Михаил Веллер - Песнь торжествующего плебея (сборник)
Ага. Масс-культ есть суррогат, субкультура, имитация культуры с прикладной целью, осетрина второй свежести для низколобых. И отличает ее низкое художественное качество.
А теперь пусть умные и образованные критики поднимут мне веки и укажут ложе для измерения качества.
Ясно: у каждого жанра свои художественные законы, и что хорошо в одном – плохо в другом. И надо или признать древнюю градацию на низкие и высокие жанры, или мерить каждый по его законам.
Тынянов измерил «Аэлиту» линейкой «серьезного» романа и объявил ее спекулятивной поделкой. Алексей Толстой за многое заслуживает тычков, но за «Аэлиту» – вряд ли…
Обычная и поразительно наивная ошибка критики – подмена анализа качества, что не всегда просто и всегда спорно, указанием на жанровые приметы, что всегда просто и бесспорно. Остросюжетность? Легкость? Авантюрность? Юмор? Не литература! Чтиво для масс.
Раскрут таза – и с водой выплеснутся не только дети, но и родоначальники.
«Робин Гуд». Наивные романтические вирши о «благородном разбойнике» – разумеется, кровавые схватки, страсти и приключения.
«Декамерон». Сборник скабрезных анекдотов, апеллирующих к половому инстинкту и нездоровому любопытству читателя.
Шекспир. Сцены из жизни королей и герцогов, снабженные ловко свинченной интригой, сплошные роковые чувства, заговоры, рубки на мечах и неизменная гора трупов в финале.
Д’Артаньян? Шерлок Холмс? Вали в кучу также Рабле, плутовской роман, детектив, фантастику, приключения, Беранже, Есенина, юмор.
Высоцкий. Поэта более всенародного Россия не знала. Поэзия возвращена к своей исконной форме: сам написал и сам исполнил под собственный нехитрый мелодический аккомпанемент. «Не поэт!» Примитивен, груб – пьянки, драки, маргиналы, страсти.
Жванецкий. Страна хваталась за животы и переписывала магнитофонные пленки. «Не писатель!» Юморист, облегченный жанр, однобоко комический подход к действительности.
Забыли, не хотят знать: писать просто и интересно – труднее, чем сложно и занудно. Не то беда, если книгу все читают, а то беда, ежели читают дрянь. В первом тире девятом валах издаваемого хлама успешно выживают Стругацкие, Лев Гумилев, Ильф и Петров. Наличие в книге всех примет масс-культа еще не определяет ее к нему принадлежность. Определяет – бездарность; пошлость.
Ведь ужасающий конвейер Барбары Картленд не отменяет Тристана и Изольду. Программируя «Лолиту» как бестселлер – Набоков однако не проституировал. Как всегда: все дело – в таланте.
Бестселлер – это еще не жанр.
Я уважаю чудовищный выбор моего народа. Мозги интеллигенции не относятся к числу самых дорогих товаров на рынке. Штукари лудят чтиво, и второсортность литературоподобных хитов сияет золотом гонораров и поет музыкой скандалов. Деньги как мерило успеха сменяются деньгами как мерилом таланта. Заемное мнение легко сделать покупным. И оно теснит и отбрасывает прочие критерии гения, как вылупленный из подброшенного яйца кукушонок выкидывает из гнезда настоящих птенцов.
Заработок, премия и вердикт тусовки – заменяют ум, вкус и образование. Знак качества оттискивается не на товар текста, а на очки, сквозь которые принято судить.
Культовые актеры в культовом фильме оказываются критерием блеска книги, и халтура возражает с экрана последним доводом королей: «Сделано в Голливуде!»
В «настоящей литературе» – наплыв клочковатых серых текстов, выдающих элементарную неумелость за знак «искусства». Пустое!
Эпигон-реалист Репин предложил новаторам-модернистам нарисовать лошадку. Так ведь не умеют они, дьяволы. Нарисуют ящик с дырочками: там, говорят, сидит такой барашек, как тебе нужен.
Поносить масс-культ – дело святое. Каждому сверчку по шестку мешалкой. А культ. для масс. вам Сидни Шелдон настрочит?
Театр и его вешалка
Любите ли вы театр, как я его люблю? Тогда пососите лимон, чтобы унять непроизвольные движения гортани.
Чем был театр и чем он стал – вот в чем вопрос. О времена, о зрительские нравы – карету мне и цикуту. Балет, буфет, бред, туалет, рецензия.
Основой античного театра была – пьеса. Трагедия потрясала, комедия издевалась. Стальной стержень сюжета и отточенная речь. Развлекая, поучал. Любовь, смерть, долг, рок, верность, героизм – вечные проблемы ставились на котурны. Просвещал, понимаешь, театр и воспитывал. Катарсис, опять же. Просто-таки зритель уходил из театра культурнее, чем пришел. Ум развить, нервы отполировать, эстетически над собой вырасти. Ну и оттянуться, поржать – как-никак культпоход в театр был праздником, между трагедией и комедией народ переводил дух и выпивал, закусывал: взбадривался.
Театр нес кучу функций. Просветительскую, интеллектуальную, идеологическую, коммуникативную, рекреационную, психогигиеническую и эстетическую. Развлечений-то было мало, из средств массовой информации наличествовала только агора: посмаковал на рынке сплетни с приятелями и заезжими – и в домашнюю тень до сумерек.
Потом наступило Средневековье, и развлечения урезали вовсе: постоять воскресную службу в церкви, а после насладиться зрелищем публичной казни. Тоже впечатляющий спектакль, но эстетика его строилась, как сказали бы сейчас, в несколько иной парадигме.
Перешагнем эпоху жонглеров, вертепов и трубадуров. И в елизаветинской Англии, в славном «Глобусе», ознакомимся со слоганом, вчеканенным в анналы: «Весь мир – театр, и люди в нем актеры».
Следствия едкого тезиса сродни церковной Реформации. Бог не в церкви, а везде. Не в партерном кресле счастье и не в бархатном занавесе. Сначала, правда, необходимо перевести Библию на понятный язык и научиться читать. И тогда увидишь кругом тако-ое!
А классицизм сменился романтизмом, и подмостки сотряслись от подвигов уже более внятных. Стр-расти бурлили, и тонкоорганизованные эстетические носы поморщились от банальностей. Минули и канули Байрон и Гюго, и театр стал громоздко разворачиваться к жизни и кассе реалистическим бортом.
И вот тогда, покашливая и иронически глядя на этот мильон терзаний сквозь пенсне со шнурочком, пришел Чехов. И канительный фабрикант Алексеев вскричал: «Верю!» и наименовался Станиславским. И взмыла белокрылая чайка, рея гордо и печально. И никто не успел сообразить, как чудная птица, нелюбимая моряками за то, что обгаживает надстройки и выклевывает глаза утопающим – превратилась в грифа-могильщика, парящего над кладбищем великого европейского театра.
Чехов – величайший из реформаторов театра. Он сделал с театром то, что не удавалось даже Нерону. Он его уничтожил. Зря отдали Крым Украине – ведь там чеховский дом-музей.
Гениальный Чехов отринул канон и штамп и обратился к нормальной человеческой жизни. Которая долго тянется и быстро проходит. Наполненная не подвигами и сюжетными кульминациями, но длительными бытовыми нескладицами. Люди просто пьют чай, а в это время складываются их судьбы и разбивается их счастье. Смысл был утоплен в подтекст и контекст, как лимон в пресловутом чае, и придавлен изящной ложечкой потускневшего серебра, чтоб не выплыл.
Поначалу был провал. Потом знатоки взревели от восторга. Вот оно, новое и высшее искусство! Вроде ничего такого эдакого и не происходит, но под обыденностью слов и действий – напряженная значимость чувств, внутренних метаний, драматизм человеческих отношений и надежд на лучшее, которым не суждено сбыться: жизнь…
И появился режиссерский театр! Просто гнать ударный текст, нанизанный на сюжет, уже не получалось: нет ничего ударного, нет стального явного стрежня – заунывье звучит и каша рассыпается. Надо – смысл выявить, поднять, подать – ставить надо! Через паузу, через жест, через нюансы интонированных мизансцен. Не как раньше – заучили и гони, и вообще суфлер из ямы текст подает похмельным и нерадивым. Полгода репетируем, два года репетируем – играем пьесу, а являем спектакль (пьеса-то лишь сырье для него, сценарий). Режиссер может интерпретировать пьесу так – а может сяк, а может повернуть эдак; и актер разворачивает своего героя, как ценного невольника на рынке, предъявляя покупателю-зрителю диапазон неожиданных достоинств.
Кино подкралось незаметно. Любой спектакль можно снять на пленку. Да улучшить! Такое правдоподобие, такие эффекты, толпы в массовках, портрет, пейзаж, наезд, монтаж! А массовость? Из всех искусств для нас важнейшее. Главные деньги там, главная слава там: против лома нет приема, покачнулся театр. Отъел у него конкурент огромный кус жизненного пространства, и не подавился.
За театр отомстило телевидение. Без отрыва от дивана и пива – крупные планы, ослепительные краски, голые задницы и горы трупов. Век шествует путем своим железным и предлагает театру отдохнуть. Хочешь – воткни кассету и насладись наилучшей постановкой в звездном исполнении.
