Роман Белоусов - ТАЙНА ИППОКРЕНЫ
То же, что в Одессе, происходило в Кишиневе. Тут создавались тайные склады оружия и боеприпасов, здесь окончательно формировались и обучались отряды добровольцев, и отсюда они переправлялись через границу.
Сюда же вскоре потекли и первые беженцы с той стороны Прута, главным образом знать и богатеи, встревоженные восстанием. И вскоре создалось положение, когда карантин в Скулянах не поспевал пропускать поток беженцев, число которых все возрастало и достигло нескольких тысяч.
В первые недели выступления Ипсиланти, казалось, ни у кого не было сомнения в исходе дела греков. М. Ф. Орлов так отзывался о своем друге Ипсиланти: «Тот, кто кладет голову за отечество, всегда достоин почтения, каков бы ни был успех его предприятия». Почти в тех же словах писал о нем и Пушкин: «Первый шаг Александра Ипсиланти прекрасен и блистателен. Он счастливо начал!»
В те дни Греция была символом борьбы за свободу. Горячее сочувствие Пушкина греческой революции выразилось в стихотворениях «Гречанка верная! не плачь…», «К Овидию», «В. Л. Давыдову», в заметке об Ипсиланти и одном из его сподвижников Пендадеке, в дневниковых записях, в письмах…
Приблизительно к этому же времени относятся и замыслы поэта написать поэму о гетеристах, в том числе об отважном Иордаки Олимпиоти. Но почему, однако, о нем, а не о самом Ипсиланти, поначалу так восхищавшем поэта? В том-то и дело, что Пушкин изменил свое отношение к руководителю восставших. Отдавая должное личной его храбрости, он, как, впрочем, и многие другие, начал понимать, что тот «не имел свойств, нужных для роли, за которую взялся так горячо и так неосторожно».
Тогда-то поэт и обратил свое внимание на истинных героев восстания. К тому времени Ипсиланти бросил своих сподвижников на произвол судьбы. Сам бежал с поля боя, а их называл ослушниками и трусами. «Эти трусы и негодяи, — заметит позже Пушкин, — большею частью погибли в стенах монастыря Секу или на берегах Прута, отчаянно защищаясь противу неприятеля, в десятеро сильнейшего».
Среди тех, кто бился до конца, был и Иордаки Олимпиоти.
После того как в жестоком сражении при Драгошанах полностью погибла «Священная дружина» — личная гвардия князя из молодых греков, а сам он бежал в Австрию, остатки его армии продолжали отчаянно сопротивляться. Часть из них засела в монастыре Секу во главе с Иордаки. Огромные силы турок окружили монастырь. Участь его защитников была решена. И когда под мощными ударами рухнули стены и турки хлынули в монастырь, Иордаки с последними оставшимися в живых его защитниками укрылся на колокольне. Чтобы не попасть в руки турок, он поджег бочку с порохом и взорвал себя вместе с ворвавшимися сюда врагами.
Так погиб один из героев Гетерии. Другие сложили головы на берегу Прута под Скулянами — в последней битве повстанцев.
* * *
Сражение под Скулянами — одно из самых ожесточенных — нарисовано Пушкиным в его повести «Кирджали» столь подробно, с такими деталями, что невольно задаешься вопросом: откуда поэт мог узнать все это? Тем более, как он сам признавался, что сражение это «никем не описано во всей его трогательной истине». Повесть А. Вельтмана «Радой», где приводится рассказ о битве, содержит ряд интересных и ярких зарисовок событий и характеров гетеристов, с которыми, кстати, автор, будучи в одно время с Пушкиным в Кишиневе, был знаком лично. Однако появилась эта повесть в 1839 году. Встречается описание героической обороны при Скулянах и в анонимном произведении «Возмущение князя Ипсиланти в Молдавии и Валахии в 1821 году». Но едва ли оно было в то время известно многим. Документ этот был обнаружен в архивах только в наше время. Не так давно писатель Л. Большаков рассказал об этой первой, как он считает, рукописи по истории Гетерии и возможном авторе ее в своей книге под названием «Отыскал я книгу славную». О чем же свидетельствует Пушкин в своей повести «Кирджали»? Поэт рассказывает, как семьсот человек (греков, болгар, албанцев и представителей других народностей) героически сражались против значительно превосходящих сил неприятеля — нескольких тысяч турецких конников. Поначалу потери турок были огромными — до тысячи человек, меж тем как из гетеристов было ранено всего тридцать. Отряд их прижался к берегу Прута и выставил перед собой две маленькие пушки. Но скоро положение горстки храбрецов стало отчаянным. Часть была перебита, другие ранены. Оставшиеся в живых бросились в стремительное течение реки, и многие из них погибли в его водоворотах, преследуемые турецкими пулями.
И все же некоторые гетеристы достигли русского берега и укрылись в Скулянском карантине. Спустя несколько недель их можно было видеть в кишиневских кофейнях. Узорные куртки героев и красные, с острыми носами туфли начинали уже изнашиваться, но скуфейки все еще лихо были надеты набекрень, а из-за широких поясов по-прежнему торчали ятаганы и пистолеты. Герои Скулян вспоминали, попыхивая длинными чубуками, о сражениях с турками, ругали своих нерадивых предводителей и славили тех, для кого смерть была слаще «угрызений чести». Рассказы гетеристов из кофеен разносились по городу, и весь Кишинев обсуждал недавние события.
Как-то зашел об этом разговор в канцелярии Инзова. Молодой чиновник Михаил Иванович Лекс, по характеристике Пушкина, «человек с умом и сердцем», рассказал о том, что услышал от одного из участников Скулянской битвы.
— Нет, только представьте, — горячился Лекс, — у гетеристов всего две крохотные пушечки, найденные в Яссах на дворе господаря. Из них, бывало, палили во время именинных обедов. Так вот, когда защитники скулянского укрепления расстреляли из этих пушечек всю свою картечь, они послали Сафьяноса (позже он был убит) на наш берег, где в карантине содержались раненые. У них он отобрал для последних зарядов — что бы вы думали? — пуговицы, гвозди, цепочки и набалдашники с ятаганов. Тот же, что поведал мне об этом, отдал на заряды свои последние двадцать бешлыков. И теперь этот герой живет подаянием!
Присутствующий при сем Пушкин отложил перо (по повелению Инзова он в тот день переводил составленные по-французски законы для Бессарабии) и внимательно слушал рассказ молодого чиновника.
— А как звать вашего героя? — поинтересовался поэт.
— Кирджали, — был ответ.
Рассказ этот еще больше разжег интерес Пушкина к уцелевшим после поражения гетеристам. Он наблюдает их на улицах, в кофейнях, с некоторыми беседует и с восхищением пишет о них П. А. Вяземскому, обещая, если тот завернет в Кишинев, познакомить с героями Скулян и Секу и сподвижниками Иордаки.
Возможно, что поэт побывал и в самих Скулянах, чтобы своими глазами увидеть места, где герои Гетерии переходили Прут. Такое предположение, в частности, высказывает Валентин Катаев в своей повести «Кладбище в Скулянах». Если так и было, то легко вообразить, что поэт остановился в новых Скулянах на постоялом дворе, который расположен был на главной улице. Бывал, конечно, в карантине и таможне, на почтовой станции, наблюдал смену пограничной стражи, ходил в молдавское село, где находилась православная церковь…
На берегу Прута к нему, возможно, подошел однажды инвалид, еще недавно служивший в карантине. Сразу же определив приезжего, решил излить ему свою досаду на начальника карантина, до срока уволившего его со службы. Весьма нелестно охарактеризовав того с разных сторон, инвалид закончил с издевкой: «Чего-чего, а уж храбрости ему не занимать. Сорок лет, говорят, служит, а отроду не слыхивал свиста пуль. Но вот во время недавнего сражения турок с греками там, на том берегу, бог привел услышать. Как начали жужжать басурманские пули мимо его ушей, он чуть от страха не помер. И давай распекать нашего майора Корчевского, как допускаешь, мол, такое безобразие. Майор, не зная, что делать, побежал к реке, за которой гарцевали делибаши, и погрозил им пальцем. Представьте, те, увидя это, повернулись и ускакали…»
Пушкин почти точно запомнил фамилию этого майора, пригрозившего туркам пальцем, и вывел его в своей знаменитой повести под именем Хорчевского. Главное же его внимание было обращено на подлинных героев Скулянской битвы. Это и Сафьянос, погибший после того, как вернулся с зарядами к пушкам, и раненный в живот Кантагони. Одной рукою он поднял саблю, другою схватился за вражеское копье, всадил его в себя глубже, чтобы саблею достать своего убийцу, с которым вместе и повалился. Знаем мы, что и капитан. Пендадеки, которому поэт посвятил специальную заметку, и Иордаки Олимпиоти — реальные персонажи, привлекшие внимание Пушкина.
Кто же в таком случае Кирджали? Был ли такой среди участников Гетерии? Да и существовал ли он вообще? Или герой этот — плод фантазии автора?
Вопрос этот возник давно, чуть ли не тотчас по выходе в свет повести Пушкина в 1834 году. С тех пор пытались дать ответ, придумал ли поэт своего героя или у него был реальный прототип.
