Михаил Кузмин - Условности (статьи об искусстве)
Кажутся бесполезными вопросы, хороши ли декорации и постановка. Вероятно, да: их не было заметно; так должно было быть, как было. На естественное не обращаешь внимания. Нужно почти отвлечься от спектакля, чтобы ответить хорошо ли играли. Хорошо ли жили Джон и «малютка», и Тилли Слоубой, и мастер Текльтон, и Калеб, и прекрасная (ах, какая прекрасная!) Мей Фильдинг?
Конечно, хорошо жили, как велел им Диккенс и как подслушали это гг. Дурасова, Хмара, Вахтангов, Колин, Корнакова, Успенская и др.
Хорошо ли играет мать, которая утешает плачущего ребенка, хорошо ли играет муж, любящий нежно и крепко свою жену?
Да разве они играют? Они поступают как нужно и иначе нельзя поступать. Исполнять «Сверчка» иначе, как в Студии Художественного театра, — невозможно. Может быть, это лучшая похвала, к которой они, впрочем, достаточно привыкли. «Сверчок», если хотите, не зрелище, это живое чудо.
Дело вкуса — предпочесть то, или другое. Можно ведь и артистическую честность не очень любить, предпочитая удачливое шарлатанство, — но иногда всем необходимо вспомнить о честном, совестливом житье, радостях и веселье. Я думаю, что теперь именно не найдется людей, которые не обрадовались бы личностям, «в которых нет лукавства». Вот второй детский идеальный спектакль не в детском театре. А хотелось бы, чтобы дети его видели, хотя тут и идет речь о супружеской неверности, а не о Бабе-Яге.
Новый СалтанВ кукольном театре представлена «Сказка о царе Салтане». Маленький уголок фойе, отведенный театром Студии для кукольных представлений, был совершенно наполнен детской публикой, рукоплескавшей и кукольным трюкам, и кукольным неловкостям, и недостаткам постановки, и немного длинным антрактам.
Конечно, куклы страшно милы, и на них не сердишься, если они зацепляются друг за друга, валят то мебель, то «море-океан», где-нибудь застревают, поднимаются, когда не нужно, на воздух; часто прелесть их движений забавна независимо от воли и желания управителей.
Но несомненно также, что вчерашний спектакль разыгран еще
«перстами робких учениц».
Что говорить, это наука очень трудная, управлять свободно марионетками. И в полгода управители театра Студии сделали хорошие успехи, но остальные недочеты нужно ставить в вину уже не заведующим кукольным театром, а общим руководителям Студии, у которых куклы в очевидном пренебрежении. Неужели не нашлось ни режиссера, чтобы поставить пьесу, ни актеров, чтобы читать текст? Поставлена сказка никак, вся постановка заключалась в страхе, как бы куклы не зацепились, не перепутались, что с большим трудом почти всегда удавалось. Читало же, по-моему, два человека, мужчина и женщина, за все роли, почти не меняя голосов.
Отдельные жесты и моменты были, впрочем, очень хороши, заставляя жалеть, что не все в таком же роде.
Собственно говоря, вполне готовы только прекрасная, свежая музыка Виноградовой, избежавшей влияния Римского-Корсакова, и сами куклы, искусно и поэтично сделанные.
Кажется, кукольные представления предполагают взрослую публику, и опять является вопрос об уместности соединения в одном театре детских спектаклей кукольных и «Мандрагоры».
Пожалуй, придется насильственно не допускать малолетнюю публику на «Бову» и «Мандрагору», а я не знаю, насколько желательны такие меры.
В определенные дни устраивать детские утренники (вроде передвижного театра), мне кажется, все-таки удобнее; во всяком случае, выделить спектакли для детей как-нибудь из рядовых необходимо.
Наивные вопросы (Гастроли Московского Камерного театра)
Пьесой Л. Столицы «Голубой ковер» закончились гастроли Московского Камерного театра, еще раз удостоверя, какой редкий, прекрасный и разнообразный артист Церетели, как несносна манера читать стихи у Коонен (конечно, хорошей артистки), причем эта «напевная» и тягучая манера, будучи повторяема всеми участниками спектакля, делается совершенно нестерпимой даже при неплохих стихах и несколько тяжелой добросовестности постановки. Если отбросить все поэтические и символические побрякушки очень сомнительного вкуса, то татарская сказка Л. Столицы окажется типичным произведением дамы с темпераментом. Этот род искусства, происходя от Мирры Лохвицкой, коснувшись Тэффи, поскольку она поэтесса, благополучно докатывается до Лаппо-Данилевской, Чарской, Нагродской и Вербицкой. Было неловко слушать, как Коонен, изображая Дон Жуана женского пола, мечтала, вроде гоголевской невесты, чтобы в одном мужчине соединялись и «тигровая страсть» и «дымка грезы» и т. п. — вообще, сбор каких-то пошлостей. Разные «поэтические» сказки и мечты о пресловутом «голубом ковре», подчеркнутые и как бы выдавленные однообразной аффектированной декламацией, были очень ординарны и скучны. Без аффектации пьеса могла бы иметь успех именно у исчезнувшей публики Малого театра, как по замыслу, так и по авторскому выполнению. Впрочем, в смысле пластическом у Коонен были очень привлекательные места, особенно в первом действии.
Из невыдержанной до конца роли великодушного влюбленного, Церетели сделал превосходный сценический и психологический образ, сдержанно-пламенный, великодушно-дикий, совсем не «тигровый», как задумано, довольно банально, у автора, а мудрый и трогательный.
Комические сцены жен и советников, при полном отсутствии юмора у Столицы, и поставлены были неудачно, неприятно напоминая по приемам устарелые и провинциальные трактовки комических сцен в пьесах Шекспира. Тот же хохот самих действующих лиц (очевидно, это считается заразительным), кашель, чиханье, ненужные пантомимы, все неприятно резало слух и глаз. Впрочем, «поэтические» сцены вторых персонажей (мамелюков) при убийственной читке, почему-то облюбованной этим театром, были еще хуже. Художник Миганаджан (почти восточный Микеланджело) стремился подражать колориту персидских миниатюр, но это ему не очень удалось.
И вот гастроли кончены.
Людям свойственно задавать детские вопросы: зачем и почему? На них могут быть наивные ответы, не требующие никаких пояснений «затем» и «потому». Или ответы, обоснованные, которые всегда могут быть оспариваемы. Мне кажется, что простые ответы на вопросы, возникающие по поводу гастролей Московского театра, не удовлетворят этот самый театр, так как москвичи исстари были любителями всяких идеологий и споров. Недаром и славянофилы, и идеологи символизма, и современные философски-религиозные мыслители, и защитники теоретические футуризма — все из Москвы. Любят поговорить о Боге, об искусстве и делают все «неспроста» — словечка в простоте не молвят.
Вопросы наивные и в своей наивности, быть может, недостаточно почтительные, но которые являются естественно. 1) Почему приезжал Московскими Камерный театр? 2) Почему он привез эти именно постановки? 3) Что хотел он этим сказать?
Последний вопрос, сознаюсь, темен и смысла имеет как будто мало, но большинство идеологических проблем отличаются теми же свойствами.
Вот ответы простые.
Почему же камерному театру и не проехаться в Петербург? Ездят же Московский Художественный, Студия, Незлобии, Летучая Мышь… Камерный театр один из самых интересных в Москве, почему же ему и не приехать, благо представилась возможность?
Привез он именно эти постановки как последние, родительскому сердцу самые милые, может быть, менее сложные, чем что другое.
А сказать ничего особенного не хотел, просто хотел дать ряд интересных, по его мнению, спектаклей.
Я думаю, что если эти ответы и соответствуют действительности, то Камерный театр, как идейный, ни за что в этом не признается. Но есть и другие ответы.
Московский Камерный театр приехал познакомить Петербург со своими достижениями. Выбор пьес обусловливался их характерностью для деятельности данного театра и хотел сказать он новое и свое слово в драматическом искусстве.
Если на первые ответы возражений не предвидится, то вторые подлежат подробному рассмотрению. Но при этом трудно расчленить все эти вопросы и придется рассматривать их вместе. Причем, я ограничусь только данными пятью постановками, хотя из остальных постановок того же театра можно было бы вывести несколько другое заключение. Камерный театр упорно утверждает себя как театр «декадентский» со слабым налетом практического футуризма в смысле декораций и костюмов. Три пьесы из пяти («Покрывало Пьеретты», «Король Арлекин» и «Саломея») принадлежат к модным увлечениям далекого уже от нас времени, притом к таким произведениям, у которых нет силы бороться с годами. И как это ни странно, наиболее талантливое («Саломея») показалось и наиболее пустым, устарелым и неприятным. «Голубой ковер», хотя и новинка, но по духу и исполнению опять-таки примыкает непосредственно к этой же эпохе, кроме того, что произведение неудачное и достаточно банальное. Остается прелестный «Ящик с игрушками»; даже стилизованная постановка не отняла у него свежести и непосредственности, стоящей вне мод, лет и артистических течений.
