППОКРЕНЫ
А пока что, заключив тайный союз с Харли, Дефо уходит с открытой политической арены, скрывается в тени и отныне действует чаще тайно, чем явно, прикрываясь чужими масками и именами. Эта сторона жизни Даниеля Дефо до сих пор покрыта туманом загадочности и по существу мало известна исследователям.
* * *
Выйдя из тюрьмы, Дефо вернулся домой, в семью. Труднее было вернуться к старым делам. Завод продан, лавка закрыта, кредит подорван, доверие делового мира утрачено. Что ему оставалось? И тут Дефо совершает то, что вновь характеризует его как человека решительного. Судьбе неугодно было, чтобы он торговал черепицей и чулками, — что же, он будет сбывать товар иного сорта — литературную продукцию. Не долго думая бывший негоциант и делец, вступив на поприще журналистики, решает жить литературным трудом — на это еще никто не отваживался. Исторические и этнографические труды, трактаты и памфлеты, сатиры и стихи, поэмы и романы нескончаемым потоком выходили из-под его пера.
В погоне за заработками он тешил читателей всякого рода забавными небылицами: сочинял «документальные» истории о привидениях и, в частности, знаменитый очерк «Привидение миссис Вил», которым восхищался Вальтер Скотт как превосходным вымыслом, между тем как это был искусный репортаж, основанный на подлинных фактах. С не менее серьезным видом рассказывал о приключениях на Луне, куда его героя доставила фантастическая машина. С той же целью — привлечь читателя — придумывал интригующие заголовки к своим писаниям. Наконец, он задумывает собственное издание.
К тому времени газета стала обычным явлением в жизни лондонцев. Правда, ежедневных изданий было еще мало — лишь «Дейли корант», выходившая с 1702 года, и «Ивнинг пост» — с 1706 года. (К слову сказать, первая ежедневная газета в Париже появилась только в 1777 году.)
В один из последних дней февраля 1705 года Дефо развернул первый номер своего детища «Обозрение французских дел». На его четырех страницах раз в неделю Дефо вступал в беседу со своими читателями. Вскоре, однако, спрос на газету позволил выпускать ее три раза в неделю. Что касается заголовка, то это была маскировка, название для отвода глаз, позволявшее безбоязненно говорить о собственно английских делах.
Дефо хотел, чтобы его издание отличала беспристрастность, и посему гордо заявлял, что газета «свободна от ошибок и предвзятостей журналистов и мелких политиков всех направлений». Конечно, это была лишь красивая фраза и только.
С этих пор, в течение долгих восьми лет, Дефо, уподобившись неутомимому Сизифу, не знал покоя — ведь ему одному приходилось выступать в роли автора всех публикуемых материалов. Лишь поразительная работоспособность, склад ума, вполне приспособленный для изнурительной журналистской работы, могли обеспечить успех такого литературного предприятия. Всего за один пенни газета щедро знакомила с событиями в торговом мире, сообщала цены на товары, давала советы коммерсантам; на ее страницах широко обсуждались политические новости. Особым успехом пользовался юмористический отдел «Новости клуба Скандалов». Здесь приводились забавные анекдоты из жизни лондонского общества и других городов (тех, где газета имела свои отделения), печаталась еженедельная история глупости, наглости и распутства, а проще говоря, зло высмеивались пороки и те, кто способствовал их процветанию. Случалось, что клуб посвящал свои заседания разбору писем читателей, в которых говорилось о несправедливостях и злоупотреблениях. И тогда, казалось бы, безобидный отдел, созданный ради развлечения, превращался в трибунал, судивший социальное зло. Приходится лишь удивляться такой разносторонней деятельности Дефо. И невольно напрашивается вопрос: как мог один человек успевать создавать все это? Откуда брались у него силы? И, кстати говоря, смелость? Задевая и обличая многих, Дефо, естественно, вызывал ненависть. Газету часто читали прямо на улице и тут же обсуждали. Одни при этом смеялись, другие зеленели от злости. И бросались скупать экземпляры, дабы воспрепятствовать распространению «клеветы». Оскорбленные, они грозили избить автора. Нередко эти угрозы пытались осуществить. Чтобы избежать оскорбления или нападения какого-нибудь разъяренного читателя либо своего брата журналиста-конкурента, приходилось принимать меры предосторожности. На улице Дефо появлялся вооруженным, под платьем носил кольчугу. У него было несколько тайных квартир-убежищ, и даже его кучер не мог сказать, где сегодня хозяин ночует.
Когда же случалось попадать в переделку, Дефо всякий раз проявлял присутствие духа и недюжинную смелость. Не раз на него готовились покушения, его завлекали в засаду. Однажды он вошел в комнату, где его поджидали пятеро. Через мгновение, как ни в чем не бывало, Дефо спускался по лестнице: его шпага принудила покушавшихся к благоразумию. Пробовали расправиться с ним, вызывая на дуэль. Но и тут Дефо обезоружил подосланного убийцу. Так же ловко он выбил клинок и ранил своего издателя, когда тот, негодуя на Дефо за вероломство, бросился на него с обнаженной шпагой.
К нему подсылали псевдоконстеблей с лжеприказами об аресте, распространяли слухи о том, что он-де вновь заключен в тюрьму, газеты конкурентов не скупились на ложную информацию (особенно старались журналисты Дайер и Ридпат), оповещая о скорой расправе над их заклятым врагом. «Беги, спасай жизнь, — советовали ему в одной песенке, — старый кабан гонится за тобой по пятам».
И все же возникает вопрос: неужели все эти угрозы и покушения были вызваны одними лишь газетными выступлениями Дефо? Только ли за острое перо его преследовали и травили? Или, возможно, существовали еще и иные причины? И здесь мы подходим к загадке Дефо, о которой говорилось выше.
* * *
В пасмурный осенний день к гостинице «Ангел» подъехал наемный экипаж. Дверца отворилась, и показалась конической формы шляпа, затем нога, обтянутая шелковым чулком, в башмаке с пряжкой и высоким каблуком, наконец, туловище в длинном плаще. Пассажир, стараясь не испортить туалет, а главное, не сбить пышный, завитой буклями парик, осторожно выбрался на тротуар. Пока кучер и слуга сгружали дорожный саквояж, незнакомец направился к стоявшей у ворот гостиницы громоздкой пассажирской карете, уже запряженной и, по всему было видно, готовой к отъезду. Трижды в неделю карета отправлялась отсюда по главному Северному тракту. Из этого можно было заключить, что только что прибывший джентльмен собирался совершить далекое путешествие.
— Мистер Голдсмит, — обратился к нему хозяин гостиницы, наблюдавший за посадкой, — покорнейше прошу вашу милость садиться, сейчас тронетесь.
Степенный господин, которого назвали мистером Голдсмитом, подобрав полы двустороннего суконного плаща, занял свое место. По внешнему виду и наряду — под плащом виднелся темно-коричневый бархатный кафтан, надетый поверх камзола почти того же цвета, в колер, — это был средней руки торговец из Сити, отправлявшийся по коммерческим делам в провинцию. Так он и значился в списке пассажиров — Александр Голдсмит, коммерсант.
В действительности же под этим именем отправлялся в путь не кто иной, как Даниель Дефо. Но что заставило его скрыться под вымышленным именем? Поспешное бегство от кредиторов или угроза тюрьмы за новый памфлет? Ни то и ни другое. Он ехал по делам государственной важности. Причем за последние два-три года ему не впервые приходилось совершать путешествия под разными именами. Эти вояжи стали для него вроде службы. И каждый раз, принимая новое обличье, он исполнял роль с истинно актерским мастерством, ибо был по натуре лицедеем. Ему ничего не стоило войти в образ, который предстояло сыграть. Свойство это, или, вернее, особый дар, он использует и при создании литературных героев, легко перевоплощаясь в своих персонажей. Он с величайшим наслаждением перевоплощался в изображаемые существа, невольно перенимая у своих героев голос, походку, манеры и привычки. Словом, Дефо, как подлинный художник, заключал в себе тысячи жизней, становясь королем или нищим, негодяем или святым.
Так под разными масками Дефо колесил по дорогам страны, неожиданно появляясь то на востоке, то в западных графствах и даже на севере, в Шотландии. В пассажирских каретах, наемных экипажах, верхом на собственной лошади проделал немало сотен миль. Что ж, он любил движение, можно сказать, испытывал в нем потребность. Любил большие торговые города, многошумные ярмарки, дорожные тракты с почтовыми и пассажирскими каретами и судоходные реки с гружеными баржами. Простор равнинных путей он предпочитал горным тропам, как и сухопутные путешествия — морским. На ровной земле, казалось ему, он стоял увереннее.
Погружаясь в толчею, смешиваясь с ней, он всякий раз испытывал иллюзию принадлежности к обширному миру людей и горько разочаровывался, оказываясь одиноким в сутолоке людей и дел. В сущности таковы и его герои — в гуще толпы они всегда остаются одинокими, как Робинзон, оказавшийся в Лондоне, посреди величайшего скопления людей и испытывающий здесь большее одиночество, чем на пустынном острове.
