Александр Амфитеатров - Женское нестроение
Что Ольга могла влюбиться въ Чарницкаго, хотя онъ и совсѣмъ другого поля ягода, разумѣется, вполнѣ понятно и непредосудительно: отчего двадцатипятилѣтней дѣвицѣ «съ темпераментовъ» и не влюбиться въ красиваго офицера? Но — вотъ что удивительно: эта поборница свободнаго чувства, эта противница крѣпкихъ любовныхъ цѣпей, оказывается затѣмъ столь же требовательною и убѣжденною мужевладѣлицею, какъ и капризная салонная фея, Нина Безпалова. Разница только въ томъ, что Нина коверкаетъ жизнь молодого талантливаго ученаго, — и всѣ ее за то проклинаютъ, a Ольгу прихоть ея пристроила коверкать жизнь молодого и не очень блестящаго офицера, и г-жа Вербицкая негодуетъ… на Ольгу? Анъ, нѣтъ: на офицера, — какъ онъ смѣетъ, чтобы рукамъ необыкновенной Ольги было трудно ломать его, въ качествѣ живой куклы. Совсѣмъ — «ужъ такъ-то ли мнѣ было жаль тебя, маменька; ты такъ устала, колотя папеньку»…
Да простится мнѣ еретическое мнѣніе: какъ ни плоха жалкая Нина Безпалова, но однимъ своимъ достоинствомъ даже она лучше и человѣчнѣе идеальной Ольги. Она очень глупо повисла на шеѣ своего Романа, загубила жизнъ и свою, и его, по крайней мѣрѣ, безумствуя, чувствовала и сознавала, что это уже — навѣкъ. Вотъ тебѣ, Романъ — я, Нина, на всю жизнь, a ты за это подай мнѣ цѣликомъ всю свою жизнь. Не смѣй отойти отъ меня безъ позволенія. Не смѣй любоваться или даже любезно говорить съ другою женщиною. Не смѣй заниматься любимымъ дѣломъ, разъ оно мнѣ несимпатично. Не смѣй говорить о предметахъ, которые выше моего пониманія. Не смѣй имѣть своихъ знакомыхъ, своей переписки, вкусовъ, взглядовъ, выраженія лица, которое мнѣ не нравится. Изучи мои вкусы, угадывай мои мысли и подчиняй имъ свой бытъ… Ужасно, отвратительно! Но Нина Безпалова даетъ въ этой безобразной программѣ мужу своему хоть то слабое преимущество, что, если любовь жены становится для него могилою, то и она-то сама, Нина, заключается съ нимъ въ могилу — вѣрно, вѣчно, безъ обмана; она потребовала, чтобы онъ увязъ выше ушей въ неразсуждающей, красиво чувственной любви, но и сама ничего, кромѣ неразсуждающей любви, не хочетъ и никогда не захочетъ. Она не уйдетъ отъ Романа ни для кого, ни для чего. Тутъ, какъ ни скверна ихъ супружеская жизнь, — да хоть, что называется, оба квиты. Между тѣмъ Ольга, чей любовный и ревнивый деспотизмъ г-жа Вербицкая изобразила гораздо болѣе рѣзкими и реальными красками, чѣмъ г-жа Шапиръ любовный и ревнивый деспотизмъ Нины, не оставляетъ своему возлюбенному даже и такого плачевнаго утѣшенія. Ея любовь — также могила для любимаго человѣка, но вырытая только на одно мѣсто, односпальная. Сама Ольга спускается въ могилу на время, a не навсегда. Отлюбитъ какой-то угодный и удобный ей срокъ, a потомъ, — къ «дѣлу». Дѣло выше Чарницкаго. Это, конечно, звучитъ честно и хорошо. Но Чарницкій-то, сходясь съ Ольгою, вовсе не разсчитывалъ быть ангажированнымъ только на время любви, съ перспективою безсрочнаго отпуска въ недалекомъ будущемъ, — иначе, сколь Ольга ни обольстительна, онъ отъ ангажемента ею въ первые любовники, навѣрное, уклонился бы. И Романъ Безпаловъ, и Чарницкій любятъ своихъ взбалмошныхъ женъ крѣпко, a тѣ превращаютъ существованіе супруговъ въ адъ, хотя и сотканный изъ поцѣлуевъ.
Пробывъ у Ольги въ гостяхъ нѣсколько дней подърядъ до трехъ часовъ утра (плюсъ обязателъная ночевка съ субботы на воскресенье), Чарницкій, «чувство въ сангвинической натурѣ котораго не могло долго держаться на одной высотѣ«, осмѣлился замѣтить невѣстѣ, что «нельзя же постоянно лизаться», «надо выспаться», — драма. Собрался пойти къ знакомымъ, — драма съ бранью, истерикою, швыряньемъ вещей. Пріѣхалъ къ Чарніщкому братъ-мальчикъ лѣтъ двѣнадцати. Ольга ненавидитъ мальчика за родственную близость къ Чарницкому и считаетъ съ своей стороны чуть не подвигомъ, что она хоть вѣжлива съ бѣднымъ подросткомъ. Чарницкій имѣетъ хорошія, добрыя чувства къ своей далекой семьѣ. Ольга ненавидитъ семью Чарницкаго именно за эти добрыя чувства. Чарницкому понравилась картина, изображавшая цыганку, — Ольга устроила ему бѣшеную сцену ревности даже на улицѣ. Затѣмъ пошли безобразныя драмы изъ-за каждой встрѣчной женщины, знакомой ли, незнакомой ли: изъ-за каждаго случайнаго женскаго взгляда, привлеченнаго красивымъ офицеромъ. Человѣкъ честный, вѣрный, любящій, безупречно порядочный и правдивый, терпитъ безсмысленныя нравственныя пощечины изо дня въ день, изъ часа въ часъ.
За что? во имя чего? Что онъ получаетъ за это?
— Я не семьянинка, пойми меня… Я была безсильна бороться со страстію… Но мнѣ не хотѣлось измѣнять своимъ принципамъ никогда… даже въ самыя высокія минуты наслажденій…
— Этотъ день пропалъ… Этотъ вечеръ погибъ… безъ любви и ласки, безъ радостей, въ ссорѣ… A много ли y меня этихъ дней впереда? Вѣдъ скоро всему конецъ..
Если бы Чарницкій былъ просто чувственнымъ любовникомъ безъ совѣсти и деликатности, онъ, разумѣется, заботился бы объ одномъ: покуда Ольга ему нравится, держать «чувства своей сангвинической натуры» на достаточной высотѣ, чтобы «высокія минуты наслажденій» выпадали «несемьянинкѣ«въ какъ можно большемъ количествѣ, a антрактовъ для ревности случалось какъ можно меньше. Но, повторяю, этотъ человѣкъ рѣшительно не въ состояніи понять, какъ это порядочные мужчина и женщина, отбывъ періодъ любви, точно какую-то службу другъ передъ другомъ, потомъ возьмутъ и разбѣгутся въ разныя стороны, какъ ни въ чемъ не бывало. Онъ твердо стоитъ на томъ, что, взявъ любовь честной дѣвушки, онъ принялъ на себя въ отношеніи ея неразрывныя семейныя обязательства. Удивительно вотъ что: толкуя все время о своихъ оринципахъ и о томъ, какъ уйдетъ она отъ любви къ «дѣлу», Ольга хоть бы разъ задала себѣ вопросъ: a нѣтъ ли y человѣка, которымъ я завладѣла почти насильно, тоже своихъ принциповъ, не позволяющихъ ему сходиться со мною, только какъ съ временной любовницей? Нѣтъ ли y него своего «дѣла» въ жизни, которое требуетъ его къ себѣ съ неменьшею властностью, чѣмъ ея будущее, многоглаголивое; но вѣчно трагикомически отсроченное «дѣло»?
Ради сознательно и предвзято временной связи Ольга ставитъ Чарницкаго въ необходимость разссориться съ горячо любимою семьею. У Чарницкаго жалкая служба (межевой инженеръ), но лучшей негдѣ взять. Даютъ ему командировку, — Ольга не пускаетъ: нельзя ей остаться безъ «минутъ высокихъ наслажденій». Изъ жизни Чарницкаго вынуто буквально всякое содержаніе. Ему даже музыка воспрещена, потому что отнимаетъ время y поцѣлуевъ. Онъ — любовный аппаратъ и только таковымъ обязуется себя понимать и чувствовать. Все что въ Чарницкомъ чуждо любовнаго о ней помысла, Ольга, съ самою откровенною яростью, ненавидитъ, презираеть, воюетъ со всѣмъ тѣмъ не на животъ, a на смерть. Совершенно та же логика любви y глупенькой Нины Безпаловой, которая ненавидитъ науку своего мужа, его лабораторію, его сотрудниковъ, его книги, все его «дѣло», потому что съ ними надо дѣлиться своимъ Романомъ, a онъ, когда обнялъ ее впервые, то, такъ сказать, безсловно обязался быть весь ея, безъ соперницъ въ мірѣ женщинъ ли, идей ли. Моментомъ своей дѣвственной страсти обѣ эти особы купили себѣ мужей-рабовъ и съ наивною твердостью увѣряютъ, что, молъ, рабство это, рабство тѣла и духа, есть все ваше земное назначеніе: если вы рабы, послушно ходите по нашей стрункѣ и ни о чемъ постороннемъ не размышляете, то, значитъ, любите насъ; а, если осмѣливаетесь думать о чемъ-либо кромѣ прелести владычицъ вашихъ, то, значитъ, разлюбили, измѣнили, предали! И владычицамъ остается только покарать васъ такимъ трагическимъ скандаломъ, чтобы волосы стали дыбомъ на головѣ и упокойники въ гробахъ сказали «спасибо», что умерли. Чувашъ, когда обиженъ сосѣдомъ, наказываетъ оскорбителя «сухою бѣдою»: вѣшается на воротахъ его дома. Японецъ наказываетъ обидчика, распарывая собственное брюхо. Дамы-мужевладѣлицы, подобныя Нинѣ и Ольгѣ, - словно бы чувашскаго и японскаго происхожденія, образа мыслей и поведенія.
— А! Ты бунтовать? У тебя свои мнѣнія? свои знакомые? свои вкусы? разлюбилъ?! Такъ вотъ же тебѣ! Помни на всю жизнь, что я твоя жертва, a ты мой убійца!
И — глядь: нахлебалась ни съ того, ни съ сего нашатырю, опіума, сулемы или другой мерзости…
Рабство чувства — и ревность, ревность, ревность! сцены, сцены, сцены! драмы, драмы, драмы!.. И все — «изъ-за выѣденнаго яйца», какъ опредѣляетъ каторгу своей жизни Чарницкій.
Любопытно, что всѣмъ глупымъ и тупымь, недостойно сладострастнымъ рабствомъ своимъ эти злополучные все же не въ силахъ внушить своимъ владычицамъ хоть искру довѣрія. Нина Безпалова отравилась, вообразивъ своего, ни въ чемъ неповиннаго, Романа измѣнникомъ, — ей даже и въ голову не пришло, что надо бы хоть объясниться что ли съ мужемъ, провѣрить, что и какъ… Ахъ, кузина упрекаетъ меня, что я дурно обращаюсь съ мужемъ! Ахъ, значитъ, онъ жаловался на меня кузинѣ! Ахъ, значитъ, онъ съ кузиною откровеннѣе и ближе, чѣмъ со мною! Ахъ, значитъ, онъ измѣнилъ! Ахъ, значитъ, не хочу жить на свѣтѣ!.. За Чарницкимъ Ольга слѣдитъ по незнакомымъ домамъ, подглядывая въ оконныя щели… и сцены, сцены, сцены! драмы, драмы, драмы!.. И это жизнь? Это любовь? Это честныя супружескія отношенія? «Пудель, на что вѣрная собака, и тотъ сбѣжитъ»!
