Лидия Яновская - Творческий путь Михаила Булгакова
— Марк нервный? — спросил Пилат, страдальчески озираясь.
— При Идиставизо его как ударил германец, а у него повредилась голова…
Пилат вздрогнул:
— Ты где же встречал Марка раньше?
— А я его нигде не встречал.
Пилат немного изменился в лице.
— Стой, — сказал он. — Несимпатичные люди есть на свете?
— Нету, — сказал убежденно арестованный, — буквально ни одного…
— Ты греческие книги читал? — глухо спросил Пилат.
— Только мне не понравились, — ответил Иешуа».
Эта же сцена в законченном романе:
«— А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?
— Всех, — ответил арестант, — злых людей нет на свете.
— Впервые слышу об этом, — сказал Пилат, усмехнувшись, — но, может быть, я мало знаю жизнь!.. В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?
— Нет, я своим умом дошел до этого.
— И ты проповедуешь это?
— Да.
— А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, — он — добрый?
— Да, — ответил арестант, — он, правда, несчастный человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств. Интересно бы знать, кто его искалечил?»
Здесь «эффект присутствия» состоялся. Но задачу — добиться «эффекта присутствия» — Булгаков ставил перед собой и тогда, в 1929 году. Когда Воланд заканчивал первую часть своего повествования — смертью Иешуа на кресте, Иванушка, очнувшись, вдруг обнаруживал себя сидящим прямо на дорожке, рядом с Бимкой, и пересаживался на скамейку.
В законченном романе, как известно, «эффект присутствия» подчеркивается так: «Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, и увидел, что на Патриарших вечер… «Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. — подумал Бездомный в изумлении, — ведь вот уже и вечер! А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?» И вместе с ним, словно бы очнувшись, осматривается читатель…
И еще отмечу подробность ранней редакции — слова, которые в дальнейшем уйдут в подтекст:
«— И вы любите его, как я вижу, — сказал Владимир Миронович, прищурившись.
— Кого?
— Иисуса.
— Я? — спросил неизвестный и покашлял».
Но здесь небольшое отступление о вечерних прогулках на Патриарших.
* * *В 1921–1924 годах Михаил Булгаков жил на Большой Садовой, в доме № 10. В том самом доме, который изобразил в романе «Мастер и Маргарита» под номером 302-бис, поселив в нем Воланда и его свиту. Массивный, «покоем» (буквой «П») дом перемычкой своей буквы «П» уходит во двор и с улицей соединен глубокой аркой подворотни. Если выйти на Садовую и свернуть направо, в нескольких домах отсюда сад «Аквариум», а за ним, на Садовой же, выходящее частью служебных окон в «Аквариум» здание, где в начале 20-х годов был цирк, потом Мюзик-Холл, а теперь Театр сатиры. В романе «Мастер и Маргарита» именно здесь помещается театр Варьете, в котором давал сеанс черной магии Воланд и лезла из сада в окно финдиректора Римского страшная Гелла, отсюда бандиты — один с кошачьей физиономией, другой маленький, но с атлетическими плечами — волокли администратора Варенуху под грозовым дождем («И оба подхватили администратора под руки, выволокли его из сада и понеслись с ним по Садовой… Прыгая в мутных реках и освещаясь молниями, бандиты в одну секунду доволокли полуживого администратора до дома № 302-бис, влетели с ним в подворотню, где к стенке жались две босоногие женщины, свои туфли и чулки державшие в руках. Затем кинулись в шестой подъезд, и близкий к безумию Варенуха был вознесен в пятый этаж и брошен на пол в хорошо знакомой ему полутемной передней квартиры Степы Лиходеева».)
Свернув же из арки дома № 10 налево и миновав Большой Козихинский переулок (теперь улицу Остужева), мы еще раз сворачиваем влево — на Малую Бронную. Здесь, в нескольких минутах ходьбы от Садовой, справа — огражденный решеткой квадратный сквер и посреди сквера — тихий и чистый пруд. Последний из некогда бывших здесь нескольких прудов, прозванных Патриаршими, потому что с давних пор рядом находилась резиденция патриарха. Остальные пруды (их, кажется, было три) исчезли, впрочем, давно, оставив множественное число названию сквера с одиноким водоемом и еще имя «Трехпрудный» одному из переулков в этом районе.
Одна сторона сквера, та самая, где Булгакову и Берлиозу некогда явился Воланд и соткался из воздуха клетчатый, идет вдоль Бронной. Две другие — перпендикулярно Бронной, вдоль переулков Ермолаевского и Патриаршего. Из Ермолаевского в романе «Мастер и Маргарита» вылетает роковой трамвай («Повернув и выйдя на прямую, он внезапно осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал»), описанный Булгаковым так убедительно, что его вспоминают не сомневаясь мемуаристы, хотя в Ермолаевском, да и на Бронной никогда не было трамвайных путей. По Патриаршему уходит от Ивана загадочный неизвестный в сопровождении сомнительного регента и неизвестно откуда взявшегося кота…
В те годы Булгаков любил прогулки на Патриарших. Он вообще любил поздние вечерние прогулки. По ночам хорошо писалось. И в тихом сквере ночного города думалось хорошо.
Чаще всего он гулял один, хотя не всегда из любви к одиночеству.
В Малом Козихинском, выбегающем на Бронную у Патриарших прудов, жили его друзья — Зинаида Васильевна и Владимир Евгеньевич Коморские. В их квартире Булгаков бывал часто и квартиру эту в очерке «Москва 20-х годов» описал («Каким-то образом в гуще Москвы не квартирка, а бонбоньерка в три комнаты. Ванна, телефончик, муж. Манюшка готовит котлеты на газовой плите, и у Манюшки еще отдельная комнатка… Четыре комнаты — три человека. И никого посторонних… Зина, ты орел, а не женщина!»).
Это была редкость — отдельная квартира в Москве в начале 20-х годов, и в крохотной столовой этой квартиры, случалось, собиралась шумная литературная компания — человек до двадцати. Коморский юрист и к литературе отношения не имел. На вечера с литературными спорами в его квартире вокруг стола собирались друзья Булгакова, товарищи по «Накануне» и «Гудку», обычно Ю. Слезкин с Д. Стоновым, часто В. Катаев, однажды, в мае 1923 года, приехал только что вернувшийся из-за границы Алексей Толстой… Непременными хозяйками этих вечеров были Зина и Татьяна Николаевна Булгакова, Тася…
Но чаще Булгаков заходил один, во время своих прогулок на Патриарших. Заходил «на огонек», захватив бутылку сухого вина.
В Малом Козихинском, у Коморского, я побывала. Зина смотрела с фотографии на столе, сделанной полвека тому назад. Энергичная и молодая, с сильным поворотом прекрасной шеи, с неправильными чертами очень привлекательного лица. Коморский, старенький, уже почти бесплотный, во время разговора внезапно задремывал в кресле, я тихо пережидала, потом веки его ястребиных глаз вскидывались, взгляд был пристальным, насмешливым, острым, и память — живой и свежей.
Самые достоверные воспоминания — те, смысла которых рассказчик не знает. Поэтому не торопите память. Поболтаем «о том, о сем». Помолчим, просто послушаем. Например, о том, как влюбчив был Булгаков и однажды — Коморский улыбается своим давним воспоминаниям — пытался ухаживать даже за Зиной…
…Был вечер где-то в начале 20-х годов. Было черно и бело, за окошком косо летел снег. Прозвенел телефон. Зина сказала: «Это Булгаков звонил. Он просит выйти погулять с ним у Патриарших. Я пойду…» — «Снег идет, простудишься, — сказал Коморский. — Ты лучше его сразу же веди сюда». Она оделась, ушла, минут через десять вернулась — с Булгаковым. Булгаков вошел веселый, стряхнул снег: «Подумай, какое совпадение, я шел и Зину встретил…» Старый Коморский усмехается своей мудрой улыбкой, адресованной тому молодому и наивному Булгакову: «Я ему даже не сказал, что знал, что он ее вызвал…» Я киваю головой, слушаю и не спорю со стариком.
За полвека Коморский так и не понял, зачем вызывал Булгаков в тот вечер Зину в засыпанный снегом сквер. Может быть, и Зина не понимала? Прошло несколько лет — Булгаков уже разошелся с Татьяной и был женат вторично, — прежде чем он встретил женщину, которая его поняла. Женщину, которой можно было позвонить вот так, около полуночи или даже после полуночи, спросить: «Вы не спите? Такая ночь… Вы можете выйти?» — и встретить полное понимание, и радостную готовность, и никаких расспросов. И через много лет, через десятилетия, эта женщина — Елена Сергеевна Булгакова, его последняя любовь, его Маргарита, его вдова — будет вспоминать эти ночные звонки с тем же нерастаявшим ощущением тайны и чуда, будет рассказывать об этих звонках, как будто все еще ожидая чего-то. И так же, как некогда Булгаков, встречать непонимание внимающих ей доверчивых молодых глаз…
Но Елена Сергеевна войдет в его жизнь позже, когда встреча Воланда с Берлиозом и Иваном уже состоится, Булгаков будет жить тогда в другом месте — на Пироговской, и, может быть, на Патриарших уже не станет бывать, как никогда после 1921 года не бывал в доме № 13 на Андреевском спуске, где навсегда поселил Турбиных. А из рассказа Коморского остается образ: косо летящий в свете уличных фонарей снег и одинокая фигура задумавшегося Булгакова в черно-белой ночи на Патриарших…
