Кац Святославович - История советской фантастики
Так или иначе, уже в начале 30-х С.Кургузову удалось набрать достаточный вес в писательской среде и сгруппировать вокруг себя сплоченное ядро последователей (в 1932 году его собственная "Секция", еще никак официально не оформленная, уже насчитывала свыше трех десятков писателей). Ему даже удалось - хотя это и потребовало определенной сноровки заручиться поддержкой видных "селенитов", которые после роспуска их объединения и фактического устранения от дел Лежнева остались без видимого прикрытия. Кургузов знал, что многие "селениты" считают его опасным и хитрым интриганом, "селениты" знали, что Кургузов это знает. Однако на некоторое время "сосуществование" всех устраивало: у воспитанников Лежнева были талант и всё еще авторитет среди читателей, у Кургузова была поддержка Сталина и ядро будущей организации, которая должна была стать со временем многочисленной и, в конечном итоге, самой влиятельной. Близился 1934 год Первый Съезд Писателей СССР. В ожидании нового штурма Кургузов крепил единство рядов.
III. "СЛОВО ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ ТОВАРИЩУ УЭЛЛСУ..." (1933 - 1936)
Прежде, чем перейти непосредственно к событиям 1934 года, необходимо вернуться на два года назад - в апрель 1932 года. Как известно, Ассоциация пролетарских писателей ненадолго пережила "Красный Селенит": решение ЦК ВКП(б) "О перестройке литературно-художественных организаций" от 23 апреля превратило РАПП из живого и деятельного "хозяина литературы Страны Советов" в рядового покойника. Разгром последовал столь молниеносно, что еще какое-то время РАПП, не понимая всего ужаса, с ним происшедшего, пытался конвульсивно дергаться. "Литгазета", например, напечатала довольно-таки "умиротворяющий" комментарий к постановлению ЦК (в следующем же номере дала опровержение, отхлестав самое себя с невиданной силой). "На литературном посту" попытался было осторожно полемизировать с передовицей "Правды" (через две недели журнал был закрыт вовсе). Что касается рапповских вождей, то они, выступая в мае в различных аудиториях, поддерживали решение ЦК, но не очень активно, с оговорками; "признавали свои ошибки", но оставляли себе пространство для маневра. (Реакция на это последовала тоже быстро экс-вождей тут же задвинули подальше на периферию: Г.Лелевича послали в Дагестан, Л.Авербаха - в Калмыкию, И.Вардина - в Таджикистан, а страдающего язвой С.Родова, словно в насмешку, назначили руководить "Пищевым журналом", скучнейшим производственно-статистическим изданием Наркомата легкой и пищевой промышленности.)
Из всех крупных фигурантов РАППа, по сути, в активе остался только один А.Фадеев - и то лишь потому, что в мае успел публично покаяться в "Литгазете" и "пересмотрел свои неверные позиции". Впрочем, несмотря на такую оперативность, не Фадееву суждено было сыграть первую скрипку в Оргкомитете единого Союза советских писателей - том самом, который должен был готовить "исторический" I Съезд. Почетным председателем Оргкомитета, разумеется, стал Горький, а рабочими председателями были назначены И.Гронский и С.Кургузов. Последний и добился, чтобы в Оргкомитет, помимо Н.Асеева, Вс.Иванова, А.Афиногенова и др., попали и его подопечные (В.Маркелов и В.Понятовский), и бывшие "селениты" из его же коалиции (Сем.Шпанырь, А.Зайцев, Л. Полярный и др.). Таким образом, между фантастами и "реалистами" образовался некий паритет, с перевесом в пользу Кургузова (небольшим, в два голоса). Причем, до августа 1934 года никто и представить себе не мог, чем, в конце концов, обернется этот "небольшой перевес". Даже сам С.Кургузов, заранее "просчитывая" будущий съезд, в 1932 году еще не знал всех своих возможностей. Горький поначалу казался ему реальным руководителем всего "объединительного" процесса, сам же автор "Катапульты" до конца 32-го видел себя на вторых ролях, тихо интригуя против Гронского. И лишь к декабрю Кургузов вполне четко осознал: классик играл роль красивой ширмы, Гронский - амортизатора, Сталин поставил только на него, Кургузова. И он же дал этому писателю полную свободу действий.
Определенных организаторских и административных способностей у Степана Кургузова было не отнять. Чувствуя за спиной теперь мощную поддержку, он сумел заставить работать на себя большинство провинциальных литвождей, каждому обещая что-то весьма реальное и в то же время неуловимо-туманное (место в Правлении - если оно будет сформировано таким-то, а не таким-то; содоклад на съезде - если обстоятельства сложатся так-то, а не так-то; собрание сочинений в Гизе - если к 1934 году порядок прохождения рукописей останется таким же, как и раньше, и так далее). От любого своего обещания Кургузов сумел бы потом отречься, ссылаясь на "объективные обстоятельства" (от многих в ходе и после съезда действительно отрекся, хотя кое-что и исполнил), зато в период подготовки эти посулы были достаточно вескими основаниями для конкретной помощи Оргкомитету. Переговоры с "пролетарскими писателями" брал на себя лично Кургузов, передоверяя особо капризных интеллигентов-попутчиков" обходительному и красноречивому Гронскому, тоже очень скоро понявшему, кто в их тандеме главный. Одновременно с этим автор "Катапульты" весьма грамотно муштровал свою преторианскую гвардию, добиваясь от нее высокой производительности труда: их "лунные" романы обязаны были выходить из печати с периодичностью не реже одного названия в месяц (художественное качество Кургузова, само собой, совершенно не волновало - в пору индустриализации был важен валовый продукт, а не кустарные поделки, пусть даже и более высокого сорта). Бывшие "селениты" не могли еще освоить такой темп. Сем.Шпанырь, к примеру, сочинял своих "Первопроходцев" (1933) добрых полгода, да еще потом - после двухнедельной командировки в Германию - дописывал к роману отдельные главы о заводах Мессершмидта и о так называемом "реактивном проекте", согласно которому капсула "отстреливалась" от самолета-носителя уже в стратосфере (по жанру роман был "производственно"-шпионским с легким заходом в мировую революцию...).
Зато уж "подкургузники" работали, как конвейер. Книжные полки заполнились безразмерными "Приключения капитана Тарасова", которые Понятовский с Маркеловым сочиняли "бригадным методом". Ан.Спирин даже умудрился, пользуясь доверчивостью издателей, перелицевать "на советский манер" семи томов из "Необыкновенных путешествий" Жюля Верна, нагло объясняя на читательских конференциях наличие львов и крокодилов в средней полосе России "следствием всеобщего потепления на планете, вызванного внеочередной сменой фаз Луны". Слово "Луна" в сочетании с именами Горького и Кургузова для издателей имело магическую силу, как бы само собой ликвидируя все недоуменные вопросы: по негласному указанию ЦК, уже к середине 1933 года проблема "присоединении спутника Земли к территории СССР" с газетных страниц, посвященных литературе, науке и технике, медленно перемещалась на общественно-политические полосы, занимая положенное место рядом с проблемами реконструкции, построения социализма в деревне и освоения Арктики. (В этой связи легко понять, почему, например, в "Правде" мог увидеть свет гневный фельетон на целый газетный "подвал", где разоблачался мелкий американский жулик, посмевший дурачить обывателя фиктивным "Акционерным обществом по освоению Луны". Вместо того, чтобы посвятить курьезу пять строк в рубрике "Их нравы", газета пресерьезно писала об "империалистической экспансии" и о "покушении на достояние мирового пролетариата" - чьим полпредом, естественно, был СССР.) Еще не имея технических возможностей распространить свое влияние и на Луну, Сталин планомерно готовил массовое сознание страны к этой очередной и, по его мнению, скорой победе пролетарского государства над силами косной природы, от которой никто и не собирался ждать "милости". Грядущий съезд писателей и новая перегруппировка сил литераторов должны были, по мысли Сталина, как раз настроить писателей на соответствующую творческую "волну". Они обязаны были помочь генсеку уничтожать границу между настоящим и будущим, между событиями, уже случившимися, и событиями, только еще прогнозируемыми, нереальными, перспективными в лучшем случае. Девизом были избраны строки Маяковского: "Вперед, время! Время, вперед!" Реальный объективный ход времени мало трогал генсека - достаточно было перевести часы всей страны вперед и сорвать заранее с календаря побольше листков. Собственно, для этого генсек и предоставил Кургузову карт-бланш. И не ошибся в своем выборе.
К середине 1933 года Степан Кургузов уже совершенно четко знал, что ему надлежит делать, и никаких колебаний в проведении "генеральной линии" не испытывал. Его самого увлекала эта работа. В июле, когда большая часть подготовительных заданий была осуществлена, меньшая находилась в процессе разрешения, на повестку дня вновь встал "кадровый вопрос". Вернее, в волонтерах у Кургузова недостатка не было, однако тут требовался определенный шаг вперед. За бывшими "селенитами" в ту пору закрепился, скорее, "приключенческо"-юношеский фронт работ, "подкургузники" трудолюбиво создавали необходимый культурный фон (или, скажем определеннее, культурную почву, гумус). Теперь же возникла нужда в новом крупном "лунном" романе, который стал бы своеобразным "подарком съезду", знаком боеготовности Секции фантастики Оргкомитета. Из-за недостатка времени Кургузову даже пришлось отставить мысль самому создать такое полотно - оргработа требовала полной сосредоточенности. Впрочем, претендент отыскался довольно быстро. Если Ленин с Чичериным нашли "советского Жюль-Верна" Обольянинова в Париже, то Кургузов обнаружил своего будущего ставленника значительно ближе - в одном из московских собесов, куда зашел по какому-то пустяковому делу. Вот как по рассказам современников реконструирует это событие американский советолог Агнес Голицына: "Внимание Кургузова, зама Горького по Оргкомитету, привлекла фигура огромного человека, который со свирепыми криками "Пустите писателя и инвалида гражданской войны!" прорывался в начало очереди. Вместо правой кисти человека была грубая культя с навинченным железным крюком. Вместо правой ноги был неуклюжий протез. Степан Кургузов, заинтересованный словом "писатель", пробился к скандалисту. "Ну-ка, назовите свою фамилию, писатель!" - представившись, строго скомандовал он. Тот, узнав, что перед ним крупное литературное начальство, быстро стих и послушно отрекомендовался: "Шпаковский"..."
