Георгий Плеханов - Народники-беллетристы
По отношению к народному благосостоянию русская история шла совсем не так, как западноевропейская. То, что, напр., в Англии съел капитализм, у нас уже съело государство. Об этом не мешало бы помнить нашим противникам западничества. Герцена поразил когда-то "страшно нелепый факт, что лишение прав большей части населения шло (у нас) увеличиваясь от Бориса Годунова до нашего времени". В этом факте нет ничего нелепого. Иначе и быть не могло при нашей экономической неразвитости и при тех требованиях, которые навязывались русскому государству соседством с гораздо более развитой запашной Европой, а отчасти и самодурством наших самодержцев, часто бравшихся за решение совершенно чуждых интересам России вопросов международной политики. За все это, и за соседство с Западной Европой и за политические прихоти самодержцев, расплачивался русский мужик, наша единственная платежная сила. Русское государство брало и берет у своего трудящегося населения относительно (т. е. применительно к его экономической состоятельности) более, чем брало когда бы то ни было и какое бы то ни было государство в мире. Отсюда беспримерная бедность русского крестьянства, отсюда же и "лишение прав большинства населения", которое посредственно или непосредственно закрепощено было государству. Само освобождение крестьян "с землей", до сих пор приводящее в умиление людей чувствительных, но не очень умных, было у нас не чем иным, как новой попыткой обеспечить на счет крестьян удовлетворение денежных нужд государства. Земля давалась им затем, чтобы обеспечить им исправное исполнение их "обязанностей по отношению к государству", а лучше сказать затем, чтобы оставить государству благовидный предлог для выжимания из них всех соков. Государство спекулировало на выкупной операции, продавая крестьянам земли дороже, чем платило за них помещикам. Так возник новый, современный нам вид крепостной зависимости крестьян, благодаря: которой у них часто отбирается (припомните нашу статистику) не только доход, приносимый наделом, но и значительная часть постороннего заработка. Бегство крестьян из деревень, стремление их разделаться с землей означает только желание их сбросить с себя эти новые крепостные цепи и спасти, по крайней мере, свой посторонний заработок {Вот весьма поучительная сценка, заимствуемая нами из одного очерка Гл. Успенского. Он встречает одного из представителей "кочевых народов", который кажется ему каким-то "воздушным существом", и вступает с ним в беседу.
"Когда я спросил его: — куда он теперь идет и зачем? то воздушное существо" отвечало: — А и сам не знаю!.. Главное — капиталу нет нисколько! да и паспорта нету, подати требуют! Слова о податях являлись какою-то неожиданностью в общем впечатлении воздушного человека; капиталу у него нет, паспорта нет, куда идет-неизвестно; нет у него ни табаку, ни одежи, ни шапки — и вдруг какие-то подати! — За что же ты платишь-то? спросил я, недоумевая. — За две души платим. Один? Вот как есть! — Стало быть у тебя земля есть? Воздушный человек подумал и весело прочирикал по-птичьи: — Не! Мы платим с пуста!
"Разговор о податях, готовый было разрушить мое впечатление о воздушности человека, благо-даря последней фразе "с пуста", вновь прервал всякую связь между ним и действительностью; он опять оказался существом вполне воздушным что и поспешил подтвердить следующими веселыми словами:
"— Нам с пуста платить — самое приятное дело!.. Ежели бы платить не с пуста, так куда бы хуже было… А с пуста-то, слава тебе Господи! — С пуста платить лучше, чем не с пуста? Чувствуя, что я вместе со своим собеседником после последних слов как бы поднялся от земли к небу и нахожусь в воздушном пространстве, — спросил я с удивлением, и с удивлением же услышал еще более веселые слова: — Бесподобно хорошо с пуста-то платить!..
"— Постой! — сказал я, чувствуя как бы головокружение от высоты подъема над земной поверхностью, — ты говоришь с пуста платить лучше? То есть платить, не получая земли? — Это самое! — Почему так? Ведь землю ты мог бы отдать в аренду?" Воздушный человек засиял радостью: — Да она болото у нас!..
Этот ответ опять как бы приблизил нас к земле.
" — Болото!.. Но почему же тебе все-таки выгодно платить и без болота! Чем оно тебе мешает?.. — Да не дай Бог к нему касаться, к болоту-то! — Ты и не касайся! — Не касался бы, так оно касается! Возьми-ко я болото, ан уж я общественник стал! С меня уж и на старосту возьмут, и на волость, к подорожные повинности, и мостовую, и караул, и — Боже мой чего еще!.. А как я от земли отказался, остается мне моя душа, и больше ничего!.. Отдал за две порции, — и знать ничего не надо!.." ("Северный Вестник" 1889 г., 3 книжка, стр. 210–211).}. Ловля же крестьян администрацией показывает, что государство, прекрасно понимает эту сторону дела и, водворяя крестьян на место жительства, снова и снова старается обеспечить исправное исполнение их "обязанностей" по отношению к нему. Нам ли, демократам какого бы то ни было цвета, сочувствовать подобной ловле? Нет, нет и нет, мы приветствуем бегство крестьян от земли, потому что мы видим в нем начало конца, экономический пролог великой политической драмы: падения русской самодержавной монархии. Самодержавная монархия зашла слишком далеко, она "не по чину берет" и, вынуждая крестьян бежать от земли, разрушая все старые основы их экономической жизни, она разрушает вместе с тем свое собственное экономическое основание.
Когда-то, во времена Мамаевской Руси, все не выносившие государственной тяготы бежали на окраины: на "тихий Дон", на "матушку-Волгу" и оттуда, собравшись в огромные шайки "воровских людей", не раз угрожали государству. Теперь обстоятельства изменились. На пустынных некогда окраинах закипела новая экономическая жизнь, пульс которой бьется даже быстрее, чем в центре. Покинувшие деревню "кочевые народы" группируются теперь уже не в "воровские" шайки. а в рабочие батальоны, управиться с которыми русскому правительству будет потруднее, чем с удальцами доброго старого времени. В этих батальонах зреет новая историческая сила. Не стихийный, разбойничий протест подвинет ее на борьбу с правительством, а сознательное стремление перестроить общественное здание на новых началах и на основе тех могучих производительных сил, которые создаются теперь их трудом на фабриках. Пусть же самодержавие делает свое дело, пусть помогают ему в этом дельцы и предприниматели. От их успеха русский народ уже не может ровно ничего потерять. Напротив, он наверное очень много выиграет.
V.Не подумайте, однако, что разложение старых "устоев" (народной жизни совершается исключительно под влиянием непомерных платежей, взваленных на общину государством. Во-первых, дело не столько в самых тягостях, сколько в том характере денежных платежей, который необходимо принимают эти платежи в современной России и под влиянием которого крестьянское хозяйство из натурального превратилось в товарное. Кроме того, "когда общество попало на след естественного закона своего развития", все его внутренние силы, работая в самых различных направлениях, делают в сущности одно и то же дело. Со времени петровской реформы государство сделало очень много для того, чтобы толкнуть Россию на путь товарного, а затем и капиталистического производства. Но теперь в этом направлении действует уже не одно только государство. Напротив, одной рукой толкая Россию на этот путь, государство другой рукой стремится задержать ее на старом. Об это противоречие и разобьется наше самодержавие, потому что оно пустило в ход такой хозяйственный двигатель, с каким ему необходимо придется столкнуться.
Но в настоящее время помимо государства есть другая, еще более страшная сила, ведущая Россию на путь капитализма. Она называется внутренней логикой народных экономических отношений. И нет власти, которая могла бы остановить ее действие! Она проникает везде, ее влияние сказывается повсюду, она накладывает свою печать на все попытки крестьян улучшить свое хозяйственное положение. Посмотрите, как хорошо изобразил эту сторону дела разбираемый нами автор. Крестьяне деревни Березовки (рассказ "Братья") переселились из внутренней России в одну из привольных степных губерний. На родине они бедствовали, на новых местах им удалось добиться "некоторого материального довольства". Казалось бы, что тут-то и должно было начаться блестящее развитие знаменитых "устоев". Вышло, однако, как раз наоборот. На родине, в нужде и несчастье, у них "была одна душа", как говорили старики; на новых местах началось внутреннее разложение их общества, завязалась невидимая борьба между особью и "миром". Постепенно "каждый сельский житель стал сознавать, что он ведь человек, как все, и создан для себя, и больше ни для кого, как именно для себя! И каждый ведь сам может жить, устраиваясь без помощи бурмистра, кокарда и "опчества" В доказательство этого открытия в соседних с Березовкой местах поселились примеры, Первый пример: приехал из соседнего города, купил у казны участок степи и стал жить на нем, под видом мещанина Ермолаева, и зажил, по выражению всех березовцев, "дюже шибко". Другой пример носил кокарду; самого его никто не видел, но вместо него сел на степь второй гильдии купец Пролетаев: "превосходная шельма". Третий пример проявился в этих местах вроде непомнящего родства, потому что ни один из березовцев не знал его происхождения и звания: "кажись, мужичок по обличью, но уж очень серьезности в ем много"… А прочие-то люди, жившие в пределах деревни, люди, ни к какому обществу не приписанные и ни с чем не связанные, разве они не были вескими доводами в пользу новой жизни? Каждый из сельских жителей очень часто думал об этих явлениях; и решительно не было ни одного человека, который в свободные минуты не думал бы купить себе участочек, завести "лавочку что ли, ин кабак".
