Николай Страхов - Заметки об Тэне
Такимъ образомъ, позитивизмъ у Конта, по видимому, получилъ совершенно твердую и ясную постановку. Каковы бы ни были его отвѣты, но онъ далъ опредѣленные отвѣты на вопросы, какъ онъ понимаетъ познаніе, какимъ путемъ его ищетъ и какъ смотритъ на другіе пути.
II
Философія Тэна
Легко видѣть, однакоже, что выводы Конта не представляютъ безусловной строгости, такъ что, исходя изъ тѣхъ же основъ, можно прійти къ другимъ заключеніямъ. Это и случилось со многими, не менѣе Конта ревностными поклонниками научнаго духа вообще и эмпиризма въ частности. Таковъ былъ, напримѣръ, Милль, объявившій себя приверженцемъ позитивизма, но написавшій логику и твердо стоявшій за психологію, — науки, которыя Контомъ отвергались, не признавались въ числѣ положительныхъ наукъ. Вопросы о кругѣ наукъ, которыя слѣдуетъ признать положительными, о методѣ каждой изъ нихъ и области, подлежащей каждому методу, — вообще трудны и требуютъ прилежнаго изслѣдованія. Тутъ возможны неодинаковые взгляды на предметъ и различныя степени его пониманія. Особенность Тэна состоитъ въ томъ, что, держась, какъ и Контъ, положительныхъ наукъ, онъ понялъ ихъ методы нѣсколько иначе, нѣсколько глубже и яснѣе Конта, а потому и явился позитивистомъ не похожимъ на другихъ писателей этого направленія, до того, что не хотѣлъ и самъ себя къ нимъ причислять.
Дѣло это стоило бы подробнаго изслѣдованія. Всякій успѣхъ въ пониманіи научныхъ методовъ есть драгоцѣнное умственное пріобрѣтеніе, ибо подвигаетъ насъ въ познаніи метода вообще, тѣхъ коренныхъ пріемовъ мысли, особую форму или частный видъ которыхъ составляетъ методъ каждой частной науки. Къ сожалѣнію, шагъ, сдѣланный на этомъ пути Тэномъ, не обоснованъ имъ вполнѣ отчетливо и опредѣленно. Можно только сказать, что, изучая положительныя науки, онъ нашелъ въ нихъ больше, чѣмъ одни лишь эмпирическіе законы, нашелъ элементы нѣкоторой метафизики, и такимъ образомъ вышелъ за предѣлъ, поставленный Контомъ для положительнаго знанія. И въ самомъ дѣлѣ, нѣтъ сомнѣнія, что никакая наука не можетъ ограничиться опытомъ, и каждая идетъ дальше его. Но въ чемъ и какъ совершается это движеніе, у Тэна указано не довольно методически. Всего яснѣе онъ говоритъ объ этомъ въ статьѣ объ Миллѣ. Тутъ онъ утверждаетъ, что сверхъ опыта наука неизбѣжно употребляетъ еще другой пріемъ, отвлеченіе (abstraction), которому онъ, очевидно, даетъ значеніе, нѣсколько отличное отъ общеупотребительнаго. Это отвлеченіе или анализъ есть способность находить элементы, простыя составныя части, стихіи, изъ которыхъ состоятъ конкретные факты, даваемые намъ опытомъ. «Есть простыя понятія, то-есть, неразложимые абстракты; ихъ сочетаніе порождаетъ все остальное, и правила ихъ соединеній, или ихъ взаимныхъ противорѣчій, составляютъ первичные законы міра [3]. Такимъ образомъ, міръ приводится у Тэна къ нѣкоторому единству, и признана возможность познавать его существенные элементы, — чего никакъ не могли допустить Контъ и Милль.
Очевидно, однако, что этого нельзя достигнуть посредствомъ простаго отвлеченія; чтобы совершать тотъ анализъ, который предполагается Тэномъ, намъ нужны нѣкоторыя особенныя правила, нужна способность отличать въ данномъ фактѣ его первичные, неразложимые элементы, — словомъ, нужна нѣкоторая система категорій, съ которою мы могли бы приступать къ изслѣдованію. Тэнъ касается этого пункта только мимоходомъ и не пришелъ въ этомъ вопросѣ ни къ какому опредѣленному ученію. Обыкновенный его пріемъ состоитъ въ томъ, что онъ прямо беретъ категоріи, установившіяся въ наукахъ, и подводитъ подъ нихъ разсматриваемые факты. На первомъ мѣстѣ, разумѣется, стоитъ познаніе причинъ, условій, зависимости явленій. Все обусловлено, все имѣетъ свою причину, и такимъ образомъ міръ является связнымъ и цѣльнымъ.
«Наука имѣетъ цѣлью найти причину каждаго предмета и причину причинъ, которая есть причина міра [4]. Мы не будемъ останавливаться на особомъ значеніи, которое Тэнъ придаетъ своему понятію причины и которое не имѣетъ у него вліянія на приложеніе этого понятія [5]. Далѣе, самую важную роль и самое обширное употребленіе у него имѣютъ категоріи, заимствованныя изъ наукъ объ организмахъ. Въ предисловіи со 2-ну изданію Essais de critique et d'histoire (1866) онъ подробно перечисляетъ эти категоріи: связь признаковъ (Кювье), органическое колебаніе (Жоффруа Оентъ-Илеръ), подчиненіе признаковъ (естественная система), единство состава (Жоффруа Сентъ-Илеръ), теорія гомологовъ (Оуэнъ) и пр. Эти категоріи Тэнъ прилагаетъ со всѣмъ явленіямъ человѣческаго міра, съ политической и культурной исторіи, съ произведеніямъ литературы, съ теоріи и исторіи искусствъ и т. д.
Конечно, это превосходныя категоріи, очень широкія и гибкія, способныя обнять разнообразныя явленія, и Тэнъ совершенно правъ, прилагая ихъ съ своему предмету. Однакоже, для полной прочности дѣла требовалось бы нѣКоторое теоретичесЕое установленіе этихъ категорій, а не простая сеылва на естественныя науки объ организмахъ. Какъ нарочно, случилось такъ, что тѣ самыя категоріи, которыя такъ нужны Тэну и которыя онъ бралъ изъ самаго надежнаго источника, изъ положительныхъ наукъ, въ послѣднее время потеряли силу въ этихъ наукахъ, такъ сказать, вышли изъ моды у натуралистовъ. Въ самомъ дѣлѣ, все это (связь признаковъ и пр.) — суть категоріи развитія, нѣкотораго внутренняго процесса, имѣющаго свой принципъ и свою цѣль. Въ прежнее время натуралисты съ великимъ трудомъ отыскивали черты этого процесса и устанавливали формулы его заѳоновъ; но теперь они такъ увлеклись механическими взглядами на организмы, что большею частію отрицаютъ значеніе добытыхъ прежде научныхъ положеній. Вѣрный своему пріему, Тэнъ ссылается въ концѣ и на ученіе Дарвина, какъ на законъ, найденный въ естественныхъ наукахъ и не замѣчаетъ, что это ученіе стоитъ въ противорѣчіи съ категоріями, которыя онъ только-что перечислилъ.
Мы видимъ отсюда, что философскіе взгляды Тэна не имѣютъ ни совершенной строгости, ни какой-нибудь полноты. Онъ самъ (въ началѣ того же предисловія) очень вѣрно говоритъ о себѣ:
«Многіе критики сдѣлали мнѣ честь или опровергать, или одобрять то, что имъ угодно называть моею системою. У меня нѣтъ такихъ притязаній — имѣть систему; до наибольшей мѣрѣ, я только пытаюсь слѣдовать извѣстному методу. Система есть объясненіе всей совокупности» и указываетъ на дѣло, доведенное до конца; методъ есть извѣстный способъ работать и указываетъ на дѣло, которое предстоитъ сдѣлать.
Однако же, по исходнымъ точкамъ, по направленію изслѣдованія можно заранѣе судить о результатахъ; поэтому, читатели и критики Тэна были правы, когда говорили, что онъ проповѣдуетъ фатализмъ, что его философія есть нѣчто подобное пантеизму Спинозы, всего точнѣе — натурализмъ. Да и самъ Тэнъ не всегда былъ такъ сдержанъ, чтобы не провозглашать своихъ общихъ и крайнихъ выводовъ; онъ не разъ указывалъ ту систему, къ которой ведетъ его методъ.
Что Тэнъ кладетъ въ основу позитивизмъ, видно изъ слѣдующихъ словъ:
«Сверхъ всѣхъ тѣхъ низшихъ анализовъ, которые называются науками и которые сводятъ факты къ нѣкоторымъ частнымъ типамъ и законамъ, можетъ существовать еще высшій анализъ, называемый метафизикою, который сводилъ бы эти законы и эти типы къ нѣкоторой общей формулѣ. Этотъ анализъ не опровергалъ бы прежнихъ анализовъ, а лишь пополнялъ бы ихъ. Онъ не начиналъ бы новаго движенія, а лишь продолжалъ бы то, которое начато» [6].
Какъ мы уже замѣтили, для этой работы, долженствующей лишь довести до конца дѣло позитивизма, необходимо имѣть нѣкоторое руководство. Тэнъ не скрываетъ, подъ какими вліяніями у него укрѣпилась идея этой, такъ сказать, позитивной метафизики. Онъ прямо называетъ Спинозу и Гегеля. Но въ какой мѣрѣ и что именно было усвоено Тэномъ? Вотъ что онъ говоритъ о Гегелѣ:
«Метафизики стараются опредѣлить верховный законъ, не проходя черезъ опытъ и сразу. Въ Германіи они пытались сдѣлать это съ героическою смѣлостію, съ высокою геніальностію и съ неблагоразуміемъ еще большимъ, чѣмъ ихъ геній и смѣлость. Однимъ прыжкомъ они взлетѣли къ основному закону и, закрывъ глаза на природу, пытались найти, посредствомъ нѣкотораго геометрическаго построенія, міръ, на который не посмотрѣли. Неснабженные точными обозначеніями, лишенные французскаго анализа, унесшіеся прямо на вершину громадной пирамиды, ступеней которой они не хотѣли проходить, они подверглись великому паденію; но въ этихъ развалинахъ и на днѣ этой пропасти, обвалившіеся остатки ихъ зданія все-таки превосходятъ своимъ великолѣпіемъ и своей массой всѣ другія человѣческія построенія, и полуразрушенный планъ, который можно въ нихъ прослѣдить, указываетъ будущимъ философамъ, своими несовершенствами и своими достоинствами, ту цѣль, которой нужно достигнуть въ концѣ, и тотъ путь, на который не нужно вступать съ начала» [7].
