Павел Басинский - Классики и современники
Не тайна, но, если хотите, секрет Марининой состоит как раз в том, что она к своей «несерьезной» работе относится поразительно серьезно, гораздо серьезнее многих своих высокомерных коллег из «серьезного» литературного стана. И уж конечно серьезнее бесчисленной армии поденщиков, не просто зарабатывающих свой хлеб в издательствах вроде «ЭКСМО», но зарабатывающих его с усталой и презрительной миной. Дескать, вот же — приходится халтурить! К завтрему вынь да положь три листа, прямо голова раскалывается долбить за этим компьютером! Подразумевается, что «долбежка» это нечто вынужденное. Главное и сокровенное лежит в столе и пишется для «Нового мира». Что поделать?
Секрет Марининой состоит в том, что она не делает из своей работы никакого секрета. Она не разрывается на два лагеря, не делит читателя на хама и сноба, не презирает первого и не трепещет перед вторым. Она занимается относительно прибыльным (и не сомневаюсь — трудоемким) делом, но при этом еще вкладывает в него какую-то часть своей души. Вот это-то и самое любопытное…
«Душой» романов Марининой, несомненно, является Настя Каменская — опытный работник МУРа и (на этом постоянно настаивает автор) совершенно исключительная женщина. Это напрочь опровергает мнение высоколобых специалистов (см. «круглый стол» в «Неприкосновенном запасе»), что нравственный идеал Марининой — некая усредненность. Идеал Марининой именно элитарность, но совершенно особого рода. В сущности, непонятно, что такого выдающегося в Каменской. Невзрачная, далеко не молодая женщина. Но (настаивает автор устами своей героини) стоит ей захотеть и она так накрасится и так приоденется, что все мужики с ног попадают! Ленивая, в меру распущенная. Поздно встает, не умеет готовить. Пьет кофе и курит постоянно. Обожает «Мартини» (эка невидаль! какая современная женщина не обожает «Мартини»?). Но (опять-таки настаивает автор устами работников МУРа) Каменская исключительно талантливый работник и необыкновенной души человек! Больше того: равных ей — нет во всем МУРе.
Что за притча! Я внимательно искал хотя бы какие-то реальные приметы исключительности Насти Каменской. Вот в романе «Игра на чужом поле» в нее влюбляется сначала неглавный преступник (но весьма одаренный композитор!), а затем самый главный мафиози, контролирующий целый Город и заставляющий пресмыкаться перед собой городские власти. Причем мафиози влюбляется в Настю не страстно (в отличие от пылкого композитора), но именно рассудком. Какая умная, какая тонкая женщина! Какая бездна вкуса! Вот если бы такая была его помощницей, он подчинил бы себе страну. Да что страну — весь мир! В другом романе и другой мафиози по имени Арсен прямо-таки мечтает передать свое «дело» в женские ручки Анастасии. Эта девочка, терпеливо объясняет он «братве», стоит всех вас и меня вместе взятых. Беда только в том, что сама Каменская не желает брать себе «дело» Арсена. Слишком горда и независима. И вот бедный Арсен (очевидно, лицо кавказской национальности с соответствующими понятиями о мужской чести) лезет вон из кожи, чтобы заманить Настю в свои сети и вынудить ее стать его преемником. Ситуация совершенно неправдоподобная, но в контексте романов Марининой вполне органичная. Дело в том, что «исключительность» своей героини Маринина проявляет именно за счет не слишком ярких «мужиков». «Мужики» в лучшем случае настолько умны, как Арсен, чтобы понять свою никчемность в сравнении с ней, а в худшем случае — наглые самцы, презирающие женщин по принципу «курица не птица, женщина не милиционер». Этих самодовольных козлов Настя Каменская (и, разумеется, Маринина) даже не осуждает. Это просто недочеловеки, сор и пыль в том чистом, высоком, интеллектуальном мире, в котором обитает Настя Каменская.
Феминистский привкус этого блюда очевиден и… пресен. Куда интереснее понять источник необыкновенности Каменской. Он, несомненно, лежит в авторской душе и, скорее всего, является результатом ее жизненных терзаний. Здесь мы имеем дело не просто с женской обидой на «мужскую» цивилизацию, но с чудовищными и нереализованными амбициями, которые не имеют половых признаков. Они вечны как мир. В своих романах Маринина прежде всего самореализуется, как бы мысленно продолжает свой жизненный путь в сказочные перспективы. Ее любят, ее боготворят. Необыкновенные мужчины сходят от нее с ума. Все деньги мира готовы положить к ее ногам. Муж (умница, профессор!) ухаживал за ней 15 (!) лет и, женившись, продолжает бешено ревновать и в то же время терпеть любые ее капризы (впрочем, связанные с крайне ответственной работой), готовить ей обеды и «все понимать». Она может быть холодной, жестокой, расчетливой, но он понимает, что без этого она не была бы гениальным сыщиком. Вообще, все близкие ей люди все о ней понимают. В жизни такого не бывает. Но это мечта всякого индивидуалиста, помешанного на себе, на своей талантливости, исключительности, которые «от Бога», а потому вокруг него обязан царить культ.
Возможен ли культ Марининой? Он не только возможен, но и уже отчасти существует. По крайней мере, именно Маринина избрана «царицей полей» российского литературного масскульта. На это уже реагирует Запад и проч. Другое дело — кем избрана? Читательское признание сегодня — вещь сложно доказуемая. «Миллионные тиражи», на которых неизменно настаивает последняя обложка изданий «ЭКСМО», могут быть и враньем, рекламным трюком. Конечно, Маринину читает много людей, гораздо больше, чем, например, Битова. Но едва ли это жители нищих и полуголодных российских губерний. Скорее всего, средняя московская и околомосковская интеллигенция. Да вот еще оказывается — снобы, интеллектуалы. Они-то и могут довершить создание культа Марининой, в котором сами же нуждаются как в объекте для своих исследований, теме для своих умных «круглых столов» и проч. В разговоре о Марининой они могут не опасаться ответственности ни перед читателями, ни перед собственным кругом. Все слишком зыбко, туманно. При случае — можно и на игру списать. Просто уставшие от культуры, обремененные познаниями «спецы» развлекаются.
Маринина замечательно подходит для современной культовой фигуры. Женщина, чуть-чуть феминистка, что поощряется на Западе. Не слишком изощренный и как бы «денационализированный» язык, понятный не только любому россиянину, но и всякому слависту. Стабильный круг тем, идей и настроений, в которых можно не спеша копаться.
И т. д. и т. п. Но самое главное — она решила «формулу успеха». А современная культовая фигура должна быть успешной в коммерческом смысле. Это не семидесятые и восьмидесятые когда уважали гениальных сторожей и дворников. Страна обалдела от больших денег и отсутствия малых. Быть бедным стало стыдно.
А Маринину читать — нет.
1998
Игорь Меламед: Душа моя, со мной ли ты еще?
Когда-то, в литинститутскую бытность, проживая с Игорем в одной комнате знаменитой общаги на Добролюбова 9/11, я — и в шутку и в серьез — написал об Игоре статью. Шутка была в том, что самое большее, на что я, начинающий критик, мог тогда рассчитывать в печати, это крохотные реплики в «Литгазете». Шутка была еще и в том, что Игорь, двадцатилетний стихотворец, в печати не мог рассчитывать… ни на что… (Впрочем, помнится, одно или два его стихотворения появились именно в то время где-то не то в «Истоках», не то в «Ровеснике».) И если бы я со своей статьей пришел в какой-то печатный орган, мне бы, не стесняясь, задали два простых вопроса: 1) кто вы такой? и 2) кто он такой? После чего мирно выставили бы вон. Разумеется, я никуда не пошел…
Серьез же заключался в том, что именно такое положение дел позволяло мне раскрепоститься вовсю. Я писал в никуда. Не думая ни о цензуре, ни о статусах кво…
Статья, помнится, вышла очень «умной». Что-то о том, что поэт не имеет права на «свой голос» и является «проводником» иных голосов: неважно, народа, природы, городского или деревенского этноса или потусторонних миров. Если эти каналы перекрыты или он вовсе о них не знает, пиши пропало: нет поэта, нет поэзии, есть только кривльянье и «самовыражение».
Сегодня, прочитав статью Игоря «Совершенство и самовыражение», я неожиданно и с приятностью поразился тому, как по-разному мы смотрим на одни и те же вещи! В сущности, это и есть единственно оправданный «союз» в литературе: по-разному смотреть на одни и те же вещи. Все прочие «союзы» (на мой вкус, ложные) исходят из прямо противоположного принципа: одинаково смотреть на разные вещи. Отсюда «школы», «группы», «партии», «тусовки» и проч. В чем мы с Игорем (по крайней мере, вместе) ни разу «не состояли и не участвовали», выражаясь языком советских анкет. И не потому, что гордые. Просто это поколенческая мета такая. Состоять и участвовать — стыдно. Круговая порука («возьмемся за руки, друзья…») — стыдно. Демонстративно не признавать талант из «чужого лагеря», только из-за того что «свои» не так поймут — стыдно…
