Роман Арбитман - Золушка в отсутствии принца
«Я мальчик, господин Биркенштакк… На мужчин я насмотрелся в эти дни, ну их к чёрту. Они и предать могут, и убить беззащитного… И нечего меня сравнивать с мужчинами. Тоже мне похвала…»
Случай сыграл с Владиславом Крапивиным скверную шутку. Отринув банальности и тенденциозность «школьной» литературы 60-х и 70-х, писатель сам не заметил, как во многом стал возвращаться к схемам 30-х и 40-х, когда переходящим героем приключенческой и научно-фантастической литературы был «сверхмальчик», выигрывающий поединок со взрослыми-предателями. Надеюсь, никто ещё не забыл самоотверженных «зайцев» из фантастико-чекистских романов Г.Гребнева, Н.Трублаини или мальчика Павлика из «Тайны двух океанов» Г.Адамова, разоблачившего шпиона Горелова на подлодке «Пионер»? По сути, Крапивин вернулся к «условной и очень лестной» для ребят схеме, как замечал на страницах журнала «Литературный критик» ещё в 1940 году Александр Ивич, в которой юный герой мог любую задачу «выполнить так же успешно, как руководитель экспедиции, если задача патриотична». Этот отзыв полувековой давности легко можно было включать в любую рецензию на творчество Владислава Крапивина.
Справедливости ради заметим, что у автора иногда встречались «хорошие» взрослые и «плохие» детишки. Однако отдельно взятым старшим дозволялось быть в повестях «положительными», только если они вели себя как дети (подобно Корнелию Гласу в некоторых эпизодах повести «Гуси-гуси…» или разрезвившимся докторам-профессорам в заглавном произведении). Соответственно, и малолетки могли быть скверными, лишь когда они «продавались» взрослым и делались похожими на них — подлыми и корыстными (как «тролики», состоящие на службе у учёного-злодея Кантора, в «Заставе на Якорном поле»). Прочих исключений не было и не предвиделось.
Этические конструкции автора книги, между тем, сегодня хочется оспаривать и потому, что — несмотря на обескураживающие повторы — Крапивин писатель талантливый. Он умеет моделировать фантастические ситуации, умеет делать повествование занимательным, лепить характеры своих персонажей пусть не многокрасочными (этого схема не может позволить), но всё-таки живыми. Жаль, что то ли вследствие инерции, когда «автоматизм письма» не позволяет покинуть прежнюю колею, то ли из-за боязни потерять молодую читательскую аудиторию (вдруг обидятся?), Владислав Крапивин и поныне продолжает усердно воспроизводить свой всегдашний стереотип. Он словно не замечает, что «пионерский» энтузиазм давно архаичен, что реальный сегодняшний подросток уже ничем не напоминает холодновато-безупречного «мальчика со шпагой», а извечная тяга к справедливости, свойственная молодому поколению, потихоньку используется разного рода «гуру» возрастом постарше («красными», «чёрными» или «коричневыми»). Не случайно ведь небезызвестный Карем Раш создавал свой подростковый клуб в Новосибирске (тот самый клуб, где тинейджеры должны были учиться пришивать чистые воротнички, палить в супостата и с восторгом замирать при церемонии воинского построения!) с оглядкой на «Каравеллу» В. Крапивина в Екатеринбурге, правда, став, как и И.Тяглов в прозе, не копиистом, а, скорее, пародистом. Но справедливость — чувство не «возрастное», а зло не накапливается в человеке с течением прожитых лет, причём жизнь зачастую сложнее и тоньше крапивинских кристально-чистых фантазий. Но пока эти «чёрно-белые» схемы не преодолены, у нас остаётся немалый шанс в ближайшем будущем узнать вкус кулаков у добра.
(«Детская литература», № 12, 1993 г.)
О короткой памяти
«Как пошли нас судить дезертиры
Так что пух, так сказать, полетел».
Александр ГАЛИЧ, «Вальс, посвященный Устава караульной службы»О смелости хотелось бы поговорить. О двух ее, если угодно, разновидностях: смелости без оглядки на время, авторитеты, на обстоятельства, на возможные последствия — и смелости дозволенной, разрешенной, совершенно безопасной.
Первая (при всех возможных заблуждениях людей, ее проявлявших) дорогого стоит. Именно те, кто в годы всеобщего «одобрямса» имели мужество не соглашаться и были многократно (и по-разному, в зависимости от «тяжести» несогласия) биты, готовили нашу перестройку. И ныне эти люди не впали в самодовольство, понимая: работа только в самом начале…
О втором виде смелости долго говорить нет смысла, она понятна, объяснима и присуща ныне подавляющему большинству из нас. Сегодня это нормально для нас состояние. Особых заслуг у проявляющих теперь благонамеренную смелость я не вижу, но и порицать таких людей в общем-то не за что. Раньше не видел истину и молчал, ныне прозрел и заговорил. Ничего страшного.
Нормально.
Однако среда дозволенно-смелых есть один тип, который лично у меня никаких добрых чувств не вызывает. Это те, кто, получив свыше право голоса, с упоением набрасываются на тех, кто задолго до разрешенной гласности говорил то, что думал. Как легко ныне дозволенно-смелым поучать этих людей: они, мол, были ограничены, их идеи, дескать, уже не волнуют, их мужество-де пройденный этап… Как легко сегодня, должно быть, со снисходительной улыбкой похлопывать по плечу людей, в свое время рвавшихся «из сил, из всех сухожилий», чтобы донести нам хоть слово правды, хоть глоток свобода. И как мучительно стыдно читать сегодня эти благонамеренные разглагольствования.
Творческий путь известных советских писателей-фантастов Аркадия и Бориса Стругацких никогда, что называется, не был усыпан розами. Всегда им доставалось изрядно: за независимость суждений, за скепсис, за «намеки», за сатирические обобщения. На них шли в поход со страниц «Известий» и журнала «Коммунист», «Литгазеты» и тогдашних «Огонька» с «Октябрем»… Цензоры (как официальные, так и добровольные) бдительно вглядывались в каждое их слово, нашаривая крамолу. Их обвиняли в непонимании настоящего и клевете на будущее, в тлетворном влиянии на молодежь, в очернительстве, в непатриотизме и прочих вредных «измах» (кроме разве что расизма — это чудовищное обвинение рождено уже новейшими критиками). Каждая книга Стругацких пробиралась к читателю с трудом, через всяческие препоны и рогатки. Не один редактор поплатился своим местом из-за того, что публиковал фантастику Стругацких. Из цитат, собранных из разносных статей-доносов на писателей, можно было без труда составить обвинение по статье «Антисоветская агитация и пропаганда» (ныне, к счастью, отмененной)…
Прошло время. Вещи, написанные Стругацкими два и более десятилетия назад, с успехом переиздаются и находит своих благодарных читателей. Талант писателей никакое время не может «отменить», а то, что поставленные ими проблемы не утратили актуальности, свидетельствует об особой зоркости фантастов. Их новые произведения («Град обреченный», «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя») вызывают новые споры, дискуссии — так оно должно и быть.
И тут подают свой голос дозволенно-смелые критики.
Вооружившись самыми свежими цитатами из самых свежих постановлений, они начинают выискивать расхождения между книгами Стругацких 60-х годов и нынешним духом времени.
Перестройку подобные граждане понимают по-своему — как счастливую возможность напасть на ненавистных писателей-фантастов в новых идеологических доспехах.
Раньше клевали за демократичность — теперь за недостаточную демократичность, раньше пинали за не слишком активных героев — теперь вдруг герои оказались чересчур активными, раньше упрекала в идеализации капиталистического общества — теперь готовы записать Стругацких в число поклонников «казарменного коммунизма».
Хочет «отменить» Стругацких уже знакомый нам критик С. Плеханов. Еще недавно убежденный проповедник идеи «имперского сознания» (прочитайте-ка не блещущую художественными достоинствами повесть С. Плеханова «Золотая баба» и обратите внимание, как там решается вопрос взаимоотношений «большого» и «малых» народов), критик теперь обвиняет авторов в национализме. Другой критик, В. Сербиненко (статья «Три века скитаний в мире утопии») находит у Стругацких другие грехи: антигуманизм, оправдание иезуитского лозунга «цель оправдывает средства», когда ради идеи можно пойти на контакт с чертом, дьяволом, интервентами… Третий критик, Ирина Васюченко (статья «Отвергнувшие воскресенье»), обнаруживает у Стругацких культ силы, жестокости, предостерегает юношество от чрезмерного доверия к Стругацким…
Статьи эти производят тягостное впечатление еще и потому, что две последние в серьезных и прогрессивных журналах (в майских номерах «Нового мира» и «Знамени» за 1989 год), и это неизбежно рождает недоуменные вопросы читателей, привыкших доверять этим изданиям. Спорить же с этими произведениями дозволенно-смелых критиков не хочется. Во-первых; потому что — как и их коллеги в не столь уж отдаленные времена — они не гнушаются передержками, искажением позиций авторов, приписыванием взглядов героев взглядам авторов; как в прежние «проработчики» Стругацких, нынешние критики плохо ориентируются в текстах (на «неточностях», имеющих принципиальное значение, их можно ловить неоднократно).
