Владимир Стасов - На выставках в Академии и у передвижников
Так как речь коснулась русской истории, — скажем, что г. Клавдий Лебедев, появившийся так блистательно в 1884 году со своей „Боярской свадьбой“, а потом сделавший большой антракт, теперь снова украшает своими картинами передвижные выставки. Нынешние его вещицы не имеют важного значения прошлогодней его картины: „Увоз вечевого колокола из Новгорода“, но все-таки полны исторического чувства и колорита. Всего лучше и интересней его „Дурка“, сидящая перед своей красивой и молодой боярышней — на полу, в азиатском полосатом платье и с дурацким лицом, пробующая своими дурацкими речами и пошлыми минами развлечь и посмешить свою влюбленную хозяйку.
В прошлом году один из новых, г. Мешков, обратил на себя внимание картиной „От святых мест“. Она была немного черна, и эта чернота значительно мешала художественности впечатления, но все-таки заключала столько превосходных качеств, столько набожности и преданности в лицах у двух человек, мужчины и женщины из простонародья, которым странница проповедует и повествует, воздев перст к небу, покуда вороха крестиков и других святынь лежат на столике, развернутые из узелка, — заключала всего этого столько, что картина западала в голову. Но в нынешнем году г. Мешков взял сцены с меньшим количеством действующих лиц, в комнате ничего уже более нет скученного, стесненного, неловкого, беспокойного, — и мгновенно впечатление получилось оттого проще, решительнее и цельнее. Одна из его картинок называется „Зубоврачевание“. Благочестивая старуха, у которой на первом месте в келейке ее — большая пальмовая ветвь из паломничества, а по стенам священные изображения и митрополичьи портреты, подносит кусочек ваты со святым маслом ко рту деревенскому простофиле, стоящему перед ней, развесив руки и насупив от боли брови и выпучив глаза. Поза, костюм, висящие руки, неуклюже стоящие ноги — все это верх комизма, но и правды. Старуха, даром что спиной к зрителю, в высокой степени интересна. Другая картинка: „Чертежник“, переносит нас совсем в другой мир, также бедный, голодный, трудовой, но уже на другой ступени общественной лестницы. Маленькая комнатка в одно окно, на стене фасады (классные листы), на окошке — маленькая лампочка, к стене прислонен самый простой, какой только можно, стол, а на нем наискось лежит доска с архитектурным рисунком, а над доской налег всем телом, выставив одно плечо, молодой чертежник и чертит и рисует усердно, торопясь к сроку, в туфлях и пальтишке, приподняв от полу, видно, чересчур стараясь над своим делом, ноги, вдетые в изношенные туфли. Опять-таки какой комизм и правда! Точно это писал начинающий молодой Владимир Маковский.
Новые вещицы г. Касаткина очень милы, хотя и уступают прошлогодним. „Осиротели“ — это крестьянские мальчики на кладбище, у свежей могилы, недалеко от пустынных крестов; один из мальчиков стоит на коленях, опустив голову. Другая картинка: „Шутка“. Тут представлена московская улица вся в снегу, проходят два мальчика из школы, прижимая свои книжки и тетрадки к телу, а от нечего делать, от скуки, старик-извозчик, которого клячонка стоит тут с давно порожними санями, размахнул руками и острит над мальчиками: „Садитесь, мол, что ж, подвезу недорого, поддержите коммерцию…“ В этом старике пропасть юмору, перспектива пустой зимней улицы в Москве- превосходна.
Г-н Степанов с прошлого года пошел очень заметно в гору. После „Разоренной берлоги“ 1890 года, не особенно замечательной, он в прошлом году выставил прелестную вещь: „Журавли летят“. В нынешнем году мы видим опять две прекрасные картины его кисти: „Забавная рота“ и „Рассказ дворового о былом“. В первой картине кадетик, который не теряет времени на каникулах: он взял своих двух братишек, одного произвел в барабанщики, другого в ефрейторы и на лужку совершает эволюции со своей ротой из крестьянских мальчуганов, вооруженных палочками и жердочками. Но еще лучше „Рассказ дворового о былом“. Фигура, осанка и весь вид старого лакея или буфетчика, внимание мужиков, почтительно слушающих про важные барские дела, ряд скудных избушек по сторонам, пустынные дали — все тут прекрасно, хотя немножко тускло, как почти всегда у г. Степанова.
Г-н Савицкий очень мало выставил в нынешнем году: всего две маленьких малороссийских вещицы: „На бахче“ и „У себя на хуторе“. Последняя интересна по фигурам и типам двух помещиков старого времени, мужа и жены, разопрелых толстяков.
Из двух прекрасных картинок г. Архипова: „Келейник“ и „Перед обедней“, я предпочитаю вторую. Пока двери церковные еще не отперты, одни бабы разбрелись по кладбищу, ходят и сидят на земле промежду крестов, а кто починнее и посолиднее сидят у самой паперти. Этих — две, и рядом с ними мужик без шапки, углубившийся глазами в землю — они чудесны, как все бабы и мужики у г. Архипова. Простота, искренность, естественность — все тут превосходно. Только мне кажется, надо бы г. Архипову остеречься пестроты красок и их мельканья цветными блестками, которые тут вдруг появляются, на манер Фортуни или которых-то испанцев последнего времени. Мне кажется, надо поскорей избавиться от такого вредного врага.
Уже и в прошлом году была на выставке у передвижников милая вещица г-жи Шанкс: „Старший брат“. Но на нынешний раз она прислала картинку, в которой еще более грации и правдивого выражения. Она называется „Новенькая“, и дело происходит в женском пансионе, в классной комнате. Только что вошла новенькая воспитанница, ее обступили другие девочки с любопытством и немножко по-инквизиторски, но она не испугалась, она не плачет еще, а только ей уже неловко и затруднительно, ее маленькое личико глядит нерешительно н удивленно на этих неизвестно кого: врагов или будущих друзей. Еще одна девочка, зажав пальцами уши, никуда по сторонам не глядя и уткнувши локти в стол, упорно долбит, в последние минуты перед уроком, самую трудную страницу.
Очень жаль, что нельзя столько же сказать про другую московскую художницу, Ел. Дм. Поленову. В прошлом году была на выставке У передвижников прекрасная вещь „Гости“ (два мальчика, распивающие чай с блюдечка, в гостях у молодой горничной, землячки, усердно гладящей барское белье). Эта вещица была полна естественности, наивности, верных поз и движений. Картина нынешнего года „В детской“ — уже гораздо слабее. Но, может быть, это только минутная остановка.
Из портретов на выставке всего лучше, по-моему, портрет черным карандашом, сделанный Н. А. Ярошенко. Он очень верно, просто и красиво передает изящный оригинал, г-жу Симановскую.
Задача, взятая двумя художниками, гг. Пастернаком и Ярошенко, превосходна, но не вполне удалась обоим художникам. „Муки творчества живописца“ у первого и „Мечтатель“ (писатель) у второго — эти две картины имели собственно в виду, по моему мнению, изобразить „потуги творчества“, неудачи авторские, и эта тема в высшей степени превосходна и благодарна. Но для таких картин мало быть вообще хорошим живописцем: надобен талант могучий, сильный и глубокий и совершенно специальный. Не знаю, зачем оба наши живописца сочли нужным представить своих „творящих с трудом“ — зажмуренными, с закрытыми глазами? Или так все-таки легче справляться с трудным сюжетом, и „открытые глаза“ слишком уж трудны?
Пейзажей и видов на нынешней передвижной выставке по обыкновению много и хороших. Конечно, крупное место занимают вещи И. И. Шишкина, особенно „Летний день“. Затем я всех выше считаю картину „На Волге“, которую иные из его почитателей признают даже вообще лучшей его картиной (я, на мою долю, все-таки стою за „Первый снег“, ничуть, впрочем, не умаляя достоинства других картин этого автора); далее идут превосходные пейзажи г. Киселева „Под облаками, на Военно-Грузинской дороге“ и „Дождливый день на Южном Кавказе“, картины гг. Левитана, Волкова, Крачковского („Парит“), Холодовского, Остроухова и других. Г-н Светославский выставил три хороших вещи, из них всего лучше „Постоялый двор“, колоритно и сильно написанный.
Суриков не прислал нынче ничего особенно важного на выставку (носятся слухи, что он опять занят огромной исторической картиной); но даже и тот „исторический этюд“, который мы видим нынче на передвижной выставке (молодая крестьянка в платочке на голове), полон характерности и типичности, а письмо оригинально и своеобразно, как всегда у этого художника.
Владимир Маковский, против своего обыкновения, выставил нынче всего только три вещи, но, мне кажется, нечего нам и желать чего-либо большего. Из числа их две — превосходные бриллиантики, а одна- крупный алмаз высокой воды. „В трактире“ — это сцена двух молодых русских фатов, petits-crevés, попивающих, покуривающих, хвастающих друг перед другом своими смелыми и пошлыми делами и праздных целый день, в своих превосходных фраках и пиджаках, в своих франтовских галстучках и брелоках. Молодые их рожицы истасканы и желты от хорошо проводимого времени, позы — банальны. „Первый фрак“ — юмористическая сценка совершенно другого пошиба. Только что выскочивший из гимназии, из классов, неоперенный юнец надел на себя в первый раз в жизни — фрак и повертывается перед всеми домашними, около своего письменного стола, сущим орлом. В фоне — горничная хохочет по секрету в руку, молодые кузины нахваливают до обморока, до обомления, всхлопывая руками и наклоняясь вперед к триумфатору, старушка-мать или тетка входит в комнату на общий шум, щупает сукно на рукавах фрака, а сама поднимает очки на лоб, чтобы лучше рассмотреть дело. Настоящая сцена Островского из какой-нибудь превосходной комедии.
