Рудольф Штайнер - GA 5. Фридрих Ницше. Борец против своего времени
Так что это было бы в корне ошибочным сочинением, трудом с несостоятельной базовой концепцией, поскольку она не жизнеполезна. И Ницше чувствовал, что с этой основной концепцией ему ничего не удастся сделать. Потому‑то и не довел он свою работу до конца. Издатель наследия Ницше смог лишь довести до публикации не что иное, как несостоятельный труд. Во введении к книге Лихтенберга о «Философии Ницше» г–жа Фёрстер–Ницше пишет: «Тогдашний издатель д–р Фриц Кёгель, не принимая во внимание позднейшие, на тот момент еще нерасшифрованные рукописи, представил содержание одной черновой тетради моего брата в несоответствующей диспозиции. Представленная д–ром Кёгелем рукопись изначально внушала мне недоверие, и, прежде чем она будет опубликована, я для проверки настояла на привлечении компетентного издателя. Сама я была не в состоянии доскональнее войти в курс дела по причине смертельной болезни матери, а затем — и болезни меня самой; но после того, как различные критики, как, например, в «Цукунфт» и во «Франкфуртер цайтунг», выразили свое удивление и неодобрение в отношении этой поразительной по своей ничтожности публикации, которая была в состоянии разочаровать всякого настоящего почитателя Ницше, осенью 1898 г. я была вынуждена распорядиться о том, чтобы издательство отозвало XII том из продажи». Однако вину за «ничтожность» публикации следовало возлагать не на издателя; она была связана с тем, что страдал изъянами сам замысел. И никакой подлинный почитатель Ницше нисколько не мог претерпеть ущерба в части своего поклонения Ницше в связи с тем, что убедился бы в том, что пару недель Ницше носился с планом неисполнимого труда. И в том, что именно так дело и обстоит, ничего, даже на йоту, не в состоянии изменить критическое выступление Хорнеффера против Кёгеля. Также и 44 афоризма, которые обнародовал теперь, после тщательного просеивания рукописи, Хорнеффер, доказывают, что идея Ницше о «Вечном Возвращении» была в 1881 г. естественнонаучно–механистической анти–идеей к Дюринговой, и в качестве таковой она была несостоятельной, неудачной. Архив Ницше изо всех сил пытался и пытается противодействовать признанию этого факта. Отрицают естественнонаучный характер и естественнонаучное значение данной идеи. Но сколько бы ошибок ни совершил д–р Кёгель в ходе подготовки рукописи, этот факт остается истинным и всякий непредубежденный человек увидит, что он подтверждается именно нападением Хорнеффера на Кёгеля. И всякое издание сочинений Фридриха Ницше, в котором этот факт будет скрываться, окажется объективной фальшивкой. Поскольку идея «Вечного Возвращения» несостоятельна с научной точки зрения, поэтому‑то в Архиве Ницше и желали бы, чтобы Ницше никогда и не задумывал ее в естественнонаучном ключе. Потому‑то уже после того, как выявилась ее несостоятельность, г–жа Фёрстер–Ницше и принялась утверждать, что идея эта не только впоследствии, но и уже в 1881 г. мыслилась так, как утверждает г–жа Лу Андреас–Саломе в отношении позднейшей ее трактовки Ницше: в качестве мистерии. Взглянем, что пишет мне г–жа Фёрстер–Ницше в сентябре 1898 г.: «Если этой потрясающей идее нельзя подыскать блестящее неопровержимое и научное доказательство, было бы лучше и благочестивее (так!) трактовать ее как мистерию, как загадочное представление, способное привести к колоссальным следствиям». Отправной точкой всей борьбы оказываются отнюдь не сделанные Кёгелем ошибки, вовсе нет, но то, что он, как издатель, не вывел из «идеи возвращения» никакой «мистерии». Читаем же мы на с. 225 книги г–жи Лу Саломе: «То, что должно было сделаться научно доказанной истиной, принимает характер мистического откровения». Так что г–жа Фёрстер–Ницше шествует здесь не в одиночку, но в трогательном единении с той самой г–жой Лу Саломе, против которой столь яростно ополчается в прочих случаях; напротив, она еще и превосходит ее в том, что касается теории возвращения. То, на что г–жа Саломе притязает лишь применительно к последнему периоду Ницше, г–жа Фёрстер–Ницше приписывает ему с того самого мгновения, когда данная мысль пришла ему на ум. Мне, имевшему множество случаев видеть бурное неприятие г–жи Лу Саломе со стороны г–жи Фёрстер–Ницше, забавно теперь наблюдать, как она ведет Фридриха Ницше окольными тропами Лу Андреас–Саломе, а вовсе не того же Эдуарда фон Гартмана. И г–н д–р Хорнеффер в состоянии теперь положить в основу труда о «Вечном Возвращении» такой план, что также выводит нас на эти окольные дорожки Лу Саломе. Говорит же он: «Идея вечного возвращения мыслилась Ницше как религиозная».
Геккель, Толстой и Ницше {87}
Взору всякого человека, силящегося отыскать глубочайшие импульсы в духовной жизни современности, представляются три фигуры. Каждая из них односторонне, однако с монументальным величием воплощает в себе то, что глубже всего берет за живое нашу эпоху. Я говорю о Геккеле, Толстом и Ницше. Истину, добро и красоту именуют вечными идеалами человечества. Похоже, каждая из этих трех личностей заимствовала выразительные средства, посредством которых она и высказывает то, что имеет сказать, у какого‑то одного из данных идеалов. Геккель вещает языком истины, Толстой — добра, а Ницше — красоты.
Обозревая ход развития мышления на протяжении всего Нового времени, нам следует выработать точку зрения, исходя из которой мы сможем составить собственное мнение относительно этих трех полномочных представителей нашего мировоззрения. Первым делом следует обратить взгляд на два свершения, имевших место в ходе этого развития. На то великое свершение, относящееся к XVI в., что осуществил Коперник, благодаря чему человек обрел свое нынешнее представление относительно Земли, в соответствии с которым она является одним из небесных тел, наряду с прочими. А еще необходимо иметь в виду другое свершение, относящееся уже к XIX в.: благодаря ему все органически–живое на свете, и даже сам человек, было признано за природные существа. При воспоминании об этом свершении в первую очередь на ум приходят имена Ламарка и Дарвина. И все же первым, кто это провозгласил, был Гёте.
Edel sei mensch,
Hilfreich und gut!
Denn das allein
Unterscheidet ihn
Von alien Wesenm
Die wie kennen.
Nach ewigen Ehrnen
Grosen Gesetyen
Müssen wie alle
Unseres Daseins
Kreise Vollenden.
Благороден будь, человек,
Услужлив и добр!
Ведь лишь это
Тебя отличает от всех
Нам известных существ.
По вечным, железным,
Великим законам
Все мы должны
Бытия своего
Круги совершать.
В этих словах, высказанных Гёте уже в последней трети XVIII в., содержится предвидение «естественной истории творения».
Много времени должно было утечь, пока человек привык усматривать в «вечных, железных, великих законах» незыблемые опоры своего миропознания. Средневековый человек взирал на звездное небо и видел там не вечные, железные законы, но человекоподобных разумных существ (Intelligenzen). И вплоть до XVIII в. люди усматривали в строении своего организма и организмов других живых существ не вечные законы, но действие той «вечной мудрости», которая мыслилась им исключительно в соответствии с законами человеческого рассудка.
Могущественным покровителем такого умонастроения было христианство. Оно принизило «простую, грубую материю» до сущности низшего порядка. Могло ли оно удовольствоваться этой материей и прирожденными ей законами, когда речь шла о том, чтобы объяснить поразительные движения небесного эфира или целесообразное строение органического существа! Науке приходилось шаг за шагом отвоевывать в нашем мироздании место для «вечных, железных законов». Коперник совершил это для звездного неба, а Ламарк и Дарвин — для того, что обитает на Земле.
Но по мере того, как наука отбирала у прежнего мировоззрения область за областью, христианский дух делался все более упорным в деле спасения того, что он был еще в состоянии спасти. Мир пространства Лютер вынужден был предоставить науке. Тем с большей живостью он желал, чтобы религия безраздельно владела миром души. Он провел четкое размежевание между объяснением мира и Евангелием. С этим последним наука не была в состоянии ничего поделать; то, что ведет к спасению, следовало предоставить вере. Отнюдь не случайно, что наряду с новым научным объяснением мира во всемирную историю вступает также и евангельское учение Лютера. Оно должно было появиться, если наряду со знанием свое значение должна была сохранить также и вера. Ей следовало отвести область, еще не затронутую наукой.
И подобно тому, как Лютер противостоит Копернику, так современной «естественной истории творения» противостоит Кант. В конце XVIII в. создавалось впечатление, что абсолютно все становится добычей рассудочного мышления. И тут появляется Кант с заявлением, что человек вообще не в состоянии познать истинную сущность вещей. Кант выдал глубочайшие движущие мотивы своего мышления, когда написал: «Итак, я должен был уничтожить знание, дабы получить место для религии»{88}. По мнению Канта, это знание исключительно ограниченное; никогда оно не в состоянии проникнуть туда, где обитают объекты веры, такие как Бог, свобода и бессмертие. Вера, наряду с рассудком и наукой, также имеет вечное право на существование.
