Вячеслав Рыбаков - Кружась в поисках смысла
Отношение человека ко всем без исключения явлениям мира колеблется между двумя пределами: отношением, как к средству для себя (животная матрица употребления) и отношением как к цели себя (человеческая матрица жизни для, подъема к). За первой стоит поддержание статус-кво, за второй — развитие. Язык запечатлел эту альтернативу: по сей день мы склонны называть «своим» то, что более менее бездумно употребляем, и «божественным», или, мягче, «священным» то, с чем связываем самые существенные перспективы бытия, но отнюдь не уверены в прочности связей и потому все более строим свое поведение с ориентацией на божественный объект.
Но главная перспектива, главное благо, которое он дарит — и не когда-то впоследствии, а непрерывно это наше духовное развитие, происходящее как бы само собой вследствие непрерывных и уже не вполне произвольных попыток отладить управление. Причем устоявшаяся структура матриц обуславливает и обратный факт: чем легче даются управление и употребление, тем более склонно сознание рассматривать управляемое явление всего лишь как средство; чем более непредсказуемы результаты попыток управления, тем более данное явление занимает место цели духовной и материальной деятельности.
Прагматическое «преимущество», «удобство» бога как цели по сравнению со всеми реальными целями (ребенок; другой человек; общность людей; страна) очевидны. Бог находится внутри индивидуума и, хотя и дает возможности для нравственного поиска и духовного развития — чего никогда не дает структура «я — цель, мир — средство», при которой «я» всегда оценивается законченным и совершенным он не подвержен никаким превратностям внешнего мира. Его реакции на поведение индивидуума всегда могут быть истолкованы этим индивидуумом более или менее выгодно для себя, с богом-целью всегда можно договориться, он не предаст. В случаях же с реально существующими целями человек всегда ходит на грани духовной катастрофы. С одной стороны такое напряженное самоодухотворение — а тем более, взаимоодухотворение — дает подчас радости, не сравнимые ни с какими другими, дает обостренное, никак иначе не достижимое ощущение смысла и ценности своего бытия. Но, с другой, обязательно существует риск столкнуться с действительной или, тем более, мнимой «неблагодарностью» — которая, на самом деле, является лишь окончательным и очевидным провалом попыток наладить управление. Такой крах полностью аннулирует, выкорчевывает из духовного мира все, чем этот мир, благодаря жизни для данной цели, обогатился, и разрушения зачастую оказываются настолько велики, что для выбора новой внешней цели и новых попыток подняться до нее уже не хватает сил. Сознание, как за соломинку, хватается за безопасное и бесхлопотное «я — цель, мир — средство», или же, в лучшем случае, за изможденное отсутствие целей вообще или за истеричное, а порой и фиглярское «я — средство, цель — бог (или какая-либо иная идея)».
5.Парадоксально то, что этические орудия существуют реально и были известны человеку издавна. Они, правда, не осознавались таковыми, поскольку не отвечали точно требованию «хорошего человека слушается, плохого — нет», но являлись машинами с не вполне предсказуемыми результатами попыток управления. Поэтому управление ими закономерно перерастало из отдельных актов в построение системы ценностей, в выработку мировоззрения, в организацию поведения. В силу этого они всегда в той или иной степени обожествлялись и воспринимались уже не только как средства для деятельности, но и как ее цели. Этическая ориентация поведения адресовалась не только тем людям, для которых проводилась работа на этих машинах, но в значительной степени самим этим машинам. Управление ими неизбежно требовало введения их в круг «ближних», а их хорошего или плохого состояния — в круг «блага» или «зла» в мире. Они в большой мере являлись, как все высокие цели, обогатителями душ людей, связанных с ними, но, будучи объективно одинаковыми для многих людей сразу, обогащали, не разнообразя, а наоборот, нивелируя и унифицируя.
В первую очередь речь может идти здесь о земле.
Действительно, легко увидеть, что работа с землей кардинально отличается от работы с любым другим орудием производства. Следование матрице употребления, как правило, приводит к катастрофическим последствиям. Земля независима, как любое сложное явление природы. Землю не отложишь «до следующего раза»; она не может быть заменена в случае поломки; она, как человек, как бы сама формирует свое поведение; диктует она, она организует работающего на ней индивидуума, она требует знания; она определенно является высокой целью в том смысле, что служит стимулом обогащающего мозг и сердце процесса. На одни и те же действия она может реагировать по разному, в том числе — необъяснимой неблагодарностью или незаслуженной щедростью. Историческая практика показывает, тем не менее, что, чем более высокая степень обожествления и обобществления земли была присуща той или иной культуре, тем, при прочих равных, более высокого коэффициента полезного действия эта культура от земли добивалась. «Божественная», «священная» земля куда больше склонна к щедрости, чем «своя». Прагматическое сознание, старательно выращиваемое обществами потребления — обществами употребления, скажем мы в данном контексте — постепенно оказывается с нею несовместимым, разрушает ее. Все попытки наладить с землей жесткие и однозначные связи посредством отдельных актов управления, как с топором или с токарным станком, приводят прежде всего и не более чем к тому, что случайные и неизбежные колебания природных факторов, обуславливающие «своенравность» земли даже те, которые всегда были в «пределах допусков управления» ею — несмотря на развитие техники, все более становятся фатальными. Длительное и искреннее старание наладить управление землей является кузнецом определенной этики и определенной системы ее поведенческой реализации; опыт общения с землей не уступает в этом смысле опыту общения с себе подобными. Отличие же состоит в том, что, как было уже сказано, он является общим для многих и, следовательно, объединяющим многих.
И, однако, в отличие от высоких целей, отпочковавшихся от идеального представления об этическом орудии, земля всегда оставалась только промежуточной целью.
Она осознаваемо оставалась орудием — средством достижения высоких целей, ориентированных на других людей, в конечном счете — на общество. Если пропадала эта более далекая ориентация, поведение работающего на земле человека раньше или позже становилось неадекватным. Отношению к орудию как к конечной цели разрывало связи управления и орудие выходило из-под контроля, наказывало «неблагодарностью», сколь бы заботливым, сколь бы этичным по отношению непосредственно к нему не оставалось поведение человека. В отличие от бога земля никогда не могла занять статус конечного смысла бытия. Обработка земли только ради самой земли невозможна. Окончательный «сдвиг на цель», о котором сейчас много говорят психологи — то есть превращение деятельности по обретению средств для следующей деятельности в самоцель — здесь просто немыслим. Земля есть непрерывный процесс, требующий непрерывной регулировки, и если регулировка становится хотя бы на каком-то этапе противоестественной, земля продолжает свое дело, продолжает приносить плоды, но — горькие. Дуализм «цель — средство», присущий земле, обязательно требует для эффективного управления включения в число учитываемых факторов дальнейших целей, а также важнейшей категории «будущего», без которой вполне обходится жесткое управление простыми орудиями. Причем опять-таки двойного будущего: будущего состояния орудия, возникающего в процессе управления (забота о земле посредством своей деятельности) и будущего состояния людей (забота о себе и ближних посредством плодов земли).
Бог (или иная подобная идея) всегда важнее ближних и, следовательно, при возникновении конфликта их интересов этически разрешенное поведение может оказаться антигуманным; ближние в целом всегда важнее земли, и, следовательно, формируемое землей мировоззрение совокупность ближних ставит выше орудия, отводя ему чрезвычайно важное, но все же подчиненное место. Ближние как непосредственная и конечная цель бытия воспитывают, как правило, чисто духовные и совершенно невооруженные, проповеднически непрактичные, зачастую даже жертвенные, разрушительные для «я» способы реализации этики. Этическое же орудие как воспитатель уникально: оно и прагматично, и человечно одновременно.
Легко убедиться, что все сказанное как об этическом орудии о земле верно и в отношении другой великой машины, созданной уже общественным развитием — в отношении государства.
Чрезвычайно существенно, однако, то, что, хотя закономерности работы на земле и на государстве совпадают, попытки отладить управление тем и другим этическими орудиями приводят к возникновению весьма различных структур сознания и стереотипов их поведенческой реализации. Работающие на земле люди легко понимают (это не значит, конечно, что они тем самым застрахованы от конфликтов между собой) друг друга, и работающие на государстве люди легко понимают (хотя тоже зачастую враждуют) друг друга — но нащупать основу для контакта между теми и другими бывает очень трудно.
