Карл Проффер - Ключи к "Лолите"
«Вы просто обязаны разрешить ей играть в "Зачарованных Охотниках". При первом распределении ролей, она оказалась восхитительной маленькой нимфой. Весной же автор проведет несколько дней в Бердслейском Университете и, может быть, согласится присутствовать на двух-трех репетициях в нашей новой аудитории». [с. 241]
Гумберт в конечном счете соглашается, отвечая скабрезной двусмысленностью: "Ваша взяла. Она может участвовать в пьесе. Но если часть ролей мужская, то ставлю условие: мужская часть поручается девочкам" (с. 242). Так оно и произойдет, поскольку Куильти воспользуется случаем, чтобы соблазнить Лолиту.
В пьесе Куильти рассказывается о девушке, "вообразившей себя не то лесной волшебницей, не то Дианой", которая гипнотизирует шестерых охотников, "но в конце концов подпадает сама под обаяние бродяги-поэта (Мона Даль)". Гумберт говорит, что заметил совпадение названия гостиницы и заглавия пьесы, но приписал его какой-то банальной легенде или тому, что скорее название отеля подсказало автору заглавие, чем наоборот, и решил не напоминать об этом Лолите, опасаясь ее упреков в сентиментальности.[95] Однако, посвятив целую страницу рассуждениям о названии гостиницы — одно это должно послужить внимательному читателю предупреждением о том, что Набоков вставляет еще одно звено в многогранную головоломку, — Гумберт сообщает, что эта пьеса действительно новая и недавно была поставлена "в фасонистой нью-йоркской студии". Далее он более подробно пересказывает содержание пьесы:
…но седьмой охотник (не в красной, а в зеленой кепке — экий разиня!) был Молодой Поэт, и он стал настаивать, к великой досаде Дианиты, что и она и другие участники дивертисмента (танцующие нимфы, эльфы, лешие) — всё лишь его, поэтово, сотворение. Насколько я понял, кончалось тем, что, возмущенная его самоуверенностью, босая Долорес приводила своего поэта, т. е. Мону, одетую в клетчатые штаны со штрипками,[96] на отцовскую ферму за глухоманью, чтобы доказать хвастуну, что она-то сама — вовсе не его вымысел, а деревенская, твердостоящая на черноземе девушка… [с. 248]
И Диана (т. е. Долорес), вероятно, способна доказать это, если бродяга-поэт (т. е. Куильти) останется таким же самоуверенным. Бедняга Гумберт! В тот момент он и не подозревал, что замышляет Лолита, но в своей исповеди он дает читателям возможность догадаться об этом и ощутить превосходство над ним.
Готовясь сыграть роль в этой пьесе в духе Метерлинка,[97] Лолита притворяется, что увлечена "проблемами выразительности", и упрашивает Гумберта "не присутствовать на репетициях в школе, как это делали некоторые довольно смешные родители" (с. 248). Возникает вопрос: почему она не хочет, чтобы Гумберт присутствовал на репетициях?
Вспомним, что сказала Эдуза Гольд:[44] автор пьесы, возможно, посетит несколько репетиций. Гумберт потом вспоминает один примечательный случай:
Среди репетиций случилась одна совсем особенная… о сердце, сердце!.. был в мае один особенный день, полный радостной суеты — но все это как-то прошло мимо, вне моего кругозора, не задержавшись у меня в памяти, и когда уже после, к вечеру, я опять увидел Лолиту… меня так поразила сияющая нежность ее улыбки, что я на миг поздравил себя с окончанием всех моих печалей. [с. 248]
Это прерывистое, с придыханием "о сердце, сердце!" возникает здесь только потому, что Гумберт в момент, когда он пишет эти строки, понимает (но раньше он об этом не догадывался), что после этой особенной репетиции Лолита и Куильти стали любовниками и что ее новая лучезарная улыбка относится к Куильти — и будет всегда ассоциироваться с ним в дальнейшем — в Касбиме, Чампионе и Уэйсе. Этот блестящий, великолепный пассаж заканчивается так:
"Скажи", спросила она, "ты, может быть, помнишь, как назывался отель — ах, ты знаешь какой отель (нос у нее сморщился), ну, скажи — ты знаешь, — там, где были эти белые колонны и мраморный лебедь в холле? Ну, как это ты не знаешь (она шумно выдохнула) — тот отель, где ты меня изнасиловал? Хорошо, не в том дело, к чорту. Я просто хочу спросить, не назывался ли он (почти шепотом) — "Зачарованные Охотники"? Ах, да (мечтательно), в самом деле?" И вдруг, с маленьким взвизгом влюбленного, вешнего смеха, она шлепнула ладонью по глянцевитому стволу и понеслась в гору, до конца улицы, и затем покатила назад, в позе совершенного покоя, держа ступни, одну выше, другую ниже, на неподвижных педалях и забыв одну руку на колене, не прикрытом ситцевой юбкой. [с. 248–249]
Очевидно, Лолита уже обнаружила взаимосвязь, которую Гумберт распознает гораздо позже. Однако он снова в начале следующей главы привлекает наше внимание к этой особенной репетиции, словно намекая, что читателю есть над чем подумать:
…(и около недели после той особенной репетиции, на которую, как и на прочие, я не был допущен)… [с. 249]
Вскоре после этого в пятницу, когда Гумберт играл в шахматы с Гастоном Годэном, раздается телефонный звонок от мисс Ламперер, лолитиной учительницы музыки. Она сообщает Гумберту, что Лолита пропустила два урока подряд — в прошлый вторник и нынче. Бедный Гумберт в ужасе думает, чем занимается Лолита. Он поражен и продолжает партию автоматически. В этом состоянии он по оплошности отдает ферзя [т. е. королеву] Гастону, как Германн Чекалинскому. Думаю, это символически означает, что он отдает Куильти свою настоящую королеву, свою принцессу. В символическом плане шахматный ферзь — это Лолита, а Гастон — Куильти. Во время одной из предыдущих партий, когда Лолита танцует внизу, Гастон, по словам Гумберта, путает "эти отдаленные стуки с ужасными ударами, наносимыми ему тараном моего грозного ферзя" (с. 224). Заметьте, что, когда раздается телефонный звонок, Гумберт «случайно» называет Гастона «Густавом» (с. 249).[45] Густав Трапп — это одно из имен-масок Куильти.[98] Когда Гумберт сердито спрашивает Лолиту, где она была вместо урока музыки, та придумывает ловкое оправдание:
…и только сказала d'un petit air faussement contrit, что она, конечно, очень скверная девочка, но было просто невозможно противиться соблазну, и вот она потратила эти часы музыки — о читатель, о мой читатель! — на то, чтобы разучивать с Моной в городском парке волшебно-лесные сцены пьесы. [с. 250]
Этим восклицанием "о читатель, о мой читатель!" Гумберт хочет привлечь наше внимание к лживости Лолитиного оправдания. «Соблазн», которому она не в силах противиться, — это соблазнительная возможность встречи в лесу (или в другом месте) с Моной, она же бродяга-поэт, т. е. Клэр Куильти, автор "Зачарованных Охотников".
Теперь, когда Куильти и Долорес стали любовниками, она намеревается уехать из Бердслея. Не подозревая об истинных мотивах, Гумберт радуется и удивляется ее желанию. Лолита настаивает, чтобы он разрешил ей самой выбирать маршрут их продвижения — с целью тайно пересекаться с путем следования Куильти. Гумберт с Лолитой уезжают из Бердслея: «Когда мы поравнялись с "Новой Гостиницей", она вдруг усмехнулась» (с. 256). Можно предположить, что Лолита усмехнулась, потому что Куильти останавливался в этом отеле и, возможно, она была в его номере. Затем у светофора рядом с машиной Гумберта останавливается Эдуза Гольд:
"Как вам не совестно отрывать Долли от спектакля, вы бы послушали, как автор расхваливал ее на репетиции — " "Зеленый свет, болван", проговорила Лолита вполголоса… [с. 256]
Лолита явно хотела, чтобы Гумберт поскорее тронулся с места, пока Эдуза не выболтала гораздо более взрывоопасные сведения. Тем не менее Гумберт спрашивает:
"Кто именно сварганил пьесу о твоих Зачарованных Охотниках?"
"А, вот ты о чем. Кто именно? Да какая-то старуха, Клэр что-то такое, кажется. Их была целая куча там".
"И она, значит, похвалила тебя?"
"Не только похвалила — даже лобызнула в лобик — в мой чистый лобик", и цыпка моя испустила тот новый маленький взвизг смеха, которым — может быть, в связи с другими театральными навыками[99] — она с недавних пор любила щеголять. [с. 257]
Лолите снова удается отделаться ложью (старуха Клэр) и шуткой (лобзание в чистый лобик). Вновь возникает отголосок ("цыпка моя" — my darling) "Аннабель Ли", и тот же взвизг вешнего смеха, связанный с Куильти.
4
Все это кажется вполне очевидным, но отнюдь не в процессе чтения романа. Большую часть этих моментов можно объяснить иначе, но, скорее всего, куда менее убедительно. Те из них, смысл которых трудно понять при первом чтении, читатель запросто может пропустить, сочтя их «излишними» повествовательными подробностями или очередными причудами Гумберта; и даже те несколько моментов, которые все же остаются загадочными и, по-видимому, требуют специального объяснения, далеко не сразу укладываются в стройную схему. Анализируя "Станционного смотрителя" Пушкина, М. О. Гершензон уподобил подобный процесс разгадыванию детской картинки-загадки, на которой нужно найти прячущегося в кустах тигра. Не просто сразу различить тигра в листве, но как только вы его обнаруживаете, вы удивляетесь, что не могли заметить его раньше. То же самое происходит и с набоковским текстом. Гумберт сам отмечает это явление и как бы намекает нам — если мы еще этого не поняли, — что существует некий код, который необходимо расшифровать:
