Леонид Громов - Чехов в школе
Филевский, историк Таганрогской гимназии, так вспоминал об этом времени: «То было время самого строгого школьного режима, время беспощадного господства классицизма. Две или три ошибки в греческом или латинском переводе исключали возможность получить удовлетворительную оценку на экзамене».
Тан-Богораз, учившийся в одно время с Чеховым в гимназии, писал: «Наша Таганрогская гимназия до смешного похожа на ту, что описана у Короленки. Как будто всех этих учителей чеканили дюжинами из тусклого олова по одной и той же форме».
И дальше: «Лысый чиновник в вицмундире, запачканном мелом. С этой фигурой может сравниться только другая, новейшая, жирный погромщик с резиновой дубинкой, как поборник христианства. Первая фигура педагогическая, вторая - политическая, но они стоят друг друга».
Почти так же говорит и Чехов устами Коваленко, героя рассказа: «Эх, господа, как вы можете тут жить! Атмосфера у вас удушающая, поганая. Разве вы педагоги, учителя? Вы чинодралы, у вас не храм науки, а управа благочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке».
19 августа 1867 года гимназию посетил министр народного просвещения Толстой. Увидев в учительской портрет Белинского, министр возмущенно набросился на директора, сказав, что он себе даже представить не мог, что в комнате, где собираются учителя, висел портрет Белинского, этого шалопая, прохвоста, выгнанного из университета». Перепуганный директор демонстративно выбрасывает портрет в сарай, где хранились негодные вещи.
Находящиеся в книжном шкафу сочинения Белинского еще более взволновали Толстого: «...мы будем допускать в школе, что нам угодно, и учителя, и ученики будут воспитывать свои взгляды на тех произведениях, какие мы допустим». Это ли не реальный прототип Беликова?
Директор гимназии Порунов разработал инструкцию о классном наставнике, определяющую поведение учителей в стенах гимназии и вне их.
В инструкции говорилось, что «каждый классный наставник обязан по окончании месяца заявить словесно или письменно в педагогический совет о тех мерах, которые он принимает для усиления успехов и улучшения нравственности».
Наиболее активные и ревностные защитники министерской политики держали в своих руках весь педагогический совет. И разве Беликов в следующих словах не похож на этих ревностных исполнителей циркуляров: «А на педагогических советах он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями насчет того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодежь ведет себя дурно, очень шумит в классах, - ах, как бы не дошло до начальства, ах, как бы чего не вышло, - и что если бы из второго класса исключить Петрова, а из четвертого Егорова, то было бы очень хорошо. И что же? Своими вздохами, нытьем, своими темными очками на бледном маленьком лице,- знаете, маленьком лице, как у хорька, - он давил нас всех, и мы уступали, сбавляли Петрову и Егорову балл по поведению, сажали под арест и в конце концов исключали и Петрова и Егорова».
Беликов имел законное право «настаивать» и «требовать», право, огражденное соответствующими законами поруновской инструкции: «Каждый преподаватель может просить классного наставника о принятии тех или иных мер».
Наконец, Беликов знал и ради чего он старается: «...особенно полезные классные наставники представляются к награде», - гласила инструкция. Такие инструкции способствовали превращению учителей в «футлярных людей», школу - в полицейскую будку, а воспитателей - в «чинодралов». Благодаря таким инструкциям в гимназии подобралась «управа благочиния», которая полностью могла удовлетворить начальство.
Толстой в 1875 году вторично посетил Таганрогскую гимназию. Познакомившись с положением дел и с преподавательским составом, сделал пометку в книге для почетных посетителей: «Осмотревши Таганрогскую гимназию, с удовлетворением нашел, что с 1867 года она сделала значительные успехи».
Ясно, что «футлярный» человек формировался не только инструкциями, приказами и прямыми распоряжениями государственных чиновников, но на него оказывали воздействие церковь, реакционная пресса.
В журнале «Гимиазия» в 1874 году была напечатана статья Ф. Мера «Недостатки учителя».
«Учитель должен быть политичным», - говорилось в статье. Политичность заключалась, по мнению автора, в том, чтобы «ничего не оставлять без внимания и зорко следить как за собой, так и за всем, что происходит в классе».
По этому критерию Беликов должен быть отнесен, конечно, в разряд примерных педагогов, так как указанное положительное качество распространялось не только на учеников, но и на учителей.
Было у него странное обыкновение - ходить по нашим квартирам. Придет к учителю, сядет и молчит, и как будто что-то высматривает. Посидит, этак, молча час - другой и уйдет». Как видим, Беликов в точности исполнял инструкцию.
Нас возмущает то, что Беликов собирается донести на Коваленко начальству: «Я должен только предупредить вас: быть может, нас слышал кто-нибудь, и чтобы не перетолковали нашего разговора и чего-нибудь не вышло, я должен буду доложить господину директору содержание нашего разговора... в главных чертах. Я обязан это сделать!».
Именно обязан, ведь в инструкции говорится, что «кто рассчитывает скрыть свои делишки, тот строит дом на песке и скоро разочаруется в своей иллюзорности».
«Учитель должен быть благоразумным, учитель должен уважать правила приличия», - поучает в своей статье Мер.
Беликов следит за правилами приличия, за нравственностью каждого учителя. Коваленко и Варенька едут на велосипедах. «Позвольте, что это такое? - возмущается Беликов. - Или, быть может, меня обманывает зрение! Разве преподавателям гимназии и женщинам прилично ездить на велосипедах?».
«Учитель сам должен быть нравственным». Беликов не держит женской прислуги - из страха, чтобы о нем не думали дурно.
«Учитель должен быть религиозным». Беликов соблюдает пост и не ест «судака на коровьем масле». Если кто-нибудь из товарищей опаздывал на молебен, он волновался: «Как бы чего не вышло?».
«Учитель должен быть сведущ в законах». Для Беликова были ясны только циркуляры и газетные статьи, которые запрещали что-либо: «Нельзя - и баста!».
Чехов учился в то время, когда учителя должны были беспрекословно выполнять этот циркуляр. Ведь - именно в это время при директоре Рейтлингере Э. Г., имевшем строго консервативные взгляды, наиболее свободомыслящие учителя начали покидать гимназию.
Жизнь в гимназии, по выражению Чехова, была «бескрылой».
Да и только ли в гимназии? Ведь весь Таганрог, по общему мнению всех, кто описывает этот город, производил впечатление «унылой пустынности и ненужности».
«Длинные и прямые, как лагерная линейка, улицы, маленькие домики, с подслеповатыми окнами и неизменными ставнями, за которыми, кажется, остановилась и замерла жизнь, нагоняют тоску. Редкие прохожие точно сами конфузятся своего появления на улице, нарушающего общую мертвую тишину».
Чехов любил Таганрог как город, в котором прошли его детство и юность, в котором знакомо ему абсолютно все, и в то же время говорил, что «не встречал места более скучного».
«Я любил свой родной город. Он казался мне таким красивым и теплым! Я любил эту зелень, тихие солнечные утра, звон наших колоколов; но люди, с которыми я жил в нашем городе, были мне скучны, чужды и, порой, даже гадки. Я не любил и не понимал их», - так описывает он свой родной город в рассказе «Моя жизнь».
В 1887 г. он пишет из Таганрога сестре Марии Павловне: «Мне живется так себе. Было бы скучно, если бы все окружающее не было так смешно».
И дальше: «Погода великолепнейшая, но людишки... бррр!».
Во время этого же посещения Таганрога он пишет в письме к Лейкину: «60000 жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся, а других интересов никаких. Куда ни явишься, всюду куличи, яйца, сантуринское, но нигде ни газет, ни книг...».
А вот что пишет Чехов в письме к Иорданову в 1901 году: «Я недавно, в конце февраля, видел на пароходе одного та-ганрожца, познакомился с ним, он рассказывал мне, а я едва не бросился в море с отчаяния, со скуки».
Ю. Соболев утверждает, что провинциальную Россию Чехов знал только по Таганрогу, «городу, в котором тоскуют три сестры, жиреет доктор Ионыч, страдает Михаил Полозов и где, как символ косности, царит учитель Беликов, страшный «человек в футляре», - это все тот же Таганрог чеховского детства и юности».
Если Соболев здесь прав, то только отчасти. Чехов не мог не знать провинциальной России, так как в Москве он жил очень мало, а в Ялте - в конце жизни. Остальное время он прожил именно в «провинциальной» России. Разве Мелихово - это не провинция? А будучи попечителем серпуховских школ, разве не сталкивался он с провинциальной жизнью учителей, с реакционной политикой министров Толстого и Делянова?
