Вячеслав Рыбаков - Кружась в поисках смысла
Но — все. Уперлись. Во второй половине ХХ века докатился мир до того, что кровь из носу пускай сколько хочешь, а дело — ни с места. Без мыслей и земля не родит, и заводы гадят впустую, и наука превратилась в захолустный мужской клуб с отдельными кабинетами на втором этаже. Страна в наше время может иметь все — уголь, нефть, железо, ракеты, реакторы! и стремительно гнить, необратимо обращая в труху все эти богатства. Потому что нет малости — мыслей.
Отсюда кризис.
Отсюда — перестройка.
Думай! Думай немедленно! А зачем? Родине мысли нужны! А как? А шут его знает… Сядь! Сел. Нахмурь лоб! Нахмурил. Придумал? Нет. Подбородок подопри кулаком, как у Родена, видел? Не видел. Черт, и я не видел. В общем, подопри. Придумал? Нет. А чего придумать-то надо? (Как говорил Винни Пух, если бы я знал, что нужно придумать, я бы обязательно это придумал). А я откуда знаю? У тебя образование, у меня только полномочия. Думай! Двадцать пять рублей дам! Придумал? Нет. Двадцать шесть дам!.. Минус налог. Придумал? Нет. Место в яслях дам! Придумал? Да! Е равно эм цэ квадрат! Гм… где-то я это уже слышал… Еще думай! Придумал! Если сто тонн фенола вылить в одну реку за двадцать пять минут, тот, кто попьет из реки, может… э-э… плохо себя почувствовать. Так. (На место директора химкомбината метит, Эйнштейн хренов. А мы с Денисычем охотились вместе… да и Москва обещала квоту загранкомандировок увеличить, если план по удобрениям перевыполним)… Эта мысль подрывает ленинское учение о войнах справедливых и несправедливых. Неприятный казус. Ну да времена сейчас вольные, так что условимся просто, ты не говорил, я не слышал. Думай дальше. Придумал? Нет. Еще думай! Дз-зын-н-нь! Конец рабочего дня. Ну и пес с ним, пошли водки выпьем. Ты мне четвертной должен, мыслитель. Так что ставь. Придумал! Давай всех рыжих зарежем! А потом картавых!
Если сто тонн фенола вылить… в этой ситуации нет ничего фантастического, разве что количество тонн. Но уже вторая часть фразы включает рассмотрение последствий, затрагивает перспективу, требует заглянуть в завтра. Но если, читая про это завтра, мы узнаем, что человек, наглотавшись фенола, с утроенной силой встал к станку и весь день мурлыкал гимн, это будет не фантастика, а вранье. А если мы попытаемся не врать, то кто-нибудь да обвинит нас в подрыве чего-нибудь. Вот и думай.
В последние годы в просторечии возник термин «книжка от мозгов». Дескать, «отключиться хочу, дай почитать чего-нибудь от мозгов». В разряд такого чтения попала и фантастика. Один из наиболее интеллектуальных и будоражащих как воображение, так и чувство ответственности видов литературы, по определению предназначенный для подпитывания способности мыслить, старательно превращался в литературу от мозгов. А потом еще проводились дискуссии о кризисе жанра!
Нам пытаются отбить нервные окончания, ответственные за осязание будущего. И в значительной степени — преуспевают. Восстанавливать эту способность, даже при самых благоприятных условиях, придется многие годы.
Поэтому НФ, как ни горько признавать это любящему ее человеку, в изрядной мере потеряла читателя и утратила престиж. Обратимо ли это? Не знаю. Способно ли общество создать, взамен фантастики, какой-либо иной механизм художественного, эмоционального прощупывания социально-психологической перспективы? Я не уверен. Думаю, что пока — нет.
Круг четвертый. 1991
ПОД ПРЕДЛОГОМ КОНКРЕТНОЙ КРИТИКИ
«Писателям — абсолютные гарантии»
Мы направились к пограничному знаку. Границы, хотя бы и символические, всегда почему-то волнуют, будоражат фантазию. За пограничными знаками, так мы привыкли себе представлять, всегда находится что-то другое, что-то новое…
Тээт КалласПодавляющее большинство людей хотя бы раз в жизни оказываются читателями. Многие читатели, в силу регулярно совершаемых книгопроходческих упражнений, становятся читателями более или менее квалифицированными. Тех из них, кого обуревает непреоборимое желание беспрерывно делиться впечатлением от прочитанного, зачастую заносит в профессиональные критики. Критики с комплексами, в глубине души всегда уверенные, что если бы они это написали, то написали бы гораздо лучше автора, превращаются в литературоведов. В быту их называют литературоедами. Сами они всяких там романов-рассказов не пишут, зато, читая что-либо, думают лишь о том, как и про что следовало бы это писать на самом деле — то есть как и про что они сами бы это написали, если бы это пришло им в голову — и затем подробно излагают, насколько результат работы автора хуже, чем их разбуженные чтением замыслы. Литературоведы, подсознательно чувствующие чрезмерную притязательность своей уверенности и испытывающие потребность имплицитно покаяться в ней, анализируют подвернувшееся им произведение, пытаясь понять, чего хотел сам автор, и насколько ему то, что он хотел, удалось — и оттого становятся литературоведами хорошими.
Обычный читатель, как правило, может сказать, понравилось ему прочитанное или нет, то есть оценить произведение в чисто эмоциональных категориях «ндра» — «не ндра». Читатель квалифицированный в состоянии с той или иной степенью пространности изложить, что именно ему «ндра», а что «не ндра». Дельный критик способен объяснить, почему это ему «ндра», а это — нет, и с примерами в руках — вернее, на устах — сравнить то или иное «ндра» и «не ндра» с их аналогами в других произведениях, доказывая, что здесь нечто сделано лучше, а здесь нечто — хуже. Литературовед занят тем, что доказывает правомерность и тотальность своих личных «ндра» и «не ндра», привлекая к решению этой задачи весь доступный ему аппарат формальной логики, нелинейной стереометрии, жестикуляционного магнетизма и словесного балета. Таким образом, на любом уровне ядром сообщения является один из элементов оппозиции «ндра» — «не ндра»; однако читатель всего лишь информирует о своей оценке, критик ее доказывает, а литературовед ее навязывает.
Я все это к тому, что я не более, чем читатель. Поэтому постараюсь всеми силами воздерживаться от формулировок типа «хороший» — «плохой», придерживаясь шкалы «мне понравилось» — «мне не понравилось». И даже если, опасаясь повторов и тавтологий, я вынужден буду как-то разнообразить вокабуляр, следует помнить, что смысл терминов «интересный», «гротескный», «добрый» и пр. следует искать именно на этой шкале.
Прежде всего мне «ндра» перевод. Все вещи сборника являются высокохудожественными русскоязычными текстами и, следовательно, самостоятельными и полноправными фактами культуры для всех читающих на этом довольно распространенном языке. К сожалению, я никогда не жил в Эстонии и не знаю языка оригиналов, поэтому не могу сказать, утрачено что-то при переводе, и если да, то что. Бывает, перевод, напротив, обогащает текст, хотя бы взамен утраченного, однако и здесь я ничего не могу сказать. Но уже то, что язык одной вещи сборника не спутать с языком никакой другой, говорит само за себя. Превосходно переданы и порывистая, взвихренная скачками эмоций героя стилистика Тээта Калласа, и неторопливая, устало покачивающаяся между философичностью человеческой жизни и ее тягомотностью стилистика Эмэ Бээкман, и всеобъемлющая ирония Энна Ветемаа с ее словесными карикатурами широчайшего спектра, от дружеских шаржей на фольклор до хлесткой пародии на пропагандистские штампы современности, и судорожно вязкий, почти шизоидный поток сознания Рейна Салури, как нельзя лучше соответствующий бессильной раздвоенности его героя…
Мне «ндра», что все вещи сборника являются действительно художественной литературой, а уж затем, скажем, фантастикой. В сущности, это неудивительно — многие авторы, представленные в «Абсолютной гарантии», с успехом делали эстонскую литературу еще когда я пешком под стол ходил — но все равно приятно. Вдвойне приятно, что это не просто хорошая литература, а в высокой степени интеллигентная литература. Здесь не встретишь идиом типа «хрен моржовый» или «ну, ты, с-сука!», без которых в последнее время почему-то считается невозможным — по крайней мере, в речевых характеристиках — художественно отображать вдохновенный труд и неисчерпаемый внутренний мир наших современников в их взаимодействии друг с другом и с расцветающий день ото дня многонациональной Родиной. Что говорить, мелодика, скажем, Вивальди или Генделя весьма слабо резонирует с напряженным биением пульса полуразвалившегося танкосборочного конвейера. Но верно и обратное: под Вивальди как-то неловко мочиться в подъезде дома любимой девушки, а под, например, «Козлы!» или «Атас!», как утверждают знатоки — не фиг делать. Впрочем, есть особо продвинутые личности, предпочитающие, как герой «Заводного апельсина», учинять непотребства именно когда звучит «старый Людвиг ван» — но статистически подобные самородки сильно уступают пока простым ребятам, избирающим для тех же целей Вилли Токарева.
