Вера Булич - Чужая весна

Прошумела в небе эскадрилья,
На рассвете пробудив от сна,
И опять лишь ласточкины крылья,
Облака, заря и тишина.

Как чудесно, выйдя из подвала,
Подойти к высокому окну,
Окунуться в воздух небывалый,
В тепло-розовую тишину.

Спят дома, и улицы — пустые,
Пахнет медом липовый бульвар.
Так глубоко я дышу впервые
И благословляю утра дар.

Много раз в подвал сбежим сегодня,
Просчитав площадки этажей…
Но запомню этот дар Господний,
Всех даров чудесней и свежей.

Лишь одно для сердца непонятно,
Что над черным бедствием войны
Розлит этот воздух благодатный
Розово-медовой тишины.

Я слушаю. Полночь глухая.
Июльская полночь душна.
Тяжелой стопою шагая,
Над городом бродит война.

Стрельба из зенитных орудий?
Воздушной ли мины разрыв?
Что в этом прерывистом гуде
Тревожит, в ночи разбудив?

Над улицей ветер свободный
Прохладную гонит струю
И голос иной, благородный
Я в грохоте вдруг узнаю.

Не злоба людских измышлений
Стальным прорицает жерлом, —
Из душных июльских томлений
Явился торжественный гром.

Гремит первородным раскатом,
Слепит полыханьем глаза,
Потопом сбегает по скатам
Небесного гнева гроза.

Отмщенье и воздаянье.
А души грешны и слабы…
О если б услышать взыванье
Архангела грозной трубы!

Разгром. Развалины и трупы,
Осколки стекол, сажа, кровь.
Слова беспомощны и тупы,
Бессильна кроткая любовь.

Угрюмый ветер волком рыщет
Среди истоптанных полей.
Необозримые кладбища,
Постукиванье костылей.

С какой мольбой, с какой тоскою
О том, чтобы предотвратить! —
Нельзя оторванной рукою
Свой лоб и грудь перекрестить.

И плена злое униженье —
На раны брошенная соль,
И смерти страшное виденье,
Неутихающая боль.

…Как ночь текла в застывшем взгляде,
Как выл на пепелище пес,
Как снежный ветер трогал пряди
Обмерзших неживых волос.

Папироса «Беломорканал»
Фабрики табачной в Ленинграде.
…Политрук сражен был наповал
Финской пулею в лесной засаде.

Ароматен тихий теплый дым
Русской папиросы политрука.
Политрук был молод и любим,
Но внезапно грянула разлука.

Русских женщин красота нежна,
Любовались финны-офицеры.
«Другу и товарищу» — одна,
А другая — «от невесты Веры».

Замело метелью бугорок,
Бродит ветер по лесным могилам.
…Серый пепел, тающий дымок…

Звали политрука Михаилом.

Как весенние снега сквозные,
Облака уходят от земли.
Из могил подснежники лесные
Синими глазами расцвели.

По кустарникам запели птицы,
Мхов намокших зеленеет плющ.
В сумерках туман густой клубится,
Реют сонмы отлетевших душ.

Воздух вечереющий печален.
Душ скитальческих восходит зов
От полей сражений, от развалин,
От израненных в боях лесов.

Это их в тумане колыханья
Над деревьями чужой весны,
Это их иссякшие дыханья,
Недоснившиеся в жизни сны.

В скорбный день молитвы поминальной
От ушедших в землю от земли,
Радуница, радостью пасхальной
Души неотпетых утоли.

Ночами черен и безлюден
— Собор, казармы тюрьма,
Над ними зим военных тьма —
Угрюмый, сумрачный Скатуден.

За доком стынут трубы суден,
Пустая улица нема,
Безжизненные спят дома,
И сон из башни непробуден.

Но вот вздымаясь выше, выше,
Прорвав засаду плотных туч,
С лучом скрестился в небе луч,

И отблеск падает на крыши
Прозрачною голубизной:
Прожекторов дозор ночной.

Достойно начинай свой день
Молитвою, трудом, молчаньем.
Все гуще роковая тень
Над нашим трепетным дыханьем.

Как нежен розовый закат!
Как чист прекрасный голос Музы!
Внимай! — но душу тяготят
Земные горести и грузы.

И от разрушенных домов,
Из черноты разбитых окон
Все явственнее слышен зов
Одолевающего рока.

Благослови короткий день,
Хоть он потрачен был напрасно,
И обернись, вступая в тень:
Заря прозрачна и прекрасна.

Ослепший месяц выйдет на поля,
Но луч в глазах не встретит отраженья.
Оглохший ветер ветки рощ качнет,
Но шелест нежный не коснется слуха…
Цвети, цвети, печальная земля,
Цветами скрой следы уничтоженья!
…Дорогой тайной сон меня ведет,
Шуршит бурьян заброшенно и сухо.

А мы здесь прежде жили наяву.
Мы радугу видали после грома,
Слыхали птиц и трогали траву,
Дышали воздухом родного дома.

Как тускло и беззвучно все во сне!
Как призрачны приснившиеся вещи!
Мы ничего из сна не унесем,
Не оживим теней своим дыханьем.
Шуршит бурьян…
И снова шум извне
И пробужденья полумрак зловещий.
— В чужих домах мы тенью промелькнем
И не наполним их воспоминаньем.

Простая жизнь. Свой домик у воды,
Цветы и грядки с изобильем ягод,
Осенних яблонь сочные плоды
И в зимней кладовой припасы на год.

Мечты, мечты… Не время строить дом,
Искать благополучия земного.
Мы — сброшенный на землю бурелом,
К родным корням не прирасти нам снова.

Броди, душа, по миру сиротой,
И в дом чужой ты заходи с опаской,
Чужой не обольщайся теплотой,
К земным вещам не прикасайся с лаской.

Броди, душа, и в дождь, и в снег, и в пыль,
Но береги остатки достоянья:
Свой крест, истертую суму, костыль
И горькие до слез воспоминанья.

Шероховаты, жестки и строптивы —
И ни одна из тех вещей домашних
Ручной не станет, вечная вражда!
Весь день проходит в спешке суетливой,
Уж луч заката нежится на башнях,
Вот между крыш колышется звезда —

Не сломлено вещей сопротивленье.
Еще они украдкой строят козни
И время рвут в клочки, как полотно.
…Есть в глубине подводное теченье,
Его не видно. Час бессонный поздний
Смыкает шторой лунное окно.

И с каждым днем тоска глухая резче,
Громоздкий мир теснит, сплошной запрудой,
Со всех сторон стоит он начеку.
О дар! — преображать земные вещи
С их тяжестью, с их оболочкой грубой
В прозрачную и легкую строку!