Богомил Райнов - Черный роман
Преступление — это результат противоречия между личностью и обществом, наиболее резкое и крайнее проявление конфликта между стремлениями отдельного человека и интересами коллектива. Следовательно, пока существует антагонизм между личностью и обществом, будет существовать и опасность того, что этот антагонизм в тот или иной момент найдет свое проявление в преступном акте. Но поскольку особенности данного общества — результат объективных условий и объективного развития, постольку и особенности каждого отдельного индивида не представляют собой некую неизменную величину, а являются производным от особенностей самого общества. Социальный порядок карает преступника, но он же в известном смысле его воспитывает. От своеобразия данного строя зависит и своеобразие преступлений, порожденных этим строем. Преступный акт всегда социально обусловлен, и рассматривать его вне этой зависимости — все равно что судить о жизни растения только по листьям, не принимая во внимание его корень.
Говоря о «золотом веке» или любом другом предгреховном периоде человеческой истории, религиозные и мифологические предания выражают, хоть и в искаженном виде, некую историческую закономерность. Преступность не запрограммирована биологией человека, а является результатом определенной социальной эволюции, точнее, зарождения эксплуатации и частнособственнического сознания. Самый характер преступности в ту или иную эпоху определяется в своей основе особенностями социального строя. Преступность в новой и новейшей истории человечества — это, по-существу, буржуазная преступность, возникшая не «вопреки» стремлениям господствующего класса, а именно как прямой результат его господства. Любое, даже самое беглое ознакомление с фактами убеждает нас в этом, но особенно характерна картина американского общества.
Как мы уже упоминали, большинство буржуазных социологов рассматривает преступление как специфический индивидуальный акт, как результат имманентных особенностей человека. Но можно ли считать индивидуальным актом один из первородных грехов американского общества — работорговлю и рабский труд, официально признанные и оправданные через пятнадцать веков после падения рабовладельческого строя? Индивидуальный или социальный акт — деятельность ку-клукс-клана и многих организованных форм расистского террора? Разве можно назвать индивидуальным актом суды Линча, представляющие типичнейшее проявление произвола разбушевавшейся толпы по отношению к беззащитному индивиду? И как отнести к индивидуальным актам легализованные судом политические убийства, например Сакко и Ванцетти или Этель и Юлиуса Розенбергов?
И можно ли не признать, что американское общество создало свой специфический «американский» стиль, утвердило свой, личный почерк в грязной сфере преступления? Общество, которое сочло необходимым обеспечить себе жизненную территорию путем жесточайшего и ненужного истребления индейцев, превратило геноцид в основу своей завоевательной политики.
Американская буржуазия создала также свой стиль преступлений, направленных против отдельной личности. Эта страна ускоренной индустриализации еще в 20-е годы нашего века сумела создать промышленные формы преступления. Гангстеризм как сочетание экономической деятельности с кровавым террором возник именно в США и, как свидетельствуют многочисленные факты, продолжает процветать, организованный в своеобразные преступные тресты, именуемые «Cosa nostra» («Наше дело»), «Корпорация убийств», «Синдикат преступлений» и т. д.
Страна «неограниченных возможностей», где все делается с размахом, отличается невиданным размахом и в области насилия. Самые ужасные преступления века совершены именно здесь, и, не слишком углубляясь в историю, можно сразу же вспомнить лишь некоторые из них. В 1946 году восемнадцатилетний Уильям Хиренс застрелил семь человек. В 1948 году двое других юношей также совершили семь убийств. На следующий год какой-то только что демобилизованный солдат принялся расстреливать толпу и убил тринадцать человек. В 1956 году в штате Коннектикут два юных преступника ради ничтожной добычи убили семь человек. В 1958 году девятнадцатилетний Чарльз Старкуетер и его пятнадцатилетняя подружка убили одиннадцать человек. В 1959 году Перри Смит и Дик Хикок уничтожили целую семью — отца, мать, сына и дочь.[2] В 1965 году Ричард Спетч убил в Чикаго восемь санитарок, а Чарльз Уитмен в Остине убил двенадцать человек. В 1969 году банда Мэнсона совершила известное кровавое нападение на виллу Шарон Тейт, зверски зарезав беременную киноактрису и ее гостей.
Американская буржуазная цивилизация создала свой самобытный стиль и в области политических преступлений. Господствующий класс не только расправляется со своими противниками, но, подобно мифическому Хроносу, пожирает собственных детей. Линдон Джонсон в одном из своих выступлений отмечал, что начиная с 1865 года каждый третий президент США подвергался покушениям, а каждый пятый был убит. Как показывают свидетельства видных американских юристов, журналистов и общественных деятелей, все эти преступления совершались с ведома и при участии высших полицейских властей. Не случайно, что все попытки расследовать эти политические убийства никогда не приводили ни к чему большему, чем поимка непосредственных исполнителей, и ни разу не открыли истинных инициаторов и организаторов покушения. Многочисленные уголовные аферы самого крупного масштаба, зарегистрированные начиная с 20-х годов, неизменно показывают, как это нередко признает и сама американская печать, что между гангстерами и полицейскими, гангстерами и бизнесменами, гангстерами и буржуазными политиками существуют тесные связи и прямое сотрудничество.
Но американский стиль насилия не менее отвратителен, даже когда он и не проявляется в столь крайних формах физического уничтожения. Следствия по так называемой «антиамериканской деятельности», многообразные проявления маккартизма, расизма и т. д. — все это такие же преступные акты господствующей верхушки, направленные против угнетенного большинства. И все это, как нам кажется, достаточно ясно показывает, в ем корни преступности — в «порочной» ли сущности человеческой природы или в порочности самого буржуазного строя, деформирующего эту человеческую природу.
Именно чудовищный рост преступности в буржуазном мире привел в литературе к выделению в самостоятельный жанр произведений, отражающих тему преступления. Можно было бы подумать, что возникновение этого жанра представляет собой инстинктивный акт самозащиты: художники исследуют это мрачное явление, чтобы найти пути и средства его преодоления. Можно было бы также с не меньшим основанием считать, что возникновение такого рода литературы представляет собой чисто коммерческое стремление использовать все растущий интерес публики к этой злободневнейшей теме. Мы могли бы, наконец, решить, что преступное общество сознательно способствует развитию жанра, в произведениях которого преступник является главным, а часто и положительным героем.
Каждое из этих предположений справедливо в том или ином отношении, но ни одно из них не раскрывает всей сущности этой литературной продукции, более сложной и противоречивой. В ней отражены, хотя и в своеобразном преломлении, почти все идейно-художественные тенденции «большой» современной литературы Запада. Именно это вызывает необходимость конкретного и объективного исследования творческих явлений в этой области, очень часто оцениваемых слишком поспешно и в целом поверхностно.
Можно, разумеется, задать вопрос, а стоит ли вообще терять время на изучение подобной литературы, которая, по крайней мере на первый взгляд, представляется не слишком чистой и, как утверждает традиционная точка зрения, не содержит никаких идейных и художественных достоинств. Но, даже не вдаваясь пока в анализ этой точки зрения, мы могли бы ответить тоже вопросом. Разве задачи идеологической борьбы требуют от нас, чтобы мы изучали только те произведения буржуазной культуры, которые содержат бесспорные идейные и художественные достоинства?
Все еще существуют теоретики, убежденные, что так называемая «бульварная» продукция, и в частности детективные романы, фильмы, комиксы и пр., — явление совершенно побочное, которому сама буржуазия не придает серьезного значения, и что, следовательно, вряд ли стоит заниматься изучением и оценкой подобной продукции, находящейся за границами истинного искусства. Эти взгляды, как нам кажется, не соответствуют ни истинному положению вещей, ни задачам нашей идеологической борьбы. Направлять внимание нашей критики лишь на произведения, считающиеся подлинным искусством, означает, что мы оставляем вне зоны обстрела большую часть литературной продукции только потому, что ее эстетические достоинства более чем спорны. Но это означало бы в то же время, что мы легкомысленно поддаемся диверсии противника, то есть занимаемся исследованием лишь того материала, который противник сам считает необходимым предложить нашему вниманию. Известно, что эстетическая оценка может быть дана как явлениям эстетическим, так и антиэстетическим. С другой стороны, наша полемика должна всегда и прежде всего иметь в виду не то, как сама буржуазия смотрит на те или иные произведения, а их реальное распространение и влияние, то есть реальный эффект их развращающей проповеди.
