Яков Лурье - В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове
Первым, кто обратил внимание на органичность образа Остапа в «Золотом теленке», был критик В. Саппак, писавший в 1960-х гг. «Бескорыстно» борясь с Корейко за миллион, сам командор поразительно широк, не умеет и не любит считать деньги и, попав наконец в поезд, идущий на Восточную магистраль, не задумывается спрыгнуть с отходящего вагона для того, чтобы отдать покинувшим его «антилоповцам» последние рубли. Он не только благороднее и привлекательнее своих компаньонов по путешествию или жильцов «Вороньей слободки», он куда умнее и писателей из литерного поезда, и своих спутников по международному вагону — студентов-практикантов.
Именно ирония Остапа скрашивает для читателей «Золотого теленка» неприглядную картину нарисованного в романе мира. В этом смысле его функции аналогичны функциям того единственного «честного лица», присутствие которого в «Ревизоре» отстаивал Гоголь: «Да, было одно честное, благородное лицо, действовавшее в ней во все продолжение ее. Это честное, благородное лицо был — смех. Смех значительнее и глубже, чем думают»[175]. Но в пьесе Гоголя (как и в «Мертвых душах») смех не был введен внутрь сюжета, он существовал вне его; Хлестаков невольно помогал осмеянию чиновников уездного города, но сам не способен был по-настоящему понять случившееся. У Ильфа и Петрова гоголевский смех персонифицирован, он воплощен в Остапе Бендере. Присущая командору «способность видеть реальную цену вещей», «молниеносно реагировать на пошлость», его «абсолютная реакция на халтурщиков и бюрократов, собственников и идиотов, вот эта способность к критике делом и словом, вот этот, не побоимся сказать, талант высмеивания, вышучивания, пародирования всего, что действительно достойно быть высмеянным, и составляет тот огромный положительный заряд, который несет Остап Бендер», — справедливо замечал В. Саппак. Именно в этом смысле, как нам представляется, критик и называл Остапа «отрицательным героем, выполняющим положительные функции»[176].
— Так кто ж ты, наконец?
— Я— часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.
Эти слова Мефистофеля у Гёте служат эпиграфом к «Мастеру и Маргарите». Образ Остапа Бендера, как мы знаем, однажды уже сопоставлялся с персонажами булгаковского романа — в книге Олега Михайлова. Но Михайлов делал это с единственной целью противопоставить «денационализированных» одесситов Булгакову. А между тем сопоставление это может быть сделано и всерьез. В романе Булгакова действуют персонажи — и притом весьма важные, функции которых аналогичны функциям командора в «Золотом теленке». Это Воланд и его свита. Остап, правда, не так всесилен (и не так беспощаден), как «черный маг» и его помощники, но отношение его к Корейко и Полыхаеву такое же, как отношение воландовской свиты к Лиходееву и Семплеярову. «…Лично мне вы больше не нужны. Вот государство, оно, вероятно, скоро вами заинтересуется», — с великолепным презрением заявляет Остап разоблаченному Полыхаеву (Т. 2. С. 224). Конечно, великий комбинатор — не потустороннее существо, а человек нашего мира, но некоторое мрачное величие (чуть пародийное) присуще и ему. Вот каким он представляется Шуре Балаганову во время первой беседы в ресторанном саду: «Перед ним сидел атлет с точеным, словно выбитым на монете лицом. Смуглое горло перерезал хрупкий белый шрам. Глаза сверкали грозным весельем» (Там же. С. 29). Здесь вспоминается даже не могущественный гаер Коровьев, а сам Воланд.
Таким образом, под внешним сюжетом в «Золотом теленке» обнаруживается другой, построенный на реальной оценке действующих лиц. История Остапа Бендера не имеет подлинного конца — такого, который казался бы читателю естественным и гармоничным. Справедливо ли, что Бендер, с его «талантом высмеивания, вышучивания всего того, что должно быть высмеянным», «переквалифицировался в управдомы», получая должность Никанора Ивановича из «Мастера и Маргариты», а деятели типа Полыхаева или Ухудшанского продолжали процветать? Никакой «сермяжной правды» читатель в этом не ощущает.
Если формально в «Золотом теленке» здоровая советская действительность торжествовала над командором, то моральным победителем в романе оказывался скорее Остап Бендер. Именно это обстоятельство постоянно ставилось в упрек авторам «Золотого теленка»; оно же, по всей вероятности, и было главной причиной трудностей, возникших при издании романа. В 1931 г. «Золотой теленок» был напечатан в журнале «30 дней»; уже во время этой публикации начались разговоры об опасном сочувствии авторов Остапу Бендеру (о том же писал, как мы знаем, и Луначарский). По словам одного из современников, в те дни «Петров ходил мрачный и жаловался, что «великого комбинатора» не понимают, что они не намеревались его поэтизировать»[177]. В декабре 1931 г. вышел в свет № 12 «30 дней» с окончанием романа; наступила томительная пауза. Что происходило в 1932 г.? Об этом мы узнаем из до сих пор не опубликованного письма А. А. Фадеева. Не получая разрешения на печатание книги, Ильф и Петров обратились к А. А. Фадееву как одному из деятелей РАППа. Тот ответил, что сатира их, несмотря на остроумие, «все-таки поверхностна», что описанные ими явления «характерны главным образом для периода восстановительного»— «по всем этим причинам Главлит не идет на издание ее отдельной книгой»[178]. Спустя два года, на Первом съезде писателей, М. Кольцов напомнил (ссылаясь на присутствовавших свидетелей), что «на одном из последних заседаний покойной РАПП, чуть ли не за месяц до ее ликвидации, мне пришлось при весьма неодобрительных возгласах доказывать право на существование в советской литературе писателей такого рода, как Ильф и Петров, и персонально их…»[179]. РАПП был ликвидирован в апреле 1932 г., значит, в начале 1932 г. право на существование Ильфа и Петрова еще отрицалось. Действительно, в феврале 1932 г. группа сотрудников журнала «Крокодил», указывая, что «за последние годы, при обострении классовой борьбы, в среде мелкобуржуазных сатириков начался процесс разложения», заявляла, что Ильф и Петров «находятся в процессе блужданий и, не сумев найти правильной ориентировки, работают вхолостую»; соавторы противопоставлялись в этом отношении В. Катаеву и М. Зощенко, которые «добросовестно пытаются перестроиться»[180]. Ардов вспоминал (со ссылкой на Ильфа), что изданию «Золотого теленка» помог Горький, который, «узнав о затруднениях, обратился к тогдашнему наркому просвещения РСФСР А. С. Бубнову и выразил свое несогласие с гонителями романа. Бубнов, кажется, очень рассердился, но ослушаться не посмел, роман сразу был принят к изданию»[181]. Следовательно, и Бубнов был против; почему же он не посмел «ослушаться»? Важнейшую роль сыграла здесь, очевидно, ликвидация РАППа, отразившая очередную недолговременную «оттепель» (незадолго до этого в Художественном театре по личному распоряжению Сталина была возобновлена запрещенная в 1930 г. постановка «Дней Турбиных»).
23 августа 1932 г. Ильфу и Петрову было предоставлено место для пародийного интервью на странице «Литературной газеты», специально посвященной обоим писателям (под шапкой «Веселые сочинители»). «Правда ли, что ваш смех это не ваш смех, а их смех?» — спрашивал вымышленный интервьюер. «Не будьте идиотом!»— отвечали авторы цитатой из Бернарда Шоу, но самый вопрос и его опровержение были включены в «интервью» не случайно. В конце года издание «Золотого теленка» было подписано к печати, а в начале 1933 г. роман вышел в свет. Но вышел он как бы условно — с важными оговорками. Само собой разумелось, что история великого комбинатора не окончена. «На авторах лежит большая ответственность», — заявлял Луначарский и предостерегал их против того, чтобы оставить Остапа «плутом и повести его далее по линии разрушительного авантюризма»[182]. Дилогия (или, как иронически выражались авторы, «двулогия») должна была превратиться в трилогию, благополучно сводящую все концы.
Мы уже неоднократно отмечали сходство в замысле эпопеи о великом комбинаторе с замыслом «Мертвых душ»: и там и здесь в центре талантливый авантюрист, чье путешествие по России дает повод показать всю страну. Можно думать, что и композиционное построение эпопеи должно было быть аналогичным гоголевскому плану — трехчастная эпопея с постепенным углублением темы и созданием, так сказать, дантовского «Рая» для всей трилогии.
Сходной оказалась и судьба обеих эпопей. «Мертвые души», как известно, были разрешены к печати с большими затруднениями: первоначально первый том был запрещен московской цензурой, и лишь вмешательство Бенкендорфа и царя привело к его выходу в свет (с небольшими купюрами). Такой же была и судьба «Ревизора» (несколькими годами ранее): «избранная публика» увидела в комедии «невозможность, клевету и фарс» и вынуждена была изменить свое отношение лишь тогда, когда убедилась в благосклонности государя к «пьеске». Из всего этого вовсе не следует делать вывод о либерализме Николая I или о том, что художественная литература не подвергалась при нем стеснениям. В те же самые годы не были допущены на сцену «Горе от ума», где Чацкому противостоял московский вельможа Фамусов, и «Борис Годунов», изображающий преступного царя. Но провинциальные чиновники из губернского города N и захолустный городничий официальным иммунитетом не обладали — их можно было высмеивать.
