Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 1. Повести. Театр. Драмы
Густав. А зачем тебе она?
Адольф. Она должна быть тем, чем был для меня Бог, пока я не стал атеистом: объектом деятельного преклонения.
Густав. Оставь преклонение и замени его чем-нибудь другим. Капелькой здравого презрения, например.
Адольф. Я не в силах жить без уважения.
Густав. Раб!
Адольф. Без уважения, без любви к женщине!
Густав. Ну, в таком случае, вернись к прежнему Богу, если тебе так необходим идол, которому ты мог бы поклоняться. Хорош атеист, с бабьим суеверием! Хорош свободный ум, который не может свободно думать о женщинах! А ты знаешь, в чём состоит вся эта таинственность, неуловимость и глубина твоей жены? В её глупости!.. Поднося к его липу письмо. Смотри сам: она не в состоянии отличить прямого дополнения от косвенного! И видишь ли, это — ошибка механика! Крышка от якорных часов, а внутри-то цилиндр! Нет, вся беда в том, что она в юбке ходит. Попробуй — ка надеть на нее брюки, нарисовать под носом углем усы, да выслушай беспристрастно все её глубокомысленные идеи… тогда и увидишь, что это совсем другое. Получится, дорогой мой, ни больше, ни меньше, как фонограф, который повторяет, разжиженные, твои и чужие слова! Ты видел нагую женщину? Ну, конечно, видел! Это юноша с чрезмерно развитой грудью, недоносок, вытянувшийся и остановившийся в росте ребенок, хронически анемичное существо, с периодической потерей крови. Тринадцать раз в году! Что же может выйти из неё?
Адольф. Ну, хорошо! Допустим! Но как же тогда я поверю в наше равенство?
Густав. Самообман!.. Сила притяжения юбки, вот и всё! А может быть, вы и в самом деле сравнялись! Нивелировка; её капиллярная сила поглотила воду до общего уровня… Глядит на часы. Однако, мы уж шесть часов болтаем! Скоро и твоя жена приедет. Пожалуй, пора закрыть заседание! Ты немного отдохнешь!
Адольф. Нет, нет! Не уходи! Мне страшно остаться одному!
Густав. Всего — то несколько минут! А там и твоя жена придет!
Адольф. Да, вот и она!.. Странно! Я соскучился по ней, но вместе с тем боюсь её. Ома ласкова, нежна со мной, но её поцелуи душат, истощают, надрывают меня. Я в таком же положении, как несчастные мальчишки в цирке, которых клоун изо всех сил щиплет за кулисами за щеки, чтобы показать публике их румяный цвет лица.
Густав. Мой друг, мне жаль тебя! И не будучи врачом, я могу сказать, что ты при смерти! Достаточно посмотреть на твои последние картины, чтобы убедиться в этом.
Адольф. Ты думаешь?
Густав. Твои краски стали водянисты, бесцветны, расплывчаты, так что сквозь них просвечивает мертвенно — желтый холст; точно сквозь них глядят на меня твои впалые, восковые щеки…
Адольф. Довольно! Довольно!
Густав. И это не только мое мнение. Ты читал сегодняшнюю газету?
Адольф, ежась. Нет!
Густав. Она на столе!
Адольф тянется за газетой, но не решается ее взять. Так и напечатано?
Густав. Прочти! Или мне прочитать?
Адольф. Нет!
Густав. Может быть, мне лучше уйти?
Адольф. Нет, нет, нет! Не знаю… Кажется, я начинаю ненавидеть тебя и в то же время я не могу остаться без тебя! Ты как будто помогаешь мне выбраться из проруби, в которую я попал… когда же я взбираюсь на край, ты бьешь меня по голове и снова топишь меня! Пока я хранил про себя эти тайны, я чувствовал, что внутри меня что-то есть. А теперь я пуст. На картине одного итальянского художника изображена пытка: у какого-то святого выматывают внутренности колесом; распростертый на земле мученик созерцает свою казнь и видит, как он становится тоньше и тоньше, а катушка — всё толще! — У меня такое чувство, как будто ты стал сильнее за мой счет, и, уходя, ты уходишь совсем содержимым и оставляешь мне одну оболочку.
Густав. Пустое воображение! Наконец твоя жена вернется с твоим сердцем!
Адольф. Нет, теперь уже нет, после того как ты сжег его! Ты превратил всё в пепел, — мое искусство, мою любовь, мою надежду, мою веру.
Густав. Всё это было уже раньше сделано!
Адольф. Да! Но многое еще можно было спасти! А теперь слишком поздно! Ты — поджигатель, убийца!
Густав. Самое большее — мы выжгли лес под пашню! Теперь будем засевать пепелище!
Адольф. Я ненавижу тебя! Будь ты проклят!
Густав. Это признак хороший! Значит, еще сила у тебя есть! И я помогу тебе встать на ноги! Согласен ты повиноваться мне во всём?
Адольф Делай всё, что угодно. Мне остается только подчиниться.
Густав встает. Смотри на меня.
Адольф. Ты опять смотришь на меня другими глазами, которые притягивают меня.
Густав. Слушай меня!
Адольф. Хорошо… но говори о себе!.. Не касайся больше моей личности. Весь я — обнаженная рана, я не в силах переносить, чтобы ты касался её!
Густав. Что же. мне рассказать о себе? Я учитель мертвых языков и вдовец… Вот и всё! Возьми мою руку!
Адольф. Какая чудовищная сила у тебя. Я почувствовал что-то в роде электрического удара!
Густав. И подумать только, что я был когда-то так же слаб, как и ты… — Встань!
Адольф встает, опираясь на плечи Густава. Я — как больной ребенок с размягченными костями… Мозг мой обнажен!..
Густав. Пройдись по комнате!
Адольф. Не могу!
Густав, иди, или я ударю тебя!
Адольф, выпрямляясь. Что ты сказал?
Густав. Я сказал: Иди, или я изобью тебя!
Адольф, отпрыгивая на шаг назад. Ты!..
Густав. Браво, кровь твоя прилила к голове, и твое самочувствие проснулось! Теперь я прибегну к электричеству! Где твоя жена?
Адольф. Моя жена?
Густав. Да!
Адольф. Она уехала на общее собрание.
Густав. Ты в этом уверен?
Адольф. Совершенно!
Густав. Что это за собрание?
Адольф. Насчет сиротского дома.
Густав. И вы расстались друзьями?
Адольф медля. Нет… не друзьями…
Густав. Стало быть врагами! Ты оскорбил ее?
Адольф. Ты ужасен! Я боюсь тебя! Откуда ты знаешь?
Густав. Очень просто! По трем известным я нахожу неизвестное! Что ты сказал ей?
Адольф. О, всего два слова… но ужасных, и я сожалею, сожалею!
Густав. Не делай этого! Ну говори!
Адольф. Я назвал ее «старой кокеткой».
Густав. А потом?
Адольф. Больше ничего!
Густав. Неправда… Может быть, ты забыл или вернее ты не хочешь вспомнить. Ты просто спрятал всё это в потайной ящик. Открой его.
Адольф. Я ничего не помню!
Густав. Ну, так я тебе напомню. Ты сказал ей приблизительно следующее: «И тебе не стыдно кокетничать? В твои годы любовников не найдешь!»
Адольф. Я сказал это? Я не мог не сказать! Каким образом ты мог это узнать?
Густав. Когда я ехал сюда на пароходе, я слышал, как говорили об этой истории!
Адольф. Кто?
Густав. Она! Она рассказывала ее четырем молодым людям, которые ехали вместе с ней. Как и все стареющие, она уже льнет к чистой молодежи!
Адольф. Ничего преступного в этом я не вижу!
Густав. Это же — игра в братца и сестрицу, когда в действительности представляешь из себя отца и мать.
Адольф. Так что ты ее видел?
Густав. Ну, конечно! Вот ты её никогда не видал, потому что ты видел ее всегда в своем присутствии. Поэтому-то муж никогда и не может знать своей жены. Есть у тебя с собой её портрет? Адольф вынимает карточку из бумажника, Густав рассматривает ее. Тебя не было с ней, когда она снималась?
Адольф. Нет!
Густав. Ну так всмотрись повнимательней! Разве похож этот портрет на те, которые ты сам рисовал с неё? Конечно нет! Те же черты, но другое выражение. Ты не в состоянии об этом судить, потому что невольно вносишь в этот портрет свое собственное представление. Забудь оригинал и взгляни на этот портрет, как художник… Что ж ты увидишь? Я вижу одну только заигрывающую кокетку. Обрати внимание на эту циничную складку около рта… Ты разве замечал ее когда-нибудь раньше? А этот взгляд, который ищет мужчину… не тебя, конечно… А это декольте, эти беспорядочные завитки, открытые руки!.. Видишь?
Адольф. Да, да… Теперь вижу!
Густав. Берегитесь, молодой человек!
Адольф. Чего?
Густав. Её мести! Вспомни, что ты оскорбил ее в лучшем и высшем, что в ней есть, сказав, что ей уж нечего надеяться найти себе поклонника! О! если бы ты о её литературных трудах отозвался, как о каком-то пустяке, она бы расхохоталась тебе в лицо и заявила бы, что ты просто ничего не понимаешь, но насчет этого… Поверь уж… если она еще и не отплатила тебе, так разве потому, что судьба не послала ей подходящего случая.
Адольф. Надо вывести ее на свежую воду!
Густав. Справься!..
Адольф. Справиться?
Густав. Выследи ее! Я помогу, если хочешь!
Адольф. Немного раньше… немного позже… Не всё ли равно? Но что же делать?
Густав. Виноват… прежде всего… нет ли у твоей жены каких-нибудь особенно чувствительных сторон?
Адольф. Очень мало! Она живуча, как кошка!
Густав. Вот и пароход подходит! Через какую-нибудь минуту она будет уж здесь.
Адольф. Ну, так я пойду ей навстречу!
