Сказки. Фантастика и вымысел в мировом кинематографе - Долин Антон
Фрагмент 6
Отмотаем назад еще четверть века (от «Однажды в… Голливуде») или полвека (от «Криминального чтива»).
1944-й, близится к финишу Вторая мировая. Где-то в Берлине ломает голову над политическими загадками Штирлиц – великий фантом, шагнувший в советские анекдоты и переплюнувший своей сверхреальностью всех шелленбергов, мюллеров и борманов, существовавших на самом деле. А в оккупированном нацистами Париже другой двойной одинокий агент, сбежавшая от казни еврейка Шошанна Дрейфус, готовится сжечь собственный кинотеатр на торжественной премьере пропагандистской киноленты о снайпере-герое «Гордость нации»: туда пожалует вся верхушка Третьего рейха с Гитлером во главе. Ничего об этом не зная, собственный теракт в том же зале и на той же премьере готовят американские засланцы – спецназ евреев-мстителей под руководством Альдо Апача Рейна: пресловутые «Бесславные ублюдки».
Самый декларативный, неритмичный, неуклюжий фильм Тарантино, снятый слишком уж далеко от дома и встреченный предсказуемыми восторгами в синефильской Франции, «Бесславные ублюдки» формулируют важнейшую из идей автора: отмщение силам зла со стороны сил добра, вдруг решивших отказаться от чрезмерной щепетильности и сковывающего по рукам и ногам этического кодекса. Не союзники должны покарать Гитлера, не Сталин с Черчиллем и Рузвельтом, а евреи с динамитной шашкой в одной руке и бейсбольной битой в другой. Альтернативная история? Конечно! Для чего же еще нужен так называемый исторический кинематограф?
Справедливое возмездие даровано евреям не из умозрительных соображений. Для взращенного старым Голливудом Тарантино эта нация – кинематографисты par excellence. Им и проводить решающую «Операцию Kino». Кто включается в заговор против Гитлера в фильме? Знаменитая актриса, директриса кинотеатра, кинокритик, киномеханик. «Спецназовцы-ублюдки» на премьере притворяются итальянскими кинодеятелями, Брэд Питт впервые примеряет маску каскадера. Кто погибает от теракта? Среди прочих продюсер (единственный носитель этой профессии в зале и в фильме – это Геббельс) и исполнитель главной роли в докуфикшне, где снайпер-герой Фредерик Цоллер сыграл самого себя. Он не настоящий киношник, а самозванец, пришелец, и должен умереть.
Где же режиссер? Сам Тарантино удовольствовался ролью солдата, с которого снимают скальп, но вручил биту «ублюдку» по прозвищу Медведь – своему коллеге, автору кровавых хорроров Элаю Роту. Он же реальный режиссер патриотического трэша «Гордость нации».
Кажется, единственный важный персонаж фильма, не имеющий никакого отношения к кино, – полковник Ганс Ланда, «охотник на евреев», в исполнении Кристофа Вальца – настоящее открытие Тарантино – восхитительно жовиальный интеллектуал и садист. Ланда ускользает от окончательной расплаты, вовремя уезжая из заминированного кинотеатра; герой же вначале будто нарочно щадит Шошанну, а потом отказывается предотвращать заговор, становясь таким образом неожиданным Штирлицем, глубоко законспирированным агентом добра в самом сердце империи зла. Его щадят, но клеймят лоб свастикой: полутонов Тарантино допускать не намерен, как и Апач Рейн. Однако по всему видно – Ланда самый интересный для режиссера персонаж, главная удача фильма.
Именно он решает изменить ход истории, нарушив табу из знаменитого рассказа Рэя Брэдбери «И грянул гром»: раздавить бабочку в прошлом, навсегда предопределив облик настоящего. По меньшей мере, кинематографического.
Подобно Ланде, отныне Тарантино открывает сезон охоты на бабочку.
Фрагмент 8
Маленькие люди меняют ход большой Истории в «Бесславных ублюдках», но не могут ничего изменить и ни на что повлиять в «Омерзительной восьмерке» – пессимистической и мизантропической американской антитезе «европейского военного вестерна» Тарантино.
Если «Бесславные ублюдки» вели действие к завершению войны, то «Омерзительная восьмерка» начинается после ее завершения и бессильно тщится стряхнуть с себя ее шрамы.
Редкий фильм Тарантино, в котором (почти) соблюдены единства времени, действия и места, впервые представленный в ходе театральной читки, и при этом парадоксально снятый на 70-мм. «Омерзительная восьмерка» выстроена на контрапункте великого и маленького, предопределенного и случайного. Ее задуманная и осуществленная дисгармоничность – уже в том, что число персонажей, пережидающих снежную бурю в «Галантерейной Минни», никак не укладывается в заявленную восьмерку: то счет нарушит кучер О. Б. Джексон, то из-под подпола вылезет спрятанный бандит, будто чертик из табакерки.
Стройный замысел вырисовывается к финалу. Актеры «мужского» сюжета – четверо ряженых или спрятанных бандитов, собравшихся, чтобы освободить приговоренную к казни Дэйзи Домергу (Дженнифер Джейсон Ли), – с одной стороны, и четверо ветеранов Гражданской войны, – с другой. Из них двое – южане, двое – северяне: идеальная симметрия. Сама же Домергу – комический парафраз всесильных и всепобеждающих женщин из других тарантиновских картин. Здесь ей суждено станцевать в петле – и главный сюрприз в том, что предсказанное, при всех сюжетных скачках и неожиданностях, все равно сбывается.
Бандиты, как и всегда у Тарантино, – не только вне закона и морали, но и вне времени (время – главный закон и догма, которую следует нарушить). У ветеранов, напротив, собственная этика, в которой также любопытно переосмыслены представления о добре и зле в русле вечно длящегося «военного времени». Эта восьмерка в прямом смысле слова омерзительна, «Галантерейная Минни» – тупик, и даже кофе здесь отравлено: не воскрешает, а наоборот, губит.
Луч света и важный двигатель сюжета – письмо Авраама Линкольна одному из главных героев, чернокожему майору Маркуису Уоррену (любимец Тарантино Сэмюэл Л. Джексон). У них была личная переписка, одно письмо Уоррен хранит как реликвию. Оно помогает ему заслужить уважение охотника за головами Джона Рута (Курт Расселл) и быть спасенным от смерти в снегах Вайоминга. Вскоре выясняется, что письмо – фальшивка, охранная грамота Уоррена (возможно, это саркастический ответ Тарантино «Линкольну» Спилберга, начинавшемуся с чернокожих солдат-северян). Но именно оно звучит под экстатическую трубу в финальном эпизоде картины последней молитвой и утешением умирающим героям. Элегический жест Тарантино, уже было сошедшего здесь за прожженного циника, – напоминание о том, что возвышающую ложь он всегда предпочтет горькой правде. Истина убивает, вымысел если не исцеляет, то смягчает боль.
«Омерзительная восьмерка» – первый фильм Тарантино с полноценным оригинальным саундтреком, созданным не кем попало, а великим классиком спагетти-вестерна Эннио Морриконе. Его композиции звучали и в предыдущих лентах режиссера, начиная с «Убить Билла», но специально для Тарантино 87-летний Морриконе писал впервые (и это его первая музыка для вестерна за 34 года). Тягучие и нервные композиции для струнных, заслуженно получившие «Оскар» и кучу других премий, идеально передали саспенс замедленного времени. А Морриконе стал для Тарантино тем самым Линкольном, которого он все-таки вынудил написать себе дружеское письмо.
Фрагмент 1
«Омерзительная восьмерка» – неожиданное возвращение Тарантино к модели герметичного криминального триллера, с которой началась его слава в «Бешеных псах»: на складе – в том самом «резервуаре» из названия («Reservoir dogs») – истекали кровью и обвиняли друг друга во всех смертных грехах бандиты после неудачного ограбления ювелирного магазина.
Они знали друг друга только по «цветным» кличкам: Белый, Синий, Коричневый, Розовый, Блондин и Оранжевый. Один из них был полицейским под прикрытием, которому надо было выманить на свет теневого организатора преступления – старого гангстера Джо.
Здесь, в отличие от «Омерзительной восьмерки», вовсе нет женщин. Зато начинается фильм со знаменитой сцены, где грабители в кафе обсуждают смысл песни Мадонны «Like a virgin». Не солидаризуясь ни с одной из трактовок, трудно не заметить символический смысл выбранного хита. Мадонна – богоматерь поп-культуры, не чистая дева, а патентованная соблазнительница, которая то ли в шутку, то ли всерьез вновь объявляет себя девственницей. Это манифест всего стиля Тарантино: все уже было сказано и снято в кино, задача в том, чтобы рассказать старую историю будто впервые, даже самому искушенному зрителю дать почувствовать себя девственником.