Борис Стругацкий - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 1
Рядом с недопитой чашкой чая нашлась потрепанная записная книжка, в которой он узнал старую записную книжку Гоши. Подарок на пятнадцатилетие. Он взял книжку, полистал. Точно. В основном — старые телефоны одноклассников. На букву «и» был телефон Ивана Александровича.
Бумаги лежали на письменном столе, на подоконнике. Серая россыпь машинописи, белые листы разного формата, исписанные почерком сына. В обычной ситуации — в основном довольно невинный самиздат, но сейчас, в суете, которая поднимается вокруг исчезновения и в которой будет приветствоваться любая возможность найти козла отпущения… Все, что казалось ему представляющим опасность, он сложил в портфель, решив отнести к Федору Игнатьевичу, и как раз закончил эту работу, когда вернулась Т. В., снова взявшая полдня отгула.
Она сняла пальто, сапоги, отнесла покупки на кухню. В. Ф., идя за ней, принялся многословно объяснять, почему он считает нужным отвезти бумаги, найденные у Гоши, в особенности «самиздат», на сохранение знакомому генералу КГБ.
— Кстати, я нашел на кухне записную книжку Гоши.
Преодолевая разгорающееся раздражение, Т. В. поставила чайник. В. Ф., шаркая шлепанцами, сходил, принес из коридора телефон и записную книжку. Телефон зазвонил. Она взяла трубку. На проводе был отец.
— Таня? Это ты? Ты могла бы ко мне подъехать прямо сейчас? Вместе с Валентином, если он, конечно, дома, — голос Владимира Анатольевича звучал ровно, но в нем чувствовалась сдерживаемая ярость. — Разговор не телефонный.
— Ты что-нибудь знаешь о Гоше? — задала она встречный вопрос.
— Я рассчитывал что-нибудь узнать от вас. Мне звонили.
— Гоша исчез. Мы его ищем. Если что-нибудь будет известно, я тебе позвоню.
— Я вас давно предупреждал, — Владимир Анатольевич бросил трубку.
В. Ф. вопросительно смотрел на жену.
— Отец. Видимо, ему звонили из Комитета, задавали какие-то вопросы.
Они, наконец, сели за стол (Т. В. налила чаю) и принялись листать книжку. Недавние, не школьные телефоны, из тех, что не были им известны, можно было пересчитать по пальцам. Они отметили то, что могло иметь отношение к делу. На букву «т» под надписью «топка»: Литвин Юрий Владимирович. На букву «л» с пометкой «лаб.»: Саша-1, Саша-2. На этой же странице: Л. Зелигман и рядом: СП 14.12.
— По-моему, это имеет отношение к декабристам, — сказал В. Ф., - четырнадцатое двенадцатого — четырнадцатое декабря. СП, быть может, Сенатская площадь… Позвоним?
— Здравствуйте. Сашу можно попросить? Это Александр? С вами говорит мама Гоши Краснопольского. Я нашла ваш телефон в его записной книжке. Вы его знаете? Понимаете, Гоша два дня как пропал. Я слышала, что это может быть как-то связано с четырнадцатым декабря, с какими-то декабристами, только я плохо представляю, что это значит?
Голос Саши ей нравился. Он казался серьезнее, взрослее сверстников Гоши.
— Я знаю, что четырнадцатого предпринималась попытка отметить стопятидесятилетие неофициально. Были задержания. Задержанных свозили в отделение на Якубовича.
— С вами можно повидаться?
— В принципе — да, но сначала обратитесь на Якубовича. Родителям должны сказать. Я расспрошу, если сам что-то узнаю, могу вам позвонить.
Продиктовав Саше свой телефон, она повесила трубку.
— Он говорит, что на Сенатской четырнадцатого были какие-то события. Советует позвонить в отделение милиции на Якубовича. Другим звонить?
В. Ф. закурил, помешал ложечкой остывший чай.
— Второму Саше, наверное, не надо, если они с первым друзья, это будет выглядеть, как недоверие. Попробуй Юре Литвину или Зелигману…
— Здравствуйте, Юру можно? С вами говорит мама Гоши Краснопольского.
— Его нет, он у бабушки.
Трубку раздраженно повесили.
— Зелигман слушает. — Медленный, тяжелый баритон, почти бас.
— Здравствуйте. С вами говорит мама Гоши Краснопольского. Понимаете, Гоша два дня как пропал. Я нашла ваш телефон в его записной книжке. Я слышала, это может быть связано с четырнадцатым декабря. Может, вы что-то знаете…
— Знаю, но немного.
— К вам можно подъехать?
— Не позже пяти и ненадолго.
Она вопросительно посмотрела на В. Ф. Он кивнул. Она записала адрес.
Зелигманы жили на Петроградской, как и И. А. Дом — такой же солидный, серый, начала XX века, с гранитными кариатидами. Просторная квартира.
— На кухню, пожалуйста. Мы тут готовимся к переезду…
Хозяину на вид было лет пятьдесят. Высокий, с полным холеным лицом, холеными, но сильными руками. Из-за дверей доносились приглушенные голоса, но на кухне, кроме них троих, оказался только один человек — чернобородый парень с маленькой шапочкой на курчавом затылке, читавший книгу в черном переплете.
— Мой сын, Леня, — представил Зелигман-старший. — Одноклассник Гоши. Об исчезновении Гоши мы не знаем, но можем рассказать о четырнадцатом декабря.
— Четырнадцатого мы вместе ездили на площадь, — сказал Леня.
— Видите ли, у меня машина, — пояснил отец. — Георгий позвонил утром, сказал, что на площади происходит нечто интересное. Мы согласились, риск был минимальный, если просто ехать мимо на машине…
— Мы подъехали со стороны площади Труда. Я впервые видел столько милиции. Насчитали двадцать одну машину. Еще были черные «Волги» на набережной.
— Потом через Дворцовую, на мост и обратно на Петроградскую.
— Мы слышали, что на Сенатской были задержания.
— Вполне возможно. Столько милиции зря скучать не будет.
— А вы думаете, Гоша мог вернуться на Сенатскую?
— Таня, ты что, он ведь вечером был дома…
— Вот, собственно, и все. — Зелигман-старший посмотрел на часы. — Извините, мне пора. Если хотите, могу подвезти до метро.
В кухню зашла кошка, умильно мяукая, стала тереться спинкой о ногу Зелигмана-старшего. Он осторожно отодвинул ее в сторону.
— Шпионка.
Зелигман-старший высадил их около метро «Горьковская» (машиной оказался обыкновенный «запорожец»). Федор Игнатьевич жил недалеко. Они зашли в кафе, взяли кофе, два по сто шампанского, два по пятьдесят коньяка, смешали коньяк с шампанским — чтобы получился «бурый медведь», как в студенческие годы.
— Семья готовится к отъезду, — сказал В. Ф. — Все это может быть связано с событиями на площади. За машиной могли проследить, а Гошу взять потом.
— А Зелигманов не тронули?
— Согласен, выглядит странно. Я вот что думаю, — добавил В. Ф. — Если за квартирой И. А. было наблюдение, они должны знать, когда в нее заходил Гоша. А также когда он уходил или его увозили.
— Но те двое явно не знали, что там случилось.
— За квартирой могли наблюдать не только они. Я обязательно спрошу Федора Игнатьевича. Уверен, он все может выяснить.
* * *
Что может быть ужасней для взрослого человека, чем ощущение собственного бессилия? В этом они были согласны и без слов. Хуже, правда, когда выясняется, что и в бессилии есть свои приоритеты… Федор Игнатьевич был человеком дела — так считали все, кто его знал. Он не стал откладывать разговора по существу, говорить намеками, кухонным эзоповым языком. Он, однако, предпочитал беседовать с В. Ф. наедине. Своего рода традиция в тех случаях, когда разговор предстоял серьезный. Едва В. Ф. сжато обрисовал ситуацию, он увел его к себе в кабинет. Т. В. осталась в гостиной с женой генерала, Софьей Антоновной, на вид — пятидесятилетней светской львицей в синем бархатном платье.
Кабинет, мрачноватая узкая комната, был хорошо знаком В. Ф. - письменный стол с зеленой лампой, редкости, вывезенные из поездок по Востоку. Из гостиной донеслась музыка и голос Софьи Антоновны, что-то напевавшей под аккомпанемент пианино. «Надеюсь, она не заставит Таню петь вместе с ней», — подумал В. Ф.
— Ну, рассказывай. В подробностях, все, что знаешь.
Он сосредоточился и рассказал — очень подробно об исчезновении Гоши, о визите на квартиру профессора. Слушая его, Федор Игнатьевич то и дело морщился.
— Работа непрофессиональная.
Про Зелигманов В. Ф. пока говорить не стал, но рассказал о своих соображениях относительно возможной связи исчезновения сына с событиями 14 декабря.
— Мне кажется, Гоша мог побывать на площади. Но он ночевал дома.
— Насчет площади можно проверить. Кое-что было, но так, по мелочи. Насчет профессора… Можно проверить тоже. Выглядит странно. Ты знаешь, меня тут «ушли» на пенсию. Но что смогу, сделаю, не волнуйся. Выпить хочешь?
Федор Игнатьевич поднялся, достал из шкафчика бутылку коньяка, фужеры. Плеснул себе и В. Ф. щедро, грамм по сто.
— К сожалению, не все действительное разумно. Я знаю, Татьяне тяжело, Софа ее мучает. Но это непринципиально. Помнишь Московского Комсомольца?
— Как не помнить.
— Это он мне недавно говорил про твоего профессора. Он сейчас возглавляет одну лабораторию. Я с ним свяжусь. Может, это по его линии…
