Дмитрий Быков - Думание мира
Все эти интеллигентные молодые люди из среднего класса не имеют в России ни малейшего шанса сделать карьеру, если у них нет богатых пап и роскошных мам. Вертикальная мобильность в нашем обществе стремится к нулю. «Наши» ― единственный лифт. Ты присягаешь на верность Якеменко с Чадаевым ― и устремляешься к сияющим вершинам, причем от тебя даже не требуется участия в ритуальном погроме. Все гораздо гуманнее. И не верят «Наши» ни во врагов России, обставших ее по периметру, ни в козни оппозиции, ни в судьбоносность национальных проектов. А верят в то, что комиссарство вручает им пропуск в новую, лучшую жизнь. И готовы они за это на многое ― как готовы были комсомольцы семидесятых ритуально вызубрить, что такое демократический централизм, за преимущественное право поступить в институт или получить пристойное распределение.
И вот это ― самое страшное. Потому что с фанатиком можно разговаривать по сути: он во что-то верит, у него есть нравственные святыни. Его нельзя или почти нельзя переубедить, но можно уважать. Фанатик, обжегшийся на личном опыте, способен его пересмотреть и стать героем ― как, скажем, участница гитлерюгенда Софи Шолль, которая стала ярой антифашисткой и была в двадцатилетием возрасте гильотинирована. Но вот карьерист, человек без убеждений, конформист, соглашатель, готовый поучаствовать в чем угодно за бесплатное обучение в Высшей школе экономики, ― это полный бесперспективняк. Тупик. Эта публика уже провалила в России коммунизм, а потом перестройку. И все нацпроекты провалит, от спасения города Осташкова до выхода на передовые позиции по демографии.
Надо бояться «Наших» не потому, что они верят в Путина, а потому, что они никакие не ваши. Они, как и все в России, ― свои.
2006 годВся Россия — наш сад
Высказываясь на церемонии «Нацбеста-2007» о «Дне опричника» Владимира Сорокина, Артемий Троицкий упомянул о садомазохизме русского патриотизма как о чем-то общепризнанном. Генезис этого садо-мазо занимает меня давно и никем, кажется, как следует не описан. Нет слов: в том, чтобы слишком пылко отдаваться Родине и желать насилия с ее стороны, в самом деле есть нечто эротическое и притом болезненное ― но это, конечно, не только русское явление. Штука, однако, в том, что именно в России у него есть любопытные особенности и слишком устойчивая садическая окраска. Вспоминаю газетный очерк 1979-го, кажется, года ― там «Комсомолка» рассказывала о подвале, в котором старшеклассники играли в гестапо. Подчеркиваю ― старшеклассники, а не какие-нибудь пионеры; «гестаповцы», насмотревшись «Семнадцати мгновений» и много еще чего, устраивали сексуальные оргии, имитации повешений, расстрелов, допросов ― и все это с участием девушек, которые не только не возражали, но здорово вошли во вкус.
Все это было описано хоть и с пылким пафосом отвращения, но весьма откровенно по тем временам: чувствовалось, что и авторы относятся к происходящему с живым интересом. В финале следовал неизбежный гражданственный монолог ― вот, к услугам этой молодежи были кинотеатры, библиотеки, кружок мягкой игрушки, но их неумолимо тянуло в подвал. Что же это такое?!
Кажется, все наши разговоры о путях России отчасти напоминают эту беспомощную руладу. Вот же, к нашим услугам созидание, всякие национальные проекты, здравоохранение и образование, и строительство настоящей демократии, ― но всех почему-то неумолимо тянет в подвал родного подсознания, в разделение на истребляющих и истребляемых, в общенациональную оргию, которую неустанно пытаются спровоцировать то одни, то другие. То ДПНИ померещится погром в Омске, то несогласные страстно предложат себя в жертвы погрома в Москве или Петербурге. А почему? А потому, что это интереснее. Ясно же, что садомазохистские игры, не требующие интеллектуального усилия и обходящиеся минимумом специального антуража, значительно интереснее кружка мягкой игрушки.
Мы сами себе мягкая игрушка и при первой возможности сбиваемся в этот кружок ― предлог может быть любым, вплоть до разведения помидоров. Можно выбросить в России самый невинный ботанический лозунг ― и население по отношению к нему немедленно поделится на западников (растлителей) и почвенников (запретителей), после чего польется отнюдь не томатный сок. Нынешняя стабильность чревата все тем же подвалом ― эту изумительную особенность русского эроса и русской власти наглядно демонстрируют садомазохистские сайты Интернета.
Это искаженное, но чрезвычайно интересное пространство впервые открылось мне, когда я в 2000 году собирал материалы для «Оправдания». Там описана секта самомучителей, непрерывно подвергающих друг друга изощренному насилию. И для достоверности мне понадобилось зайти на сайт, посвященный истории пыток в России. Как ни странно, о самих пытках там было не так уж много ― зато весь прозаический отдел сайта был битком набит рассказами бесчисленных анонимных авторов, чьи творения по изобретательности далеко превосходили позднего Пазолини. Почти во всех этих рассказах ― частью фантастических, частью исторических ― представители власти изобретательно насиловали и казнили представителей народа, по преимуществу женщин. Власть бывала разная ― иногда фашистская, иногда комиссарская, но одинаково неумолимая. Вообще подробное исследование сайта «История пыток и наказаний» могло бы рассказать о здешней истории куда больше любых обобщений.
Во всех рассказах и фантазиях, наводняющих сайт, было заметно знакомство с книжной серией «Пионеры-герои», отлично памятной мне по детству. Эти сборники были истинной усладой садомазохиста: там подробно, со смаком излагались истории из цикла «Мужчины мучили детей», причем описание подвигов несчастных пионеров занимало едва треть очерка и было выполнено, прямо скажем, без волнения, с холодным носом. Зато едва дело доходило до пыток и расправ, повешений и расстрелов, допросов и издевательств ― авторы щедро демонстрировали весь наличный талант. Впрочем, ведь и в «Поднятой целине» комсомолец агитирует казаков сдавать зерно путем подробного и смачного рассказа о пытках, которым подвергли зарубежного комсомольца:
«В Румынии двое комсомольцев открывали крестьянам глаза, говорили, что надо землю у помещиков отобрать и разделить между собою. Очень бедно в Румынии хлеборобы живут… Так вот, вели они агитацию за свержение капитализма и за устройство в Румынии Советской власти. Но их поймали лютые жандармы, одного забили до смерти, а другого начали пытать. Выкололи ему глаза, повыдергивали на голове все волосы. А потом разожгли докрасна тонкую железяку и начали ее заправлять под ногти…
(…) Жандармы тогда стали резать ему шашками уши, нос отрезали. „Скажешь?“ ― „Нет, ― говорит, ― умру от вашей кровавой руки, а не скажу! Да здравствует коммунизм!“ Тогда они за руки подвесили его под потолок, внизу развели огонь…
― Вот, будь ты проклят, какие живодеры есть! Ить это беда! ― вознегодовал Аким Младший.
― …Жгут его огнем, а он только плачет кровяными слезами, но никого из своих товарищей-комсомольцев не выдает и одно твердит: „Да здравствует пролетарская революция и коммунизм!“
― И молодец, что не выдал товарищев! Так и надо! Умри честно, а друзьев не моги выказать! Сказано в писании, что „за други своя живот положиша…“ ― Дед Аким пристукнул кулаком и заторопил рассказчика: ― Ну, ну, дальше-то что?
(Деду Акиму интересно. ― Д.Б.)
― …Пытают они его, стязают по-всякому, а он молчит. И так с утра до вечера. Потеряет он память, а жандармы обольют его водой и опять за свое. Только видят, что ничего они так от него не добьются, тогда пошли арестовали его мать и привели в свою охранку. „Смотри, ― кажут ей, ― как мы твоего сына будем обрабатывать! Да скажи ему, чтобы покорился, а то убьем и мясо собакам выкинем!“ Ударилась тут мать без памяти, а как пришла в себя ― кинулась к своему дитю, обнимает, руки его окровяненные целует…
Побледневший Ванюшка замолк, обвел слушателей расширившимися глазами: у девок чернели открытые рты, а на глазах закипали слезы, Акимова жена сморкалась в завеску, шепча сквозь всхлипыванья: „Каково ей… матери-то… на своего дитя… го-о-осподи!..“ Аким Младший вдруг крякнул и, ухватясь за кисет, стал торопливо вертеть цигарку; только Нагульнов, сидя на сундуке, хранил внешнее спокойствие, но и у него во время паузы как-то подозрительно задергалась щека и повело в сторону рот…
― …Сынок мой родимый! Ради меня, твоей матери, покорись им, злодеям! ― говорит ему мать, но он услыхал ее голос и отвечает: „Нет, родная мама, не выдам я товарищей, умру за свою идею, а ты лучше поцелуй меня перед моей кончиной, мне тогда легче будет смерть принять…“
Ванюшка вздрагивающим голосом окончил рассказ о том, как умер румынский комсомолец, замученный палачами-жандармами. На минуту стало тихо, а потом заплаканная хозяйка спросила:
