Эльвира Частикова - Вечный диалог
Обзор книги Эльвира Частикова - Вечный диалог
Эльвира Частикова Валерий Прокошин
Вечный диалог
Поэт Валерий Прокошин ушёл в феврале, не дожив до своего первого юбилея—50-летия, которое должно было исполниться в конце декабря 2009-го. Живший в калужском Обнинске, он, с одной стороны, обитал недалеко от Москвы и нередко наезжал туда, а с другой — так и не прибился к столичной тусовочной «стае». Да и стихи его говорят о том, что вряд ли при всём желании он мог бы этой «стае» соответствовать. Неслучайно Прокошина записал в «дикоросы первого призыва» собиратель талантов глубинной России, поэт Юрий Беликов. Валерий — автор нашего журнала, и его стихотворные публикации неизменно вызывали жгучий интерес читателей. Долгие годы одной из близких душ Прокошина была поэтесса Эльвира Частикова, с которой они часто издавали сборники «на пару», перекликающимся дуэтом. Отдавая дань памяти замечательному поэту Валерию Прокошину, мы посчитали возможным, перед тем как читатель погрузится в его стихи, опубликовать её мысленный диалог с ушедшим другом.
Редакция «ДиН»
«Жизнь мою отпустили морозы…»
(интервью, взятое после смерти)
Когда-то давно Валерий Прокошин написал: «У поэта всегда есть ответ, на который пока нет вопроса». Выходит, что никогда не поздно его задать? Даже сейчас, когда мне особенно не хватает Валеры, потому что на смену первой, ошеломляющей, сбивающей с ног вести об уходе является вторая — болевая, изводящая…
— Что же это такое, Валера? — спрашиваю я и наугад распахиваю его книгу «Между Пушкиным и Бродским».
Я ушёл от всех, кого любил…
— Но как же так, почему?
С точки зрения абсурда
В этом тоже есть успех.
— Да уж, знаю я эту твою точку зрения. А с позиций реальной жизни?
Жизнь нереальна, пока мы живём.
— В моих руках как раз неоспоримый факт твоей жизни — стихи. Всё ли ты успел сказать?
Я выдохнул полжизни прокуренным нутром.
— На вторую половину не хватило воздуха, времени? Ты говорил, что за последний год не выдохнул ни строчки.
Это время — просто пропуск В мир несбыточный, как сон.
— Но что-то же сбылось?
Ментальность, харизма, дурные привычки, как встарь, Способность к предательству, преданность делу и слову, И слёзы, и ангельский стыд…
С. 7— Не всё хочется перечислять, так ведь?
Не хочу вспоминать эти пьяные сны,
Явь с придурками, дом с дураками,
И почти несусветную «точку росы»…
Два в одном: Гоголь & Мураками.
— Сны, может, и пьяные, а жизнь тебе выпала на редкость трезвая. «Продолжалось время простых человеческих драм», — как ты сам написал в стихотворении «Акакий Акакиевич». Кстати о Гоголе. Мы как раз отмечаем его двухсотлетие. Что ты для себя понял, прочитав всего Николая Васильевича?
Чтоб каждая тварь, чтобы каждую божию тварь
Любили, любили, любили любили любили.
— Меня потрясают твои ответы. Сейчас они кажутся истиной в последней инстанции. Так и есть? Позволено ли тебе подавать знаки, посылать весточки нам?
Текст не имеет силы той, что, допустим, свет.
Детской слезою или
Горстью февральской пыли
Ангел пришлёт ответ.
— Эта февральская пыль, этот разлучный месяц… Как ты вычислил его, угадал, почувствовал?
Нынче февраль, как огонь пятипарусный,
лик обжигает до слёз.
Здесь всё время зима,
Даже если стоишь
В трёх шагах от июля.
— Нет-нет, ты замерзал, не мог согреться, и всё время проговаривался про неотступность именно февраля:
С крыш сползает февральский парик,
За окном непролазная тьма,
и февраль, и сугробы по пояс,
А февраль поимел с пурги…,
Оставляя следы меж февральских сугробов из хлорки,
И февраль лошадиною мордой над нами покачивал….
Ты даже рассказал мне сон, который приснился тебе 17 февраля 2008 года. Ты видел себя юного, красивого, с длинными до плеч волосами — не в зеркале, а как живого персонажа, находясь рядом и будучи самим собой, уже зрелым человеком, но больным, облысевшим от «химии», сегодняшним. Этим сном с точностью до дня за год обозначена дата твоей смерти. Выходит, как поэт ты способен предвидеть?
Здесь, посреди российских жгучих зим,
Так сладко быть среди своих чужим
И наблюдать за будущим с крыльца…
— Насколько я в курсе, ты не хотел знать своего будущего, даже чтобы оно случайно промелькнуло перед глазами. Тебе милее было оборачиваться назад — к прошлому. Потому что оно незыблемо и уже состоялось?
Всё условно в этом мире, где враждуют половины,
Но библейские сюжеты так и ждут в конце пути.
Здесь над нынешним событьем вьются прошлые причины,
И легко уйти от жизни, а от смерти не уйти.
— Увы! Но остаётся память.
Память — это магический клей:
Скрип ведра или шорох полозьев,
Сытный запах пшеничных колосьев
И подсолнечных — с солью — полей…
— Вот мы и дошли до образа Родины. Здесь, как считают откровенные патриоты (к которым ты не относишься, ибо сокровенное не превращал в лозунги), ты наиболее уязвим. Они хотят умереть, до смерти боясь смерти, в России, а не где-нибудь. Ты же заявляешь:
В этой стране умирать не хочу,
Живущий в России — всегда обречённый,
Что мне эта дикая страна, что я — крайний?,
Ничего больше нет за душой,
кроме родины этой чужой…,
Потому что за окном сегодня сплошь
площадь Ленина и памятник ему.
Чего ты не приемлешь?
Нам с тобой никогда не уйти от советской судьбы.
— Бог с ней, с советской! Ты ведь — русский, и имеешь полное право говорить о русском всё по-честному. Главное, что ты думаешь, чувствуешь по-настоящему?
На хрена нам русские отморозки,
К нам летает дымом из папироски
Шестикрылый наш Серафим Саровский.
— Да, это прекрасно. Попутно ты приручаешь певчих птиц и предлагаешь
увидеть в подлиннике Россию.
Я верю твоему
Как сладко. остаться в России — быть болью её.
Отсюда уезжать — какой корысти ради,
Сжимая чернозём в отравленной горсти?
В Венеции — чума, блокада — в Ленинграде.
И Бог глядит в глаза — и глаз не отвести».
— «Крещённый на дому у священника», православный, ты истинно верующий человек?
Я верил всегда: жизнь сильнее молитвы,
Как сон перед битвой,
Как стон — после бритвы.
— Тот, в ком не сильна вера, легко может стать добычей тёмных сил. Тебя иногда так заносило, тянуло на какую-то чернуху. Что это?
Помнишь, мы с тобой купили Книгу предостережений
Неизвестного японца — где-то в пензенской глуши?
После дьявольских сражений ничего не остаётся,
Кроме жирных пятен солнца на поверхности души.
— Но сама душа знает направление?
Во тьме не разглядеть, куда теперь грести,
Где Бога снежный след, а где безумье Блока?
И некому сказать последнее прости,
— Ты называл себя посредником между жизнью и смертью и, как теперь выясняется, чётко представлял, как всё будет. За день до твоей смерти мы разговаривали по мобильнику. «Кошмар — задохнуться», — сказал ты. Мне не даёт покоя, как ты уходил. Осознавая происходящее?
Ослепший, упавший судьбы поперёк,
Хватая чужой кислородный паёк,
Во мрак погружаясь почти что библейский,
Я бился от боли, как рыба на леске.
— Валерочка, в таких случаях говорят: «Отмучился…» Примерно за месяц до… ты не выдержал и произнёс: «Умереть бы уж, что ли!» Но, несмотря на это, продолжал строить планы на март, апрель. Теперь мы за тебя должны осуществить их. Тебе ведь важно продолжение твоей жизни?
