А. Долинин - Владимир Набоков: pro et contra T2
Помимо прочего, контекст в рамках той же системы ассоциативных ходов оказывается соотнесен и с семантикой целого. Центрального (кроме рассказчика) героя «Ultima Thule» зовут Адам Фальтер, в прозрении он открывает некую разгадку мира. Ассоциация имени с библейским Адамом, с его беззаконным познанием, очевидна; но к мифологеме «изгнания из рая» асфальт, если признавать его «адские» ассоциации, подключается звуковой близостью с фамилией героя: ФАЛЬТер — асФАЛЬТ.
Строки Ахматовой
Бензина запах и сирени
и Мандельштама
И сирень бензином пахнет
имеют у Набокова и более явное продолжение. В рассказе «Весна в Фиальте» есть сцена любовной близости между рассказчиком Васенькой и Ниной.
… а немного позже я шагнул на этот балкончик, и пахнуло с утренней пустой и пасмурной улицы сиреневатой сизостью, бензином, осенним кленовым листом…
Дело происходит в Париже, как и в цитируемом стихотворении Ахматовой. Свидание стало возможным потому, что муж Нины, Фердинанд фехтовать уехал, то есть предавался такому же спортивному единоборству, как и теннис, которому посвящено цитируемое стихотворение Мандельштама.
2. Сирень в синкрете: «Василий Шишков»
Василий Шишков, персонаж одноименного рассказа и герой соответствующей мистификации Набокова, напоминает рассказчику об описанном в прессе недавнем случае, когда
мать (…) потеряв терпение, утопила двухлетнюю девочку в ванне и потом сама выкупалась — ведь не пропадать же горячей воде. Боже мой, сравните с «посоленными щами», с тургеневской синелью…
(IV, 408).Слово синель вызывает очевидное лексическое затруднение и требует того или иного истолкования. Комментирующая этот текст Н. И. Толстая указывает на источник закавыченного выражения, тургеневское стихотворение в прозе «Щи». В «Щах» описывается ситуация, внешне схожая с пересказанной Шишковым (поэтому и можно сравнить), но по сути очень далекая (поэтому сравнение действует настолько угнетающе): крестьянка продолжает есть щи после смерти единственного сына.
Вася мой помер <…> Значит, и пришел конец: с живой с меня сняли голову. А щам не пропадать же: ведь они посоленные.
Барыня только плечами пожала — и пошла вон. Ей-то соль доставалась дешево.[15]
Можно, кстати, предположить то переходное звено, через которое происходит ассоциация убиваемого матерью младенца и крестьянки с ее щами, помимо общей ситуации материнской мнимой или подлинной бесчувственности. Таким звеном становится фрагмент из «Острова Сахалин» Чехова, в котором тоже, очевидно, учитывается тургеневская параллель. У Чехова мотивы убийства своего ребенка, сочетания ужасного преступления с бытовой повседневностью и основного компонента щей — капусты — сводятся воедино:
Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»[16]
По поводу самого выражения тургеневская синель комментатор замечает: «Здесь, по-видимому, Набоков обыгрывает заглавие всего тургеневского цикла стихотворений в прозе — „Senilia“ (лат. „Старческое“)».[17]
Обыгрывание основано на двойном переходе: паронимическом и межъязыковом (латынь — русский).
Безусловно, это верное объяснение. Но в синель можно предположить и некую синкрету, объединяющую три смысла:
тургеневская синель (1) — [синель — Senilia] — «тургеневские стихотворения в прозе» — «художественный мир тургеневских стихотворений в прозе»;
тургеневская синель (2) — [синель — «шнурки для плетения»] — «тургеневское / в тургеневском мире рукоделие»;
тургеневская синель (3) — [синель — «сирень»] — «тургеневская сирень».
С совмещенным смыслом: тургеневская синель — «тургеневский мир» — «старый, светлый русский мир».
Разумеется, включение в синкрету созначений «сирень» и «шнурки для плетения» требует особых подтверждений, и, кажется, их можно указать. Более того, можно даже предположить, о какой из «тургеневских сиреней» идет речь.
В тех нарочито плохих стихах, которые Шишков предложил рассказчику в начале знакомства, рифмовались жасмина и выражала ужас мина, беседки и бес едкий (IV, 408). В начале IX главы «Отцов и детей» Базаров («Асмодей нашего времени»), обсуждая кирсановское сельское хозяйство, в частности, замечает: «Вот беседка принялась хорошо <…> потому что акация да сирень — ребята добрые, ухода не требуют».[18] Таким образом, жасмин оказывается здесь родственником-заместителем сирени по денотативной линии, сигнализирующим о начале «разыгрывания» сиреневой темы, а беседка — точным лексическим совпадением (Шишков рифмует также ноктюрны и брат двоюрный, любопытно, что далее в IX главе «Отцов и детей» говорится о Фенечке и ее сыне Мите, единокровном брате Аркадия, а Николай Николаевич играет на виолончели «Ожидание» Шуберта).
А. Ф. Белоусовым отмечена преемственность в сочетании сирени и акации между усадьбами Кирсановых и Манилова, эта комбинация восходит ко вкусам императрицы Марии Федоровны.[19] Вокруг маниловского дома «были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций».[20] Внимательный читатель Набоков, скорее всего, заметил это совпадение; во всяком случае, годы спустя, пересказывая роман Тургенева в американских лекциях, он укажет место действия одного из кульминационных эпизодов романа: «Мы присутствуем при знаменитой сцене в сиреневой беседке».[21]
Но если тургеневская синель есть, в числе прочего, еще и сирень, и конкретная сирень, и к тому же гостившая некогда у Гоголя, то возможно сопоставить ее (и по структуре словосочетания, и по особому типу звукового повтора) с гоголевской шинелью из известного апокрифического высказывания Достоевского «Все мы вышли из гоголевской шинели». Пара шинель — синель попадает тогда в контекст (прослеженный в предыдущей работе автора) «пересчета по шибболету», т. е. мены начальных С и Ш с целью порождения новых знаков и смыслов.
Еще одно немаловажное обстоятельство, позволяющее настаивать на реальности реконструируемого ассоциативного сплетения, состоит в том, что и шинель и синель (2) (шнурки) происходят от одного и того же французского chenille.
3. Сирень в прихотливом подтексте: «Неправильные ямбы»
НЕПРАВИЛЬНЫЕ ЯМБЫ
В последний раз лиясь листами
между воздушными перстами
и проходя перед грозой
от зелени уже настойчивой
до серебристости простой,
олива бедная, листва
искусства, плещет, и слова
лелеять бы уже не стоило,
если б не зоркие глаза
и одобрение бродяги,
если б не лилия в овраге,
если б не близкая гроза.
Это один из сравнительно ранних примеров той поэтики позднего русского стихотворного Набокова (в качестве высшего взлета включающей «С серого севера…»), для которой характерен ряд особенностей, отчетливо противопоставляющих ее, в частности, набоковской поэтической манере двадцатых и даже тридцатых годов. Четкость и «классичность» на некоторых уровнях организации текста подчеркнуто размывается. Утрачивается метрико-ритмическая «правильность»: в данном стихотворении это проявляется в сверхсхемных ударениях на первых слогах строк в последнем четверостишии, что и делает ямбы неправильными; в других текстах Набоков может и вовсе выходить за пределы силлабо-тонической метрики. Рифма, в соответствии с «футуристической» традицией (Маяковский, Пастернак, Цветаева и др.), движется от точности к комбинации неточности и богатства (настойчиво — не стоило; в «С серого севера…»: севера — дерева и Оредежъ — до сих пор еще). Характерно сочетание в соседних строках мужских, женских и дактилических рифм, как и вообще интерес к дактилическим рифмам. Решительно преодолевается структура четырехстишия: первые две строфы — четырехстишия чисто графические, что видно из расположения рифмующихся строк: ААбγ бддγ, причем рифмы γ — дактилические. Словом, размываются все традиционные компоненты стиха — ритм, рифма, строфика.
