Хосе Бергамин - Лопе - земля и небо Испании. Эссе из книги “Приглушенный голос”
Менендес-и-Пелайо, характеризуя театр, сотворенный Лопе де Вега, определял его так: «Испанский театр, независимый и революционный».
Я же хотел бы подчеркнуть связь между этими двумя определениями, добавив к ним третье, способствующее успеху Лопе.
Был ли театр Лопе народным в силу своей «испанскости», в силу присущих национальному сознанию независимости и бунтарского духа? Или он обрел свою независимость и революционность, став народным?
Нам стоило бы задуматься, в чем же суть народности этого театра, созданного человеком пера, писателем, поэтом.
Народ для театра Лопе де Вега— что это? То же что и публика? Был ли среди его публики народ, народ собственной персоной, тот самый народ, который вынудил Лопе творить его революционный театр? Он утверждал — да! Сей человек пера весьма иронично рассуждал на эту тему языком литературы того времени, утверждая, что стремится отдать должное вкусу толпы, который не что иное, как выражение народной воли — «гнев зрителя-испанца», бунтующий гнев испанского народа:
…гнев
Зрителя-испанца не угомонится,
Коль не изобразят ему
за два часа
События от Бытия
до Страшного суда.
Гнев этот сродни раздражению ребенка, сродни нетерпению детства. Это тяга, горячее желание прожить всю жизнь в настоящем, без прошлого и будущего. «Вся жизнь — единый миг», вся жизнь лишь момент, теперь, сейчас, — говорил Лопе. Ведь хорошо известно, что у детей нет ничего, кроме настоящего, что реальность для них заключена только в таком способе существования — без прошлого и без будущего. Она — в слове, в отрицании времени. Ребенок воспринимает вечность, как явление звезд; для него всякое движение жизни — это вращение вокруг себя, это живой бунтарский порыв, порыв воображаемый, вселенский, вне развития и прогресса, непрекращающееся вращение. Так же воспринимает жизнь и народ, который сам по себе, быть может, есть не что иное, как живое воплощение универсального проявления детства, множественность ликов детства. Народ сам ощущает, что живет тем самым детским способом — вечным, воображаемым, космическим, живет в постоянном брожении. Именно поэтому нас так поражает это присутствие духа в детях и народах. Так оно и есть на самом деле: быть ребенком и быть народом — значит являть собой предельное состояние присутствия духа. Они исполнены Духа. Устами ребенка и гласом народа говорит сам Бог. Христова весть призывает быть или становиться подобным ребенку ради обретения вечного спасения, вечной жизни, ради неувядающего революционного духа в нас — это и есть жизнь духовная, жизнь в вере. Тогда и становится ясен смысл вековой истины: глас народа есть глас Божий. У Бога есть голос, но он не слышен. Народ говорит лишь одним способом — бунтуя, потому что дух, гласящий устами народа, не есть понятие временное, последовательное и преходящее, оно вечное, постоянное, наличествующее, дух не процесс, это взрыв.
Именно этот дух — божественный, детский, народный — наш Лопе, человек пера, смог ухватить и передать своим словом, уловить в воздухе и передать парящим словом. Именно потому в его театре слышен чистый детский голос, извечный голос испанского народа, исполненный духа: живой поток народной испанской речи обнажает его нетерпеливую, страстную революционную волю.
Люди буквы того времени, естественно, не раз закидывали упреками Лопе, человека пера; его попрекали литераторы, звавшиеся в ту эпоху защитниками традиций и поборниками порядка. На него нападали за бунтарство и неграмотность. И справедливо, ведь действительно, именно от народности и детскости, от этого присутствия духа в ребенке и народе, исходит духовная непросвещенность. Ребенок перестанет быть ребенком, если утратит свою неграмотность. Как и народ. Народы умирают тогда, когда научаются грамоте, подобно детям, когда отрекаются от духовности, когда утрачивают вкус жизни ради того, чтобы взамен научиться буквам, последовательному порядку слов — этому буквальному движению к смерти. Одним словом, народы умирают как народы, когда они отвергают бунт, духовную непросвещенность революции, ее злободневность и неизменность. Народы умирают, когда начинают полагаться на незыблемый порядок истории или подчиняться ему, когда следуют за историей, вместо того чтобы делать ее, творить ее, вместо того чтобы история следовала за ними, продлевая их, унося их в вечность. Повторю, народы умирают, стоит им сдаться этому алфавитному порядку, существующему во времени, в последовательности, в развитии — порядку, который обездвиживает их, разрушая всеобщим прогрессирующим параличом наступающей учености; они умирают, стоит им отринуть разумный, одухотворенный, примитивный ход революции, революционного движения их духа.
Народ, как и дитя, в силу самой своей природы, есть революционный порыв — действенный, непрекращающийся; это живая революция, скрытая и явная, злободневная и действенная.
Свобода и справедливость — два предельных понятия, два полюса, которые всегда организуют любое революционное движение. Всякая революция — реальная или поэтическая — испытывается ими. Свобода — это нечто парящее, оперенное. Нечто летящее. Справедливость — это нечто свинцовое, земное. Справедливость — несгибаемая прямота, врастающая в землю, тогда как свобода — несгибаемая стойкость, устремленная в небо. Человек пера, каким был Лопе, — это всегда бунт свободы. Человек свинца — таким был Ленин — это всегда бунт справедливости. Вот только похоже, что, настойчиво стремясь стать такими, как того требует стойкость воли, упорно смотря вниз, в пол, в землю, люди свинца забывают о свободе, пренебрегают ею. Однако и людям пера не стоило бы никогда забывать о том, что революционная справедливость должна действовать осмотрительно — ноги, давящие виноград ради вина, налиты свинцовой силой. Порой люди пера, как Лопе, имеют обыкновение — упиваясь своим полетом, неуклонно следуя путем, указанным сильной божественной волей, — забывать о земном, забывать бросить взгляд вниз. Им случается забывать о чаяниях правды.
Лопе — плоть и дух Испании — был поэтом-мятежником, поэтом свободы. Но никогда не забывал он о правде. Никогда не предавал ее. Из-за этого вставали против него люди буквы, его современники, те, что защищали ученый строй поэзии. Следуя за живым потоком народной речи, припадая к его источнику, бьющему и изливающемуся источнику духа, Лопе отстаивал непросвещенность народа, новый порядок, порядок духа, подлинную революцию. Страстно и яростно, словом, поэзией, порывом воздуха перевернул он театр, внеся в него жизнь, и свою жизнь — театром.
Лопе де Вега, наш великий национальный поэт-революционер, раскрыл Испанию навстречу свету, возжег свободу в небесах ее и в землях ее. Отворил ее и оставил открытой. Он открыл ее дуновению духа, всем ветрам духа, и в вышине, и в низине — как мягкому дуновению Гермесовых ветерков зари в небесах, так и дионисийской земной страсти революционного вихря.
Лопе, открывший Испанию.
Лопе, открывающий Испанию.
Театр Лопе, поэзия Лопе открывают нам Испанию. Распахивают настежь, словно окно. Мы видим — земли и небеса, небо и землю, небо и почву; сияющие, объятые солнцем истины, солнцем, про которое говорят, что оно «жжет как раскаленный металл». Видим мы и безмятежность звездного неба — зримое присутствие духа в вечном брожении звезд.
Лопе, плоть и дух Испании, той Испании, что вместе с ним распахнулась свету, ветру, тревожному беспокойству, духовному, изначальному беспокойству новой жизни, Лопе, человек пера, бунтарь, а значит, поэт любви, веры, надежды, был народным поэтом, и, будучи таковым, он сотворил, породил своей жизнью и своей поэзией новый порядок.
Этому новому порядку, порядку созидания, мысли, Лопе научился у народа, он был обучен народом, его божественным, неученым, исполненным духа голосом, голосом извечной и глубинной жизни.
Народы, как говорят, никогда не учатся. Это правда. Народы не учатся, они обучаются. Как дети. И подобно детям, когда они учатся, единственное, чему они могут выучиться, это перестать быть собой. Перестать быть тем, что они есть: перестать быть народом, перестать быть детьми. Они научаются стареть и умирать. Это именуют процессом политического воспитания. Они учатся загнивать. Умирать от тоски. Подчиняться в конце концов смертельному диктату времени, всех времен. Давлению власти и давящей сытости червей.
Будет ли судьба Испании, Испании Лопе, такой несчастной и печальной, суждено ли ей так стариться и умирать? Какова будет судьба народа, народа Лопе, испанского народа, свободного и мятежного?
В XIX веке в Испании ее народ совершил революцию пера, оперенную революцию, революцию свободы. Но почему не произошла у нас революция свинца, революция справедливости?
Однако вернемся к Лопе, вернее последуем за нашим Лопе де Вега, полагавшим справедливой свободу и свободной правду, ведь его учителем стал тот самый испанский народный гнев, бунтарски требовавший свободы и правды. Научившись творить новый порядок, он усвоил — по его собственным словам — и то, что революция несомненно является единственной причиной, единственным законом, единственным законным источником всякого нового порядка:
