KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Критика » Джонатан Франзен - Дальний остров

Джонатан Франзен - Дальний остров

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн "Джонатан Франзен - Дальний остров". Жанр: Критика издательство -, год -.
Перейти на страницу:

Между тем, страница за страницей, проза Полы Фокс радует и восхищает. Ее фразы — маленькие чудеса сжатости и конкретности, крохотные романы сами по себе. Вот как описан момент укуса:

Она улыбнулась, задаваясь вопросом, как часто, если хоть раз вообще, до кота дотрагивалась дружеская человеческая рука, и она еще улыбалась, когда кот встал на задние лапы и даже когда он ударил ее выпущенными когтями, улыбалась вплоть до того мгновения, как он впился зубами в ее левую кисть с тыльной стороны и повис на ее плоти, так что она едва не упала вперед в ошеломлении и ужасе, но помня о присутствии Отто в достаточной мере, чтобы приглушить крик, рвавшийся из ее горла, когда она выдергивала руку из этого кольца, будто сделанного из колючей проволоки.

Передавая драматизм момента через последовательность движений — да просто проявляя зоркость, внимательность, — Фокс находит здесь место для всего, из чего складывается сложность Софи: для ее либерализма, склонности к самообольщению, незащищенности и, самое главное, для ее супружеской ответственности. «В отчаянии» — редкий пример романа, отдающего должное обеим сторонам брака — ненависти и любви, ей и ему. Отто — мужчина, который любит свою жену. Софи — женщина, которая в понедельник в шесть утра опрокидывает рюмку виски и, «издавая громкие детские звуки отвращения», смывает то, что находится в кухонной раковине. Отто хватает глупости сказать Чарли, когда он уходит из фирмы: «Скатертью дорожка»; Софи хватает глупости позднее спросить его, зачем он так сказал; Отто обижает этот вопрос; Софи обижает его обида.

Первый раз я прочел «В отчаянии» в 1991 году — прочел и влюбился в этот роман. Мне было очевидно, что он превосходит все романы современников Фокс: Джона Апдайка, Филипа Рота, Сола Беллоу. Мне было очевидно, что это великая книга, и несколько месяцев спустя, хотя обычно я с этим не тороплюсь, я ее перечитал. В браке Бентвудов я увидел нечто общее с моим собственным неблагополучным браком; в романе проглядывала мысль, что страх перед страданиями более разрушителен, чем сами страдания, и я очень хотел этому верить. Я верил, что книга, когда я прочту ее повторно, подскажет мне, как жить.

Этого не случилось. Книга, если уж на то пошло, стала более таинственной — стала не столько уроком, сколько переживанием. Плавно выступили, как образы на случайно-точечной автостереограмме,[70] невидимые ранее метафорические и тематические уплотнения. Мой взгляд упал, к примеру, на фразу, описывающую гостиную в рассветные сумерки: «Предметы, их очертания, отвердевая в прибывающем свете, приобретали мрачный, угрожающий вид тотемов». В прибывающем свете моего второго чтения все предметы в книге отвердевали подобным образом у меня перед глазами. Куриная печень, к примеру, возникает в первом же абзаце как деликатес и центральный элемент культурного ужина — как квинтэссенция цивилизации Старого Света. («Берешь сырой материал и преображаешь его, — замечает позднее левак Леон. — Это и есть цивилизация».) Именно запах печенки, насыщенный, богатый запах, и привлек в первый раз к задней двери Бентвудов злополучного кота. Сто страниц спустя, после того как кот укусил Софи («идиотский случай»), они с Отто решили нанести ответный удар. Они теперь в джунглях, и остатки куриной печени должны стать приманкой, которая поможет им поймать и убить дикое животное. Приготовленная еда — по-прежнему квинтэссенция цивилизации; но насколько же более жестокой цивилизация теперь оказывается! В книге есть и другая кухонная линия: субботним утром потрясенная Софи, желая себя подбодрить, решает купить что-нибудь для готовки. Она идет в «Провансальский базар» за омлетной сковородой, которая должна помочь ей осуществить свою «грезу о домашности», свою мечту о французской непринужденности и культуре. Эпизод кончается тем, что жутковатая продавщица с волосатым подбородком вскидывает руки, «словно обороняясь от ведьмы», и Софи испуганно убегает с покупкой смехотворно неподходящей, ярко символизирующей ее отчаяние: с песочными часами для варки яиц.

Хотя рука Софи в этой сцене кровоточит, ее первое побуждение — отрицать, что с кистью что-то не так. Когда я в третий раз читал «В отчаянии», чтобы разобрать книгу со своими студентами, я стал более внимателен к подобным отрицаниям, к ее попыткам успокоить себя. Софи делает их практически беспрерывно: «Все в порядке», «Ничего страшного», «Да нет, ничего страшного», «Да не говори ты мне об этом», «КОТ НИЧЕМ НЕ БОЛЕН!», «Это укус, всего лишь укус!», «Я не побегу в больницу с такими глупостями», «Ничего страшного», «Уже намного лучше», «Пустяковая рана». Эти повторяющиеся отрицания, в которых сквозит отчаяние, отражают внутреннее устройство книги: Софи бежит из одного возможного убежища в другое, из другого в третье, но ни одно из них ее не защищает. Она идет на вечеринку с Отто, ускользает тайком с Чарли ради «незаконных ощущений», покупает себе подарок, ищет успокоения у старых друзей, пытается обратиться к жене Чарли, звонит своему прежнему возлюбленному, соглашается поехать в больницу, ловит кота, делает себе «страусиное гнездо» из подушек, пытается читать французский роман, сбегает в свой любимый сельский дом, хочет перебраться в другой часовой пояс, думает об усыновлении ребенка, губит старую дружбу… Ничто не приносит облегчения. Ее последняя надежда — написать об укусе матери, взяв этим письмом «ноту, точно рассчитанную на то, чтобы и развеселить старушку, и возбудить в ней презрение»; иначе говоря, она хочет претворить свою беду в искусство. Но Отто швыряет ее чернильницу об стену.

От чего пытается убежать Софи? Читая «В отчаянии» в четвертый раз, я надеялся получить ответ. Я хотел понять наконец, счастье это или несчастье для Бентвудов — то, что на последней странице книги их жизнь взламывается, распахивается. Я хотел добраться до сути финальной сцены. Но я так до нее и не добрался, и мне пришлось искать убежища в мысли, что хорошая литература «трагична»: она не предлагает ни простых идеологических ответов, ни терапии посредством культуры, ни приятных, дающих облегчение грез, какие исходят от индустрии развлечений. Меня поразило сходство Софи с Гамлетом — с персонажем, склонным к болезненному самокопанию, который получает весть, чрезвычайно неприятную и вместе с тем не вполне ясную (ее сообщает ему призрак), проходит через мучительные извивы мысли, пытаясь понять, что эта весть значит, и наконец отдает себя на волю божественного провидения и принимает свою судьбу. Для Софи Бентвуд «неясная весть» — это не сообщение из потустороннего мира, а вполне конкретный кошачий укус; вся неясность внутри самой Софи: «Это только рука, твердила она себе, но все равно ей казалось, что затронуто все тело, как именно — она не могла понять. Словно она была смертельно ранена». Извивы мысли, которые за этим следуют, порождены не ее неуверенностью, а ее нежеланием взглянуть в лицо правде. Ближе к концу книги, когда она, обращаясь к божеству, говорит: «Господи, если я заражена бешенством, я совпадаю с тем, что снаружи, что вне меня», это не откровение. Это «облегчение».


То, что книга, пусть ненадолго, исчезла из продажи, может стать испытанием для любви даже самого преданного из читателей. Примерно так же как мужчина может сожалеть о кое-каких сомнительных черточках, уменьшающих красоту его жены, или женщина может желать, чтобы муж не так громко хохотал над своими собственными шутками, хотя шутки и правда очень смешные, я испытывал боль из-за крохотных несовершенств, способных отвратить потенциальных читателей от этого романа. Я размышляю о деревянном и безличном характере вступительного абзаца, о безыскусной первой фразе, о скрипучем слове «трапеза»; любя книгу, я теперь ценю статичный формализм этого абзаца, готовящий резкую, короткую реплику, которая идет за ним: «Кот опять здесь»; но что, если читатель не пойдет дальше «трапезы»? Не исключаю также, что имя Отто Бентвуд может создавать трудности при первом чтении. Фокс обычно заставляет имена и фамилии персонажей работать вовсю: «Рассел», к примеру, изящно отражает беспокойную (restless), скрытную натуру Чарли, которого Отто подозревает в переманивании (rustling) клиентов; и подобно тому как на конце фамилии Чарли недостает второго «л», чего-то явно недостает в его характере. Меня восхищает то, как бремя старомодного и в определенной мере тевтонского имени Отто соответствует бремени навязчивой тяги к порядку, которое несет этот персонаж; однако фамилия Бентвуд даже после многих чтений остается для меня чуточку искусственной и продолжает ассоциироваться с бонсай.[71] Немного смущает и название книги. Оно, безусловно, уместное, и все же это не «День саранчи», не «Великий Гэтсби» и не «Авессалом, Авессалом!». Такое название человек может забыть или перепутать с другими названиями. Порой, желая, чтобы оно было посильнее, я чувствую специфическое одиночество человека, глубоко увязшего в супружестве.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*