Дитрих Эккарт - Большевизм от Моисея до Ленина
— Дух Лютера, — заметил я, — кажется, совсем улетучился у них. В главном вопросе всех вопросов, в еврейском вопросе, они либо замалчивают его, либо стремятся его «смягчить». Даже самый доброжелательный и видный среди их теологов, профессор Вальтер,[99] называет отношение Лютера к евреям «настолько оскорбительным, что оно должно вызывать не только озадаченное удивление у христиан, но и большое негодование у евреев». Тем христианам, которые озадаченно бы удивились, не понадобилось бы удивляться, если бы они уже раньше не были озадачены евреями; и мы ни на йоту не должны переживать из-за большого негодования евреев. Да и где, впрочем, мы могли бы заметить это негодование? До сих пор Израиль был по этому поводу тих как мышь. Зато евреи всегда расхваливали Лютера до небес как противника Рима. «Лютер, дорогой человек», — так начинает Генрих Гейне[100] настоящий гимн реформатору.
— Он знает, почему, — усмехнулся он. — Все евреи знают, почему они восторгаются Лютером, но при этом игнорируют его антисемитизм. Совсем не желая этого, он оказал им огромную услугу, и как! Чем больше они подчеркивают его авторитет, тем меньше мир замечает его ошибку. То, что он позже проклинал их как чуму, горько. Но — кто знает это?
— Еврей Голдман, — вставил я, — выразил это откровенно.[101] «Лютер снова возвеличил Ветхий Завет».
— Вместо того чтобы лишить его этого величия, — был ответ. — Перевод Ветхого Завета Лютером, на мой взгляд, принес пользу немецкому языку, зато нанес ужасный вред немецкому рассудку. Господи, какой славный ореол окружает теперь Библию сатаны! Поэзия Лютера так блистательна, что даже кровосмешение дочерей Лота приобретает религиозный отблеск. Приказ Иеговы плодиться и размножаться нужно ведь было выполнять любой ценой, даже и этим двум благородным девам. Лишь бы помогло.
— Шопенгауэр[102] выразился в подобном духе, «- согласился я. — Кто хотел бы понять Ветхий Завет, должен читать его в греческом переводе, считал он. Там у него был бы совсем другой звук, совсем другой цвет, никакого «предчувствия христианского»! Наоборот, работа Лютера представлялась «набожной», но при этом часто «неправильной, иногда неумышленно, иногда умышленно, и повсюду в церковном, возвышенном тоне». Лютер позволил себе изменения, «которые можно было бы назвать подделкой», и т. д.»
— Нет, не Лютер, — поднял он палец. — Изменяли и фальсифицировали раввины, которые все время помогали ему при переводе, иврит ведь нужно было изучить. Еврейский язык это тяжелый язык.[103] Например, ты думаешь, что слово «геа» означает «соплеменник». Но тут приходит раввин и говорит, что это значит «ближний». И так и переводят: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», вместо, как это было бы правильно: «Возлюби своего соплеменника, как самого себя».[104] Совсем маленький фокус, но — к любви евреев к другим людям больше не подкопаешься!
— Значит, и Лютер оказался жертвой обмана «Божьего народа», — ответил я. — И таким образом Ветхий Завет должен был волей-неволей стать для него откровением. В этом ослеплении он и подходил к этой книге. Она просто не могла содержать для него ничего другого, кроме великих ценностей. И он, начав читать, сразу же шаг за шагом наталкивается на подлости. Удивленно он оглядывается по сторонам. Беспомощно. Но этого же не может быть! Это должно иметь другой смысл! И правильно, он читает между строками то, чего там совсем нет. Всюду он видит намеки на Спасителя. Но сами евреи и во снах о нем не думают. Их мессия — это не «маленький хвостик ягненка», как насмехается над Христом Гейне[105], не презирающий земные блага; нет, их мессия — это наоборот жестокий пес, который полностью захватывает все земное для своих евреев; он — «князь мира сего». Там беспрерывно говорится: «Ты будешь насыщаться молоком народов, и груди царские сосать будешь», «достояние народов придет к тебе» или: «вы будете пользоваться достоянием народов и славиться славою их», «и дам народы в наследие тебе и пределы земли во владение тебе». Впрочем, чтобы мы правильно поняли: одни эти фразы пишет «вдохновенный Богом» пророк, другие взяты из «глубоко нравственного» псалма.[106] Лютер был настолько доверчив, что занялся приукрашиванием. Тем легче, что он посреди этого самого глубокого болота находит такие места, как, например: «но и между этими народами не успокоишься, и не будет места покоя для ноги твоей», или: «и будешь ужасом, притчею и посмешищем у всех народов». Сочувствие охватывает его. Евреи, представляется ему, потеряли верность своему божественному учению, но они снова найдут дорогу домой к нему. То, что все эти угрожающие проповеди служат только тому, чтобы твердо удерживать их как раз на этом ложном пути, он не понимает. У многих пассажей, на первый взгляд, самого благородного намерения, есть совсем другая цель. Цель подстраховки. Позже он узнает это, но только по живущим евреям, не по их Библии. «Евреи хотят все свои дела делать двусмысленными и ничего не делать определенного». Вот в этом-то и дело. Если кто-то укажет им на особенно гадкое предложение, они возмущенно укажут на другой пассаж, который прямо-таки источает сердечную доброту. Генрих Гейне пишет против Германии подлое стихотворение, а спустя пять минут он уже расхваливает до небес «дорогую родину». Дело настроения? Ах, Боже мой! У старой потасканной шлюхи иногда есть «настроение» петь «Ave Maria». И абсолютно честный человек частенько бывает в «настроении» что-то украсть. Глупость! У еврейской лисы все эти ее кривые и прямые норы устроены не просто так. Только если заткнуть их все, можно вывести ее на чистую воду. Фрич[107] оставляет еврею еще выход с помощью той мыслительной конструкции, согласно которой якобы было различие между древними израильтянами и евреями. Из прямой норы он выходит на прежнюю, более древнюю кроличью дыру.
— И вдруг, — засмеялся он, — еврей покинет кафе как израильтянин. Нет, ты прав. Хорошим еврей прикидывается только для того, чтобы суметь еще более незаметно сделать что-то плохое. Все время своего существования он поступает так, и так останется также навсегда.
— Это двуличие, — дополнил я, — ты найдешь даже у Спинозы.[108] Трудно себе представить более свободный взгляд на мир, чем у него, и в то же время его этика может испугать даже свинью. «Во всех вещах ищите пользу», вот квинтэссенция его морали. Истинно еврейская точка зрения. Характерно, что этот «борец с иудаизмом» вопреки всем издевательствам в его адрес со стороны евреев никогда не высказывался о еврействе. Это Отто Хаузер[109] называет его так. Ну да, если кто считает философию только пустой «игрой мыслей», нужной только для того, чтобы доставлять удовольствие философам; о том знают только приблизительно, сколько часов уже пробило.
— Также и Каспар Хаузер[110] был не принцем, — покачал он головой, — а просто хитрым болваном, настоящим мошенником. Заметь, это было бы чудом, если бы евреи не сделали его героем романа.[111] Чем более прогнивший индивидуум, тем лучше.
— Если их уже слишком прижимает, — ответил я, — они просто сочиняют о совершенно здоровых людях, будто те прогнили. Я помню, что в одной еврейской книге о Гёте всюду читал об его унаследованном сифилисе; и в книге о Рихарде Вагнере много об его педерастических наклонностях. Конечно, если бы они оба должны были считаться настоящими евреями, то требовалось бы непрерывно приводить доказательства таких утверждений.
— Интересно, — заметил он, — не попробуют ли они и Лютера превратить в еврея? Вряд ли. Он уж слишком сильно задал им жару. Но то, что кроется в нем, они, естественно, тоже в очень малой степени станут извлекать из него.
— Ты знаешь, что именно? — спросил я.
— Знаю, — кивнул он серьезно. — Самую страшную трагичность. Вину с настолько ужасным воздействием, что сегодня из-за этого может погибнуть вся культура, вину за действия, совершенные им в полном неведении, за неосознанную им причину немецкого крушения. Лютер, могучий противник еврейства, неосознанно сам вымостил ему роковую дорогу. Непостижимо; я говорю тебе, непостижимо. Он прозрел с опозданием всего-то на каких-то паршивых десять или двадцать лет! Только незадолго до своей смерти[112] он понял, кто такой Иуда, когда все уже было решено! А раньше он телом и душой был на стороне предателя! Тогда евреи были для него еще «двоюродными братьями и братьями нашего Господа», а мы, христиане, однако, только «девери и чужаки». Заламывая руки, он заклинает народ «обходиться очень тонко и аккуратно» с ними. Они для него выше апостолов! Покойный Эрцбергер не смог бы поступать более идиотски.
— Только, — прервал я его, — совсем не так искренне. Если бы Лютер был современником Эрцбергера, ему уже не нужно было узнавать о цели еврейской платы за молчание, чтобы своевременно разглядеть суть еврейства. Он уже студентом полностью включился бы в борьбу против этого чертового выводка.
