Юрий Каграманов - Детектив: обновление или разрушение?
Сгущено? Это как сказать. Если смотреть на мир из полицейского участка (а Чендлер некоторое время сам служил в полиции), картина едва ли покажется иной, вся грязь, вся мерзость, какая есть в обществе (а сколько ее в "наш жестокий век"!), отсюда видна лучше, чем откуда бы то ни было. Так что "чернуха" в вышеприведенном тексте вполне реальная Кстати, детектив нового типа, в соответствии с тем, какое место занимает в нем зло, стали называть "черным", а также "крутым" (hard-boiled).
Изменился мир изменился и тип сыщика. Место Великого Детектива, "гения", каким был Холмс, заняла гораздо менее импозантная фигура трудяги, для которого расследование преступлений не просто умственная гимнастика, но средство заработать свой нелегкий хлеб. Таков чендлеровский Филип Марлоу (у Хеммета постоянного героя-детектива нет) — отнюдь не "гений дедукции", а всего лишь смышленый парень, полагающийся на свою интуицию и здравый смысл, а то и на счастливый случай. И так как, делая в общем-то грязную работу, трудно самому оставаться "чистеньким", то он и грубоват, и хамоват, и порою жёсток, если не жесток.
Правда, грубость и жестокость у него скорее внешние. И хамство больше напускное. За всем этим прячется некое стыдливое рыцарство, бескорыстное стремление к истине и справедливости, легко угадываемое читателем, несмотря ни все приемы маскировки. По своей сути Филип Марлоу такой же герой-защитник, как и Холмс, только он более одинок и у него гораздо больше враг он.
Хеммет и Чендлер имели успех уже и 30 о годы, тогда же у них появились первые подражатели. Тем не менее на рынке детективной литературы долгое время еще задавали тон "традиционалисты", такие, как Жорж Сименон или Агата Кристи, которые продолжали писать в основном в манере XIX века, ограничиваясь лишь большими или меньшими "поправками" (скажем, у Кристи меньшими, у Сименона — большими) на реальности сегодняшнего дня. Для "черного" ("крутого") детектива рынок, особенно европейский, созрел позднее — пожалуй, только в 60-е годы.
"По моему мнению, — пишет С. Моэм (напомню: в эссе 1952 года), — как жанр и детектив в чистом виде, и "крутой" детектив умерли". (Хотя тут же добавляет: "Но от этого бесчисленные авторы не перестанут писать детективов, а я не перестану их читать".) Моэм убежден, что ничего существенно нового в детективном жанре возникнуть уже не может: все приемы открыты и тщательно изучены, остается только их повторять и слегка варьировать. Вот тут Моэм ошибся. Время показало, что детектив, причем именно "крутой" детектив, еще не утратил способность к развитию: не только появились новые приемы, но и зазвучали новые, непривычные для данного жанра мотивы.
Оглядываясь на то, что появилось в жанре детектива с 60-х по 80-0 годы, легко обнаруживаешь целый ряд существенных новаций хотя бы и в прежнем русле хемметовско-чендлеровской школы, давший некоторым критикам повод говорить об обновлении детектива. (Я имею в виду западный детектив, с которым знаком гораздо лучше, однако, насколько могу судить, новации эти или, по крайней мере, некоторые из них не обошли стороной также и отечественный детектив.)
Во-первых, дальнейшие трансформации происходят с фигурой героя-сыщика. Она все более "снижается", низводится до уровня обыденного и общедоступного, едва ли не теряется в толпе. Бывает, что функции того, кого прежде звали Великим Детективом, принимает на себя, специально для данного случая, непрофессионал — человек, которого преступление, хотя бы с какого-то боку, коснулось лично и который по тем или иным причинам ведет расследование сам, не передоверяя его полицейским или частным сыщикам. Такой добровольный сыщик обычно менее всего руководствуется отвлеченно-альтруистическими побуждениями; он или отстаивает свои собственные интересы, или пытается выручить дружка или подружку и т. п.
До чего дошло — сыщик иногда не в силах раскрыть преступление! Так, например, обстоит дело в блестящем, на мой взгляд, романе С. Жапризо "Убийственное лето" (Зарубежный детектив. М., 1980). В роли добровольного сыщика там выступает непрофессионал, притом персонаж, наименее, казалось бы, для этой роли подходящий — весьма ограниченная, по первому впечатлению, девица, из тех, о ком говорят: "телка". Но пусть не подумают те, кто романа не читал, что тут просто оказалась "не по Сеньке шапка". Отнюдь! "Телка" выказывает точнейший аналитический ум, под стать самому Шерлоку Холмсу, и плюс к этому необычайное хладнокровие и выдержку. И если она все-таки допускает ошибку, то потому, что сама жизнь оказывается "хитрее". Кстати, ее ошибка стоит жизни совершенно невинным людям: их обрекают на смерть до того, как становятся известны (благодаря чистой случайности) подлинные виновники преступления.
Здесь уже звучит новый для детектива мотив рока. Сэр Рональд Нокс был бы шокирован: он считал абсолютно недопустимым вмешательство рока или каких-либо сверхъестественных сил.
Еще один древний мотив, настойчиво прорывающийся в современный детектив, — месть. Добровольный сыщик, отыскав преступника, зачастую расправляется с ним сам, не "утруждая" лишний раз правосудие. Обычно в таких случаях расправа представляет собою кульминацию действия, эмоциональный выплеск: читатель как бы приглашается разделить удовлетворение, испытываемое героем от того, что ему удалось наконец расквитаться. Напомню, что в традиционном детективе главное — разгадка преступления; проблема наказания там, как правило, даже и не ставится. В любом случае речь там идет именно о наказании в соответствии с законом, а не о мести; судьбу преступника решает не злая старуха Немезида, но беспристрастная Фемида.
Другая новация: двойственность фигуры преступника. Прошу не путать с той литературой, где мы находим глубинный психологический анализ: в глубине своей души каждый преступник, наверное, — фигура сложная, неоднозначная.
Но детектив, даже так называемый психологический, на большую глубину не идет, иначе он не был бы детективом. Здесь все проще. К примеру, в романах много переводимого у нас Джеймса Чейза встречается такой характерный персонаж — "хороший парень" или "хорошая девушка", в силу той или иной случайности ставшие на путь неправедный. Грань между добром и злом здесь тонка, как острие бритвы. Читатель в растерянности — то ли ему осуждать этих "полухороших-полуплохих", то ли, наоборот, сочувствовать им.
Надо, правда, оговориться, что для французов в этом нет ничего радикально нового. Во французской детективной литературе еще в прошлом веке встречался тип "благородного вора", одной рукой совершающего преступления, а другой — помогающего сирым, обиженным и т. п. Но в английском классическом детективе подобные вещи были абсолютно исключены: преступник есть преступник, и никакая "облагораживающая" его подсветка недопустима.
И наконец, "фон", изрядно темный уже у Хеммета и Чендлера, еще больше темнеет в детективах 60 — 80-х годов. Зло разрастается и вширь и ввысь, а добро, наоборот, сжимается и становится все менее защищенным. Успех же, одерживаемый в финале (а бывает и так, о чем выше уже говорилось, что все усилия сыщика остаются, по сути, безуспешными), воспринимается как локальный и потому не слишком убедительный. В повести П. Валё и М.Шеваль "Полиция, полиция, картофельное пюре" (М… 'Прогресс, 1988) участники расследования едва ли не огорчены тем, что им удалось схватить убийцу, ибо последний оказывается не столько виновником, сколько жертвой обстоятельств, а подлинные виновники в силу своего общественного положения остаются недосягаемыми. Такова сила коррупции, мафиозной спайки, что сыщик зачастую оказывается в положении комиссара Каттани из нашумевшего "Спрута" — бьющимся головой о стенку.
А чего стоит успех лично сыщику, в какие только переделки он не попадает! Полюбилось авторам отдавать его на расправу преступникам. Те, злодеи, как будто понимают, что нельзя сыщика убить (одно из немногих "правил игры", оставшихся в силе), и от этого, похоже, ярятся еще больше, избивая его всеми возможными и невозможными способами. Правда, и сыщик сам дерется артистически. Если уместно употребить это слово, "артистизм", применительно к положениям, где хрустят человеческие кости и воют от боли избиваемые. Тут уже не до загадок-разгадок, весь интерес сосредоточивается на том, кто кого как шарахнет.
Думаю, что заключение Сомерсета Моэма об упадке и разрушении детектива в конце концов все-таки оправдывается, хотя и с некоторым существенным запозданием. Но не потому, что теперь-то все приемы уже открыты — кто знает, до чего еще можно додуматься? Дело в другом. Разрушается структура классического детектива — и почему бы не сказать: детектива вообще? Гибнет "игра". Ее место занимает жизненный "сор" в слегка препарированном виде.
Нет, я не стану утверждать, что чтение современного детектива (или квазидетектива, как угодно), во всяком случае, его лучших образцов — разочаровывает (один из детективов, к примеру, Жапризо я здесь уже имел возможность оценить). Как литература, он имеет свои достоинства — повторяю, в лучших своих образцах. А как "игра"? Все-таки детектив далеко не крикет, он связан с жизнью гораздо более интимным и существенным образом. Открывая очередную книжку, я ощущаю себя не только любителем данного жанра, но и простым смертным, которого, как и всех остальных смертных, проблема преступности задевает самым непосредственным образом.
