МИХАИЛ БЕРГ - ВЕРЕВОЧНАЯ ЛЕСТНИЦА
Хронологически Серебряный век, измеряемый от начала ХХ века до середины 20-х годов, это жизнь одного поколения, словно воплотившего призыв М. Моравской: «Пусть женщина выскажет все свое интимное. Это важно для женщины, это несет ей освобождение. Через свои исповедальные стихи женщина перейдет от женщины к человеку»3. И действительно, прошло всего четверть столетия – и русская женщина на глазах всего мира превратилась в человека, простого советского труженика.
Как несколько высокопарно пишут составители антологии, поэтессы Серебряного века представляли собой своеобразную, но единую лирическую волну, разбившуюся впоследствии о бетонную стену соцреализма. У поэтесс, чьи произведения вошли в книгу, действительно не было, да и не могло быть счастливых женских судеб. Вряд ли, впрочем, можно согласиться и с тем, что теперь, после выхода в свет этого группового портрета в интерьере сначала полученной, а потом отобранной свободы, у некоторых из них окажутся счастливые поэтические судьбы – увы, посмертные. Но то, что и поэтические, и женские судьбы ста поэтесс Серебряного века стали теперь отчетливее, уже немало.
1 Мандельштам О. Литературная Москва // Слово и культура. М., 1987. С. 195.
2 Сто поэтесс Серебряного века. СПб., 1996. С. 10.
3 Там же С. 7
1997
История одной одержимости
То, что им обнаружен «факт одержимости Антона Павловича Чехова образом св. Георгия Победоносца», Савелий Сендерович заявил впервые в 1985 году на международном чеховском съезде в Баденвейлере (кстати, это тот самый курортный городок в Германии, где Чехов умер в 1904 году), а затем повторил в монографии «Чехов – с глазу на глаз», вышедшей в издательстве «Дмитрий Буланин». Понимая, что Чехов в истории русской литературы представляет собой редкий образец душевного здоровья, исследователь перестраховывается на случай, если ему не удастся убедить читателя в своей правоте, и просит рассматривать свою версию по меньшей мере как повод для нового прочтения автора «Палаты № 6» и «Вишневого сада», полагая Чехова «самым непонимаемым русским писателем».
И для того чтобы доказать это, взяв в помощники Лакана и Фрейда, прочитывает некоторые фрагменты биографии писателя не менее скрупулезно, чем некоторые его рассказы. Для Сендеровича важно, что Чехов женился лишь на 42-м году жизни, то есть всего за три года до смерти, когда он был уже смертельно болен, и сразу же из-под венца отправился на курорт для легочных больных – на кумыс, в Башкирию. То есть женитьба открывает первую главу приближающейся смерти либо является последней страницей достаточно необычной, если говорить о сексуальных привычках, жизни. Да, большую часть жизни Чехов прожил с матерью и сестрой, которая так и не вышла замуж, хотя, как упоминает об этом сам Чехов в своих письмах, «пользовалась успехом». Сестра живет в одном доме с Чеховым и после его женитьбы в 1901 году, тогда как жена, знаменитая актриса, «живет вдалеке и лишь иногда навещает его».
Еще одна сторона несколько экстравагантных брачных отношений Чехова. Во множестве писем к Книппер-Чеховой он называет ее «собакой», «моей собакой», «рыжей собакой» и по разным поводам «шутливо обещает ее побить». Для правоверного психоаналитика «бестиальная коннотация» здесь очевидна.
Конечно, Сендерович только ставит вопрос о «безбрачии Чехова в полном смысле», но, не настаивая на однозначном ответе, полагает, что «длительное уклонение от брака и необычный брак в последние годы – обстоятельства весьма существенные, тем более что Чехов признавался в неладах с половым инстинктом».
Не менее примечательным обстоятельством интимной жизни Чехова является и факт его длительного «жениховства» с Евдокией Исааковной (Дуней) Эфрос, подругой сестры в 1885-1887 гг. Как известно, ухаживание и предложение руки окончилось полным разрывом. Но достаточно ли этого для утверждения, что у Чехова наблюдается устойчивая глубинная связь между еврейским и эротическим смысловыми полями? Чехов действительно подчас увязывал секс и еврейство, например в высказываниях типа: «Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков». Но увидеть здесь проявление комплекса Георгия Победоносца не менее трудно, чем интерпретировать эту шутку как юдофобство или женоненавистничество.
По версии популярного в России XIX века издания житий святых, изложенных по Четьим-Минеям св. Димитрия Ростовского, проезжая на коне около Бейрута, близ Ливанских гор, святой Георгий совершил свой подвиг по спасению девицы и убиению Змея, пожиравшего сыновей и дочерей местных жителей. Есть ли рифма между Бейрутом и Москвой? Почему именно это деяние, возможно имеющее сексуальную окраску (сам процесс убиения длинным копьем, по крайней мере после Фрейда, совсем нетрудно интерпретировать как фаллическое действо), стало столь популярно на Руси и оказалось в основе одного из популярных гербов? Скрытая, редуцированная сексуальность (как, скажем, в «Алисе в стране чудес») всегда подчиняет себе сильнее, нежели откровенный призыв. Особенно в рамках ханжеской русской сексуальной традиции, где есть только полюса (мат и перси с ланитами, ебля и восторги при луне), а сам процесс сугубо функционален. Поэтому и у Чехова георгиевский мотив, осложненный еврейскими и собачьими комплексами, предстает не только в виде некоторого культурно заданного контекста – сюжета, использованного в таких знаменитых рассказах, как «Зеленая коса», «Егерь», «На пути», «Степь», «Скучная история», «В овраге», а также в «Каштанке», «Дуэли», «Черном монахе» и многих других. И не только в виде «кода языка», что позволяет выявить его и в именах, используемых писателем (Егор, Егоров, Жорж, Победов, других производных от Юрия-Егора и воина-победителя); и в косвенных атрибутах (скажем, зеленый (змеиный) сюртук героя, который к тому же называет себя аспидом); и в повествовательных мотивах, представляющих функциональное (хотя порой и инверсивное) повторение подвига св. Георгия тем или иным героем (среди наиболее отчетливых примеров: офицер, спасающий девицу от чудовища; офицер, плененный девицей, которую он называет чудовищем; девица, которой угрожает монстр; монструозный протагонист, угрожающий девице, и т. п.).
Более того, по мнению Савелия Сендеровича, смысловой комплекс Георгия Победоносца функционирует в качестве самопорождающей парадигмы для Чехова-художника и Чехова-человека. Этот образ, ввиду многократного возвращения Чехова к разработке одного и того же мотива, «оформляющего репрессивное эротическое содержание», с рядом «механизмов защиты», зачаровал Чехова и оказался символом глубинных, уходящих в бессознательное слоев его собственной психики. Что, по мнению исследователя, сопоставимо с состоянием одержимости одной идеей и побуждением к повторению.
«В данном случае, – утверждает Сендерович, – речь идет об инстинкте, ассоциированном с определенным устойчивым, навязанным образом, – чудом Георгия о Змии и Девице, – к которому прикрепилось либидо, и его преодолении путем объективизации <…> Этот случай представляет собой не что иное, как сублимацию в ее особой разновидности».
Конечно, корректность подобного утверждения может быть поставлена под сомнение, но, чтобы опровергнуть, возможно, слишком экзотическую идею, Чехова надо будет перечитать, что является факультативным достоинством книги. А если читатель все равно окажется при своих, в качестве утешения можно повторить вслед за автором: «Нет сомнения, исследователь литературы строит висячие мосты, которые держатся не на отдельных тросах, а на всей их сети; пороки во множестве тросах сообщают всей постройке ненадежность, но зато и каждый отдельный трос поддержан всей совокупностью смежных».
1995
Поэзия никогда не была частью американской мечты
Современная американская поэзия почти неизвестна широкому российскому читателю. Несмотря на бурную книгоиздательскую деятельность и обилие переводов, в том числе и американских авторов, поэзия не стала объектом пристального внимания издателей. Последняя антология, посвященная американской поэзии, вышла в 1982 году; нет и отдельных сборников американских поэтов, и это понятно. Пользуясь терминологией Шпенглера, можно сказать, что постперестроечная Россия жадно перенимает американскую цивилизацию, американскую массовую культуру, но не американскую контркультуру. А поэзия никогда не была частью американской мечты, как и поэт, в отличие от России, здесь никогда не считался властителем дум.
По мнению Элиота Вайнбергера – его статьей «Американская поэзия с 1950 года: новаторы и аутсайдеры» заканчивается этот сборник, – американская поэзия всегда писалась вопреки, а не благодаря той культуре, в которой обитала. Может быть, поэтому Луис Зуковски работал преподавателем английского в техническом училище в Бруклине. Чарльз Резников вынужден был сам публиковать свои книги до тех пор, пока не достиг семидесятилетнего возраста. Лорин Нидеккер провела практически всю жизнь в маленькой рыбацкой деревушке в штате Висконсин, где ей приходилось скоблить полы в больнице, чтобы хоть как-то заработать на хлеб.
