Андрей Плахов - Всего 33 Звезды Мировой Кинорежиссуры
В основе "Лас-Вегаса" — дико смешной и до безобразия серьезный роман Хантера С. Томпсона, который стал классикой эпохи пост-хиппи. Он впервые появился в отрывках на страницах журнала "Роллинг стоунз" в 1971-м году и тут же стал "проверкой на вшивость" в среде консерваторов, воспрявших после десятилетия бесконтрольной свободы. Сказать тогда, что читал этот роман, в определенных кругах было равнозначно признанию в том, что сам "затягивался", и означало поставить крест на карьере.
Кинематограф, беременный многими мотивами этой книги, давно должен был разродиться ее экранизацией. Где как не в кино воссоздать наркотический "делириум", где рассказать о путешествии журналиста и его друга-адвоката в бездну никсоновской Америки, из тропического зеленого рая Лос-Анджелеса в песчаный ад пустыни и в неоновый ад Лас-Вегаса? Где как не в кино показать такие аттракционы, как "Выбейте зуб ребеночку" или тир "Поразите жизненно важные органы" со стрелами в виде игл для подкожных инъекций? Где при этом неизбежным фоном прозвучали бы шлягеры эпохи — от Пола Анки до Боба Дилана?
Томпсон — один из самых брутальных представителей "нового журнализма" 60-х годов (наряду с Норманом Мейлером и Труменом Капотэ) — сам появляется в фильме в эпизодической роли. Играющий его "альтер эго"
Джонни Депп почти карикатурен в своем комизме, в нелепом пиджаке и мятой шляпе (символ безвкусия 70-х годов), с заторможенной пластикой, с торчащим изо рта, словно антенна, мундштуком. Именно на пороге нового десятилетия Томпсон изобрел свой собственный термин: "гонзо-журнализм". Гонзо — так зовут и героя Дель Торо, человека явно не-англосаксонского вида. (На жаргоне американских обывателей "гонзо" означает примерно то же, что у нас сочетание "чурки" и "чайника";
чтобы войти в этот образ, Дель Торо отрастил живот массой в 20 кг и получил прозвище "пуэрториканского Будды"). Новый "тренд" состоял уже не просто в том, чтобы видеть окружающую действительность бесстрастным глазом профессионального репортера. Адекватно постичь безумие мира (идея, явно близкая Гильяму) способен только тот, кто вошел в роль обезумевшего "чайника". "Единственный способ честно описать ту или иную среду, — говорил автор "Лас-Вегаса", — это стать ее полноценной частью".
Вот почему Томпсон со своим партнером (а в фильме — Депп с Дель Торо) выезжают по журналистскому заданию на мотогонки в открытом красном "шевроле". Наглотаться пыли в пустыне довелось и актерам, и режиссеру, которого продюсер-палестинец закутал в бедуинский платок и прозвал 'Терри Аравийским". А когда герои получают задание осветить деятельность полиции по борьбе с наркотиками, они накачиваются галлюциногенами, даже не доехав до отеля в Лас-Вегасе, который по прибытии кажется им населенным ящерицами в рост человека. И это в городе, где, при всех его пороках, горстка марихуаны могла стоить ее держателю двадцати лет тюрьмы.
Кстати, по поводу ящериц. На пресс-конференции в Канне Гильям и Депп дружно защищали свою картину и ругали пресловутую "Годзиллу". "Ящерица, читающая Толстого, — это интересно. Ящерица, которая всего лишь больше других ящериц, — нет", — сказал Гильям, апологет самых диких экранных фантазий. Депп, тоже пострадавший недавно от разносов в прессе, заявил, что провал в прошлом году в Канне фильма "Храбрец" не отвратит его от режиссерской карьеры — хотя бы ради того, чтобы "обделать критиков".
Если Аепп — новичок в режиссуре, этого никак не скажешь о Терри Гильяме. Когда-то, больше десяти лет назад, он навсегда покорил сердца наших благодарных киноманов фильмом "Бразилия" (1985) — одним из самых ярких и одновременно мрачных футуристических гротесков в истории кино. Трехчасовой опус, выдержанный в тонах кафкианской комедии, не просто пугал ужасами тоталитарного общества (нас не очень-то запугаешь), но доставлял неизъяснимую радость свободой режиссерской мысли, богатством изобразительных фактур и остроумием драматургических ходов. Невозможно забыть сцену, когда в электропровода попадает муха, убитая программистом, и в компьютер вклинивается ошибка: следует приказ вместо мелкого "террориста-водопроводчика" Таттла арестовать вовсе уж безопасного обывателя Баттла. Врезались в память и сны главного героя — забитого чиновника из министерства информации, почти стукача, который, превращаясь в некий гибрид Икара и Зигфрида, летит на золотистых крыльях над чудесной зеленой страной (Бразилией?) и спасает свою избранницу.
Гильям родился в сердце Америки, в столице ее "кукурузного пояса" Миннеаполисе, скучнее которого, говорят, нет ничего на свете. Спасался от скуки на поприще политолога, потом в рекламных агентствах Лос-Анджелеса и Нью-Йорка, работал в иллюстрированных журналах типа "Мэд" ("Безумный"), для которых рисовал комиксы. Рванул в Лондон в годы, когда тот стал столицей международной богемы.
С 69-го по 82-й работал с группой телевизионных комиков "Монти Питон", сам режиссировал, выступал как актер, делал коллажи, декорации и анимационные вставки в духе поп-абсурдизма и сюрреализма. Был одним из активистов популярной киносерии ("Летающий цирк Монти Питон", "Монти Питон и Святой Грааль", "Монти Питон — смысл жизни"), пропитанной специфически британским юмором и уже предвосхищавшей зрелищные фантазмы зрелого Гильяма. Только в 1976-м Гильяму удалось выступить в режиссуре самостоятельно (средневековая мистерия "Джэберуоки"), а уже будучи сорокапятилетним, прославиться благодаря "Бразилии" — одному из стилеобразующих фильмов 80-х годов.
Это был высокобюджетный проект стоимостью в 14 миллионов долларов, и уже тогда Гильям конфликтовал со студией "Юниверсал", которая после европейского триумфа потребовала сократить картину на 17 минут для американского проката. Однако сотрудничество режиссера с большими американскими компаниями не прервалось, и хотя его дом находится под Лондоном, где Гильям обитает с женой Мэгги и тремя детьми, по всем параметрам — бюджеты, звездные исполнители, рекламная раскрутка — режиссер принадлежит большому голливудскому кино.
В этом есть что-то парадоксальное: ведь Гильям не стал ни стопроцентным жанровым профи (как, скажем, Пол Верхувен), но и не сделал ни одного фильма, столь же художественно успешного, как "Бразилия". "Приключения барона Мюнхгаузена" (1989) выглядели так же экстравагантно и визуально круто, но в них было заметно меньше динамики и кинетической энергии, изображение казалось статичным и оттого бездушно манерным. Впрочем, тогда это списали на маньеризм — модный барочный стиль времени.
Одним из самых приятных и лиричных фильмов Гиль-яма стал "Король-рыбак" (1991), в котором уже содержится прообраз "Лас-Вегаса". Тоже пара беглецов из манхэттенского истеблишмента (один — успешный радиодиск-жокей, другой — профессор, спец по истории Средневековья) вступают в суровую одиссею, проходя через ночлежки, порно-шопы, панко-джанковские притоны и гей-бары, чтобы завершить путешествие сентиментальной песенкой в Центральном Парке: "Я люблю Нью-Йорк в июне, а ты?"
Тона рецензий на эту городскую феерию с рождественским финалом были смешанными. Наиболее злобные критики обсмеяли претензии Гильяма выразить дух наступающих 90-х годов с его фальшиво-оптимистичными ценностями: Новый Романтизм, Новая Духовность, Новая Простота (по контрасту с барочным холодом и цинизмом 80-х). Режиссер, доказавший свою бескомпромиссность в борьбе за мрачный финал "Бразилии", на сей раз проявил даже несколько чрезмерную гибкость. И вполне осознал это: в ответ на присужденную ему Торонтским фестивалем награду "за самый дружественный публике фильм" режиссер отправил телеграмму со словами: "Большое спасибо за то, что вы документировали мое решение продаться".
Только "12 обезьян" (1996), на которых Гильям опять сошелся с "Юниверсалом", стали уже настоящим кассовым хитом. Еще бы: помимо Брэда Питта и Мадлен Стоув, в "Обезьянах" снялся в главной роли сам Брюс уиллис, который принес в картину то, что Гильям называет "самым прекрасным черепом на свете". Режиссер перед съемками предупредил суперстара: "Если ты будешь работать со мной, ты должен появиться перед камерой неприукрашенным. Ты должен будешь раздеваться догола, ты должен будешь вести себя, как монах, чтобы сыграть эту роль". И суперстар выполнил все требования Гильяма.
"12 обезьян" — еще одна, вослед за "Бразилией", антиутопия. В терминах дизайна — это мир, утопленный в экспрессионистских декорациях, погруженный в ржавую, гнилую, пропахшую дерьмом воду. В терминах смысла — это мир, опущенный в ад, разрушенный смертоносным вирусом. Но в фильмах Гильяма всегда находятся герои, которые не сдаются, которые пытаются спасти красоту и преодолеть распад. И сам режиссер преодолевает возрастающий пессимизм интеллекта при виде того, куда идет общество, оптимизмом воли, верой в человеческую природу.
"Шизофрения — это проще, чем можно себе представить, — с усмешкой говорит Гильям. — Две взаимоисключающие вещи запросто помещаются в моей голове. Одна нс отрицает существования другой". Гильям любит порассуждать на эту тему: о безумии нашей fucking планеты. Перенаселение, люди дохнут от голода. А что делает при этом половина человечества? Размножается. Или убивает Друг друга во славу еще большего гуманизма. Эти сентенции режиссер выдает со свирепым сарказмом и сардоническим хохотом, со своей знаменитой ухмылкой Чеширского кота, со звуками и жестами, которые можно вообразить разве что при стычке альбатроса с карликовой собачкой чихуахуа.
