Сказки. Фантастика и вымысел в мировом кинематографе - Долин Антон
– Ваш опыт доказывает, что совмещение авторского кино с фильмами ужасов реально. А возможно ли показывать авторское кино на телевидении, где вы достаточно долго работали?
Дэвид Кроненберг: Не так уж долго. Я делал телефильмы для Си-би-эс, канадского эквивалента Би-би-си, правительственной телестудии. Там было вполне возможно делать скромные арт-фильмы, каких не увидишь, к примеру, в Штатах. Это было не то телевидение, каким вы его знаете сегодня. Я вовсю экспериментировал; в те годы на Си-би-эс работало немало интересных режиссеров, актеров и сценаристов. Никакой коммерциализации в сегодняшнем понимании.
– «Видеодром» – ваша критика телевидения?
Дэвид Кроненберг: Для меня это медитация на тему ТВ, наблюдение за ним. Многие увидели в «Видеодроме» предсказание Интернета, поскольку мое понимание телевидения было связано с интерактивностью. Конечно, я снимал драму, а потому искал конфликта… Из чего не следует, будто от телевидения нельзя ждать ничего хорошего. Напротив, мне хотелось исследовать всевозможные формы реальности в представлении разных людей. Представьте, даже 23 года назад, когда я делал «Видеодром», для многих людей медиареальность была важнее и интереснее их персональной реальности! Это меня пугало. Хотя лично я всю жизнь прожил в Торонто, не слишком опасном месте.
– А как вам медитация классика киберпанка Уильяма Гибсона, в фантастической вселенной которого просмотр вашего «Видеодрома» является величайшей ересью?
Дэвид Кроненберг (смеется): Я был просто счастлив узнать об этом. Так приятно прочесть, что «Видеодром» считают опасным! Я обожаю, когда в моих фильмах кто-то видит опасность.
– Кто еще ее видит, кроме вымышленных персонажей Гибсона?
Дэвид Кроненберг: О, многие! По всему миру. Все, кто беспокоится из-за негативного влияния кинематографа и искусства в целом на жизнь. Или те, кто хочет все контролировать. Знаете, я абсолютно уверен, что в тоталитарном государстве я был бы гоним, а мои фильмы – запрещены.
– Но вы-то сами считаете свои фильмы мрачными, депрессивными и пессимистическими?
Дэвид Кроненберг: Отнюдь. Судьбы персонажей иногда депрессивны, но энергия фильмов как таковых должна приносить зрителю интеллектуальную радость. А еще все мои фильмы – смешные. Без юмора никуда, даже если это черный юмор.
– Вы могли бы снять фильм, лишенный юмора или иронии?
Дэвид Кроненберг: Я – вряд ли, но это моя личная позиция, я ее никому не навязываю. К тому же учтите, я не имею в виду юмор, присущий современным фильмам ужасов. Юмор, как по мне, не должен касаться кинопроизводства или законов кино, он должен быть результатом наблюдений за поведением людей в жизни. Экзистенциальный юмор для меня в высшей степени реален и ценен, а юмор в духе «Крика 2» я нахожу совершенно неинтересным.
– Сюжеты ваших фильмов хотя бы до какой-то степени базируются на ваших личных переживаниях или на фактах вашей биографии?
Дэвид Кроненберг: Человек – такое сложное устройство… Через медиа, культуру, общение с друзьями многие вещи, даже чуждые тебе, становятся неотъемлемой частью тебя, а потом – и твоего искусства. Даже если они не имеют никакого отношения к повседневному жизненному опыту. Сочувствуя жертвам цунами, ты абсолютно искренен, хотя физически не пережил цунами сам. Когда я изобретаю персонажа, то не всегда использую черты моего отца или матери, но в то же время эти персонажи – результат моего представления о людях. В каком-то смысле, я не снимал автобиографических фильмов, в другом – все мои фильмы автобиографичны. Зависит от того, что вы считаете биографией и включаете ли в нее факты, пережитые исключительно физически.
– А ваши личные фобии становятся материалом для будущих фильмов?
Дэвид Кроненберг: Фобии? У меня нет фобий. Я не параноик, ничего практически не боюсь. Да и одержимым человеком себя вовсе не считаю. Хотя меня всегда интересовали одержимые и безумцы. Фобия помогает сконцентрироваться на персонаже, понять его. И все же я… скажем так, считаю себя исследователем не фобий, а различных состояний человека и взаимоотношений между людьми. Наверное, потому, что фобии не присущи мне самому. Я, откровенно говоря, даже люблю змей, пауков и крыс (смеется).
– В самом деле любите насекомых?
Дэвид Кроненберг: Пауки – не насекомые, учтите. Но я люблю их всех. Я вообще люблю живую природу. Мне всегда казалось странным, что люди мечтают попасть на другую планету, чтобы найти там и исследовать инопланетян, «чужих»; самые «чужие» и «инопланетные» формы встречаются у нас на Земле, прямо под ногами. Насекомые – потрясающие формы жизни, и не надо лететь в космос, чтобы их исследовать.
– Идея, на которой построен «Микрокосмос»…
Дэвид Кроненберг: Именно так.
– А поставить фильм по «Превращению» Кафки никогда не думали? Сюжет в вашем духе.
Дэвид Кроненберг: Это потрясающий рассказ, просто невероятный. Его уже, кажется, экранизировали на ТВ. Но правильно ли делать по «Превращению» игровой фильм?..
– Это мог бы быть мультфильм.
Дэвид Кроненберг: Да, это было бы наиболее естественным воплощением. Хотя существуют и замечательные театральные постановки. Рассказ изумительный, но не для того, чтобы снимать по нему фильм.
– Почему, играя в вашей версии «Превращения» – «Мухе» – вы выбрали амплуа гинеколога? Чувствуете себя ученым или врачом по призванию?
Дэвид Кроненберг: Истинная причина очень проста: Джина Дэвис попросила меня об этом. Она некомфортно чувствовала себя с актером, которого мы отобрали на роль гинеколога, и призналась, что предпочла бы меня в этой роли. Это была не моя идея! Но истина в том, что производство фильма или любого другого художественного объекта – эксперимент, близкий к научному. Ты ставишь персонажей в выдуманные, часто невозможные условия, чтобы наблюдать за их реакцией. Когда твои герои оживают уже на съемках, при помощи актеров, они удивляют тебя. Результат непредсказуем, и в этом смысл эксперимента. Это звучит как холодное наблюдение, хоть и не считаю его холодным: я неравнодушен к моим героям, сочувствую им. Тем не менее, делая фильм, я ощущаю себя ученым-экспериментатором.
– Странный эксперимент был поставлен вами над «Голым завтраком» Уильяма Берроуза – по-научному препарировать текст, написанный как наркотический трип…
Дэвид Кроненберг (смеется): Да, странный… Вы правы. Хотя сам Уильям Берроуз ставил эксперименты на себе. Не только в том смысле, что принимал наркотики, но и в том, что переживал болезненные с эмоциональной точки зрения ситуации, иногда даже опасные, чтобы понаблюдать за результатом. Между художником и его произведениями всегда существует немалая дистанция, так было и у Берроуза. У него была немалая дистанция даже с самим собой, когда он превращал себя в героя книги. Берроуз был ученым, и его величайшим экспериментом стала сама его жизнь. Понимание этого и привело меня к написанию сценария «Голого завтрака».
– Возвращаясь к «Превращению»: вы знаете, что проект фильма по этой новелле давным-давно разрабатывал Дэвид Линч?
Дэвид Кроненберг: Я не знал! Очень интересно.
– Что вы вообще думаете о Линче? Многие критики часто сближают вас, хотя, по-моему, между вами нет ничего общего.
