Владимир Набоков - Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина
Посвящение
Не мысля гордый свѣтъ забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотѣлъ бы я тебѣ представить
4 Залогъ достойнѣе тебя,
Достойнѣе души прекрасной,
Святоисполненной мечты,
Поэзіи живой и ясной,
8 Высокихъ думъ и простоты;
Но такъ и быть — рукой пристрастной
Прими собранье пестрыхъ главъ,
Полу-смѣшныхъ, полу-печальныхъ,
12 Простонародныхъ, идеальныхъ,
Небрежный плодъ моихъ забавъ,
Безсонницъ, легкихъ вдохновеній,
Незрѣлыхъ и увядшихъ лѣтъ,
16 Ума холодныхъ наблюденій
И сердца горестныхъ замѣтъ.
Порядок рифм: ababececdiidofof (здесь и далее гласные буквы означают женские рифмы). Размер: четырехстопный ямб. История публикации Посвящения (написано 29 дек. 1827 г., после выхода в свет трех глав «ЕО» и окончания шести) довольна любопытна.
Первое издание главы Первой (печатание окончено 7 февр. 1825 г., в продажу поступило девять дней спустя) было посвящено Пушкиным брату Льву («Посвящено брату Льву Сергеевичу Пушкину»). Лев Пушкин (1805–52), покидая Михайловское в первую неделю ноября 1824 г., взял копию главы Первой в С.–Петербург, чтобы напечатать ее там при содействии Плетнева (см. ниже). Лев Пушкин с увлечением занимался литературными делами поэта; но он был беспечен в денежных делах, и, хуже того, распространял рукописи стихов своего брата, декламируя их в обществе и позволяя поклонникам их переписывать. У него была великолепная память и художественное чутье. Летом 1825 г. Михайловский затворник начал ворчать и взорвался следующей весной. Баратынский делал все, что мог, чтобы оправдать «Левушку» (уменьшительное от «Лев»), но отношения Пушкина со своим беспутным младшим братом навсегда утратили первоначальную теплоту.
Гораздо более внимательным другом был Петр Плетнев (1792–1862), тихий ученый, исступленно преданный таланту и поэзии. В 1820-е годы он преподавал историю и литературу девицам и кадетам в различных учебных заведениях; в 1826 г. давал уроки в Зимнем дворце; с 1832 г. стал профессором русской словесности в Петербургском университете, а с 1840 г. — его ректором.
В конце октября 1824 г. Пушкин писал Плетневу из Михайловского в Петербург; в черновике этого письма (тетрадь 2370, л. 34) читаем:
«Ты издал дядю моего:
Творец Опасного соседа
Достоин очень был того,
Хотя покойная Беседа
И не жалела <? > лик его…[3]
Теперь издай [меня], приятель,
[Плоды] пустых моих трудов,
Но ради Феба, мой Плетнев,
Когда ты будешь свой издатель?
Беспечно и радостно полагаюсь на тебя в отношении моего Онегина! — Созови мой Ареопаг, ты, Ж<уковский>, Гнед<ич> и Дельвиг — от вас [четверых] ожидаю суда и с покорн<остью> при<му> его решение. Жалею, что нет между ва<ми> Бара<тынского>, говорят, он пишет [поэму]».
Первым в этом коротком стихотворении (четырехстопный ямб) упомянут Василий Пушкин (второстепенный поэт, 1767–1830), дядя Александра Пушкина со стороны отца. Его лучшее творение — названная здесь сатирическая поэма «Опасный сосед» (1811), герою которой Буянов у — человеку с сомнительной репутацией, предстояло появиться в «ЕО» (см. коммент. к главе Пятой, XXVI, 9 и XXXIX, 12) в качестве «двоюродного брата» нашего поэта и первого претендента на руку Татьяны (глава Седьмая, XXVI, 2). Далее упоминается литературная вражда между «новыми», или «западниками» (группа «Арзамас»), и «архаистами», или славянизирующими (группа «Беседа»), — вражда, которая, по существу, никак не сказалась на ходе русской словесности, но обнаружила отталкивающие вкусы с обеих сторон (см. коммент. к главе Восьмой, XIV, 13). Плетнев содействовал изданию стихов Василия Пушкина («Стихотворения», С.-Петербург, 1822), конечно, без «Опасного соседа».
Участие Плетнева проявилось следующим образом: в 1821 г. Вяземский в письме из подмосковного имения к своему петербургскому корреспонденту Александру Тургеневу просил его устроить по подписке издание стихов Василия Пушкина. Тургенев медлил, говоря (1 нояб. 1821 г), что ему «некогда садить цветы в нашей литературе. Надобно вырывать терние, да не и оттуда», и передал это дело Плетневу. Плетнев получил за свои усилия пятьсот рублей, но лишь к концу апреля 1822 г. (промедление, которое чуть не свело с ума бедного Василия Пушкина) было собрано достаточное число подписчиков — главным образом, благодаря дружеской помощи Вяземского, — чтобы начать печатание книги. Я не мог обнаружить, какие финансовые отношения были у Плетнева с Александром Пушкиным, однако он с искренним воодушевлением и бескорыстно взялся за публикацию главы Первой «ЕО», восторженно называя ее в письме к автору от 22 янв. 1825 г. «карманным зеркалом петербургской молодежи».
Пушкинисты обвиняют Плетнева, что он плохо держал корректуру и недостаточно сделал для посмертной славы Пушкина. Тем не менее, он был первым биографом поэта («Современник», X [1838]).
Посвящение впервые появилось в отдельном издании (ок. 1 февр. 1828 г.) глав Четвертой и Пятой, было адресовано «Петру Александровичу Плетневу» и имело дату «29 декабря 1827». Хотя оно предваряет только эти две главы, содержание его подразумевает все пять глав. Дружба, побудившая сделать такое посвящение, похоже, оставалась безоблачной даже после того, как прошел ее первый пыл, и есть все основания полагать, что Пушкин делал все от него зависящее, чтобы загладить свою вину перед Плетневым (см. ниже); но вообще говоря, посвящения имеют свойства становиться в тягость всем, кто имеет к ним отношение. В первом полном издании «ЕО» (23 марта 1833 г.) посвящение было перенесено — столь безжалостно — в конец книги (с. 268–69), в примечания, а в примеч. 23 говорилось: «Четвертая и пятая главы вышли в свет с следующим посвящением»… (далее было перепечатано посвящение). Затем, после временного пребывания в этом чистилище, посвящение вновь переместилось в начало романа, где заняло две ненумерованные страницы (VII и VIII) перед первой страницей второго полного и последнего прижизненного издания в шестнадцатую долю листа (январь 1837 г.) без каких-либо упоминаний Плетнева. Его злоключения на этом не кончились. Как мы можем судить по редкому экземпляру 1837 г., хранящемуся в Гарвардском университете (Bayard L. Kilgour, Jr., Collection, № 688, Houghton Library), в части тиража этого издания четвертый лист с Посвящением ошибочно помещен между с. 204 (которая оканчивается 9 строкой II строфы главы Седьмой) и с. 205.
Плетнев писал очень плохие стихи. В ужасной небольшой элегии — нескладной и жеманной, но в остальном безобидной, — которая появилась в журнале Александра Воейкова «Сын отечества» (VIII [1821]), Плетнев претендовал на выражение — от первого лица! — ностальгических чувств поэта Батюшкова (с которым лично не был знаком) в Риме. Тридцатичетырехлетний Константин Батюшков, незадолго перед тем вступивший в первую стадию психического расстройства, продолжавшегося еще тридцать четыре года вплоть до его смерти в 1855 г., оскорбился «элегией» гораздо сильнее, чем то случилось бы, будь он в здравом уме. Неудача, особенно огорчительная ввиду страстного восхищения Плетнева Батюшковым, была сурово оценена Пушкиным в его переписке. Он довольно резко упомянул о «бледеном как мертвец» слоге Плетнева в письме от 4 сент. 1822 г. Льву Пушкину, который «по ошибке» показал его доброму Плетневу. В ответ последний тотчас же направил Пушкину очень слабое, но весьма трогательное стихотворение (начинающееся «Я не сержусь на едкий твой упрек»), в котором выразил сомнение, сможет ли когда-либо он, Плетнев, сказать о своих друзьях-поэтах, с которыми его связывает «братство по искусству»:
«Мне в славе их участие дано;
Я буду жить бессмертием мне милых».
Напрасно жду. С любовию моей
К поэзии, в душе с тоской глубокой,
Быть может, я под бурей грозных дней
Склонюсь к земле, как тополь одинокий.
Из Петербурга Плетнев послал свое стихотворение Пушкину в Кишинев осенью 1822 г., и Пушкин в ответном письме (декабрь?), от которого до нас дошел лишь черновик, приложил все усилия, чтобы утешить страдающего любителя муз и приписать свои «легкомысленные строки» о стиле Плетнева «так называемой хандре», которой он бывает подвержен. «Не подумай однако, — продолжает Пушкин в своем черновике, — что я не умею ценить неоспоримого твоего дарования… Когда я в совершенной памяти — твоя гармония, поэтическая точность, благородство выражений, стройность, чистота в отделке стихов пленяют меня, как поэзия моих любимцев».
