Журнал «Если» - "Если", 2010, № 5
Давайте просто скажем, что у нас с ней много общего.
— Нас тревожит опорная матрица нижнего подвального этажа, — с места в карьер, без всяких «здрасте» сообщает Лу. Откуда она взялась? Как попала в мой кабинет? Очень просто. Как сфера, посетившая Флатландию в книжке Эббота:[16] внезапно появилась из третьего измерения, как вторгается под воду палец, если макнуть его в пруд.
Повторюсь, у нас много общего. Лу путешествует во времени. Но тело, в котором она постоянно обитает, появилось из куда более далекого будущего, чем мое. Лу сильнее. Крепче. Резвее. Одним прыжком перемахивает через небоскребы.
И на кривой козе ее не объехать.
Спрашиваю:
— Которая?
В Соборе минимум четыре известных мне подвала. Мой предтеча на посту главного архитектора питал к ним слабость. Возможно, сосредоточенное обмысливание миллиардов этих извилистых коридоров в конце концов и свело его с ума. С другой стороны, причиной могло стать заурядное пьянство.
— Все, — отвечает Лу. — Расхождения с условными инструкциями по нерожденным переросли в выявляемый резонанс. Справедливость к плоду в чреве матери с некоторых пор сделалась недоопределенной в отношении прав и свобод тех, кто уже родился. Шаблоны не стыкуются, и мы задумались, не в этом ли главная предпосылка вскрытия.
Вскрытие яйца. Наш bete noir — жупел.
— Ты уверена? — хмыкаю я. — Не похоже, что грядет конец света. Обещанного миллион лет ждут… — С досады я первым делом начинаю хохмить. И вторым. И третьим. Обычно я честно глушу в себе шута, но зачем человеку жена, если не для того, чтобы внимать его внутреннему диалогу?
— Миллион лет — капля в море и мгновение, — говорит Лу. — Тебе это прекрасно известно.
— Ты принесла наряд на доработку?
Лу медлит. Глядит в упор. Что-то в этом есть необычное. Я стоял; теперь я присаживаюсь на край письменного стола. И вцепляюсь в столешницу снизу.
— Исправление ерундовое, — роняет она. Почти небрежно. Почти вскользь. Почти. — Поступай по своему усмотрению.
Я слегка ошарашен. Обычно поправки к шаблону спускают сверху вместе с полной технологической разблюдовкой. Сотни страниц инструкций. Ведь с будущим не поспоришь. В смысле, они-то по определению были здесь и сделали это.
— Ладно, — говорю. — Нельзя ли чуть подробнее?
Вновь легкая заминка. Я крепче вжимаю пальцы в испод столешницы.
— Тут замешана Ребекка. Твоя жена Ребекка.
Что?
— Что?
— Уильям, я пыталась подготовить тебя, — говорит Лу. — Ребекка превратилась в мощный аттрактор недоопределенности. Честно говоря, мы полагаем, что сложности с матрицей каким-то образом связаны с ней.
— Что ты несешь, Лу? Она обычная женщина.
— Я знаю. Но уравнения не лгут. Возникли событийные подвижки, эффект бабочки… на смену погрешности идет потеря устойчивости. Зыбкость. И у истоков, похоже, Ребекка. Ты же слышал: недоопределенность. Как если бы к одному будущему вело много путей. Что, сам знаешь, невозможно.
— И это означает?.. — спрашиваю.
— Катастрофу, Уилл, — отзывается Лу. — Гибель проекта. Яйцо расколется.
— Погоди минуту! Ты же твердила, что она скоро умрет. Дескать, эта самая ее болезнь неминуема. Ты ни словом не обмолвилась о том, что Ребекка представляет опасность для проекта.
Мгновение Лу молчит. Ее лицо накрывает маска бесстрастной пустоты. Так она смотрит, когда, отправившись в загул по квантовому дереву выбора, изучает миллиарды миллиардов возможных ответов. Затем — улыбка. Безупречные губы изгибаются в презрительной понимающей усмешке. Лу говорит:
— Послушай, это трудно объяснить, не рискуя усугубить твое положение. Но я постараюсь ответить.
Я вдруг пугаюсь до посинения. В конце концов, действительно важный вопрос — всего один.
— Чего ты от меня хочешь?
Лу делает шаг в мою сторону. Лицо безмятежно-спокойное, но в уголке глаза блестит слеза. Слеза, в которой заключены целые созвездия переживаний. И эпохи.
Вселенское страдание. Вселенская боль.
— Уильям, тебе придется ее убить. — Лу простирает руки. В правой — пистолет.
Полуавтоматический «хаузер» 98-й модели. Оружие столь передовой кодировки, что даже такому, как я, кажется заговоренным злой колдуньей. Для подстреленного из «хаузера» возврата нет.
Я вздрагиваю.
— Зачем просить меня? Она сама себя убивает. Вполне успешно.
— Недостаточно успешно, — возражает Лу. — Тебе придется сделать это. Сегодня вечером.
— Нет, — вырывается у меня жалкий писк. Болтайте про слабую недоопределенность! Я-то знаю, против чего иду. Лу только первая ласточка. Против самого человечества. Или того, что от него осталось.
Лу печально качает головой. Еще одна слеза. Еще один возможный мир идет прахом.
— Ты знаешь, что да.
* * *Хотел бы я сказать, что не занялся с Лу любовью. Хотел бы сказать, что не взял ее.
Занялся. И взял. Одновременно. И по отдельности. Ее кожа под моими пальцами светилась. Пылала. Губы трепетали на моих губах, как крылья доисторической бабочки, виновницы падежа динозавров.
Падаем в настоящее.
Лу толкает меня на пол, раздевает донага. Оседлав, всовывает в себя. Двигается в одном ритме с солнцем, бьющим сквозь листву на планете, стертой с лица космоса за тысячу столетий до появления Лу на свет.
Потом утягивает меня в будущее. Внушает желание быть там с ней. Любить. Надеяться. Мстить Вселенной, вздумавшей извести нас. Найти в ней, Лу, противоядие.
Но я переворачиваю Лу, спихиваю на роскошный персидский ковер. Раздвигаю ее невероятно красивые ноги.
Все это может быть твоим.
Уже твое.
Будущее видится розовым.
Моя вторая жена на самом деле не женщина в привычном понимании. Или, скорее, воплощенная женщина. Стандартное звено структуры, в которую превратится человечество. А я… возможно, и я не простой зодчий.
Я должен сделать признание.
Это не то, что вы думаете. Мои путешествия во времени вовсе не секрет. Все о них знают. Я объявился в тот день, когда предыдущий главный архитектор покончил с собой. Свел счеты с жизнью на редкость скверным способом — с помощью модифицированной плазменной пули, какими бьет «хаузер». Информацию нельзя ни создать, ни уничтожить: умелец вытянет пароль даже у трупа. Зато ее можно защитить паролем на веки вечные.
Тому, в кого угодил мод-пэшный заряд, уже не загрузиться в буферную память. Он просто умирает.
Вот какую игрушку приставил к виску злосчастный недотепа. И унес в могилу все персональные ключи.
Тем самым отрубив им (читай: Исполнительному совету, то есть Консорциуму, то есть Всегалактической политической организации человечества) доступ. К проекту «Галактическое ядро». В Собор.
Но — о счастье!
Откуда ни возьмись, я с кодом. Весь из себя путешественник во времени. Могу повторно запустить проект.
При одном маленьком условии.
Будущее хочет иметь право голоса в Соборе Справедливости. Наши притязания на участие в предприятиях, связанных с наследием, не менее законны, чем у прошлого и настоящего.
Мы тоже жаждем справедливости.
Из чего она могла бы складываться? Давайте просто скажем, что за пару миллиардов лет можно мало-помалу усмотреть в справедливости не столько цель, сколько средство. И по крупицам занести в разряд справедливого все, что способствует твоему выживанию.
За пять минут до последней полуночи Вселенной закон Ферми превратился в облом Ферми.
Там, в конце времен, никто не пришел к нам на помощь. Воззвать было не к кому.
Разумные существа исчезли. Подчистую. До единого. Мы, сама разумность, не оставляем решительно никаких следов своего краткого пребывания на этом свете. Словно и не рождались. Так бывало великое множество раз. Бывало с каждым.
Где же они?
На небесах, конечно. Хорошенько подумайте: это яснее ясного. Кто откажется прохлаждаться в раю, когда дерьмо ударит в вентилятор, а лопасти, брызгая и плюясь, замрут? Горизонт событий, в отличие от вмещающей его Вселенной, вечен. Рано или поздно все догадываются об этом. Собирают манатки (отсюда — отсутствие электромагнитных сигналов в царствии небесном), гасят свет, хлопают дверью…
Прощай, жестокий мир.
Но где-то, когда-то, в дальних далях континуума, при свете последней умирающей звезды, на последнем пепелище галактики случилось нечто чрезвычайно странное. Случится.
Мы, люди, совершили первородный грех.
Ладно, пусть это не вполне вопрос Божьего промысла. Должно существовать объяснение. Но никто точно не знает какое.
Возможно, после десяти миллиардов лет бездействия повернули какой-то рубильник. Полетело реле. В механизм неведомыми дорожками заполз таракан. И без вести пропавший разумный вид внезапно вытряхнуло в студеную последнюю ночь.
