Виссарион Белинский - Букеты, или Петербургское цветобесие… Соч. гр. В.А. Соллогуба
Обзор книги Виссарион Белинский - Букеты, или Петербургское цветобесие… Соч. гр. В.А. Соллогуба
Виссарион Григорьевич Белинский
Букеты, или Петербургское цветобесие… Соч. гр. В.А. Соллогуба
Шутка в одном действии. Соч. гр. В.А. Соллогуба. Санкт-Петербург. В тип. императорской Академии наук. 1845. В 8-ю д. л. 63 стр.
Драматическая русская литература представляет собою странное зрелище. У нас есть комедии Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизор», «Женитьба» и разные драматические сцены Гоголя – превосходные творения разных эпох нашей литературы, – и, кроме них, нет ничего, решительно ничего хоть сколько-нибудь замечательного, даже сколько-нибудь сносного. Все эти произведения стоят какими-то особняками, на неприступной высоте, и все вокруг них пусто: ни одного счастливого подражания, ни одного удачного опыта в их роде. «Бригадир» и «Недоросль» породили много подражаний, но до того неудачных, пошлых и вздорных, что о них нельзя и помнить. Еще прежде Фонвизина некто Аблесимов проговорился, обмолвился как-то прелестным, по своему времени, народным водевилем «Мельник» и, кроме этого водевиля, не написал ничего порядочного. Были ли подражания «Мельнику», не знаем; но если и были, то наверное уродливые и пошлые, а потому и забытые. Капнист написал «Ябеду» – комедию, замечательную более по дели, нежели по исполнению. От «Ябеды» должно перейти прямо к «Горе от ума», а от него к драматическим опытам Гоголя, потому что все написанное в эти два промежутка времени решительно не стоит упоминовения.
То же самое можно сказать и о нашей трагедии или патетической драме. Еще из классических трагедий, и оригинальных и переводных, найдется несколько таких, которые заслуживали внимание и после трагедий Озерова. Но когда классическая трагедия у нас пала, с тем чтоб никогда уже не вставать, – мы до сих пор имеем только «Бориса Годунова» Пушкина да его же драматические сцены: «Пир во время чумы», «Моцарт и Сальери», «Скупой рыцарь», «Русалка», «Каменный гость». И, подобно комедиям Фонвизина, Грибоедова и Гоголя, эти произведения Пушкина тоже стоят в грустном одиночестве, сиротами, без предков и потомков…
Но касательно трагедии дело по крайней мере понятное; наша действительность еще не довольно развилась, чтоб поэты могли извлекать из нее материалы для патетической драмы. И потому это пока возможно, более или менее, только привилегированным гениям; для талантов же решительно невозможно. Но вот вопрос: почему и наша комедия сделалась тоже какою-то привилегией) одного гения и не дается таланту? Разве есть в мире такое общество, которое не представляло бы в своих нравах богатых материалов для комедии? Разве наши поэты и беллетристы не находят их в изобилии и не пользуются ими более или менее удачно, когда дело идет о повести? Повесть хорошо принялась на почве нашей литературы: лучшее доказательство в том, что повестью у нас занимаются с успехом и таланты и даже полуталанты – не одни гении… А комедия?.. Где она у нас? – нигде!..
Узнав, что граф Соллогуб пишет что-то для театра, мы порадовались, что человек с умом, талантом и светским образованием (которое в деле драматической литературы иногда может быть своего рода талантом) решился попробовать силы на поприще, которым издавна завладели посредственность и бездарность. Но вот новое произведение графа Соллогуба дано и на театре, куда съехалось для него почти все высшее общество; вот наконец вышла и книжка… и мы все-таки не знаем, что сказать о «Букетах»… В заглавии «Букеты» названы шуткою: в этом нет ничего дурного, и хорошая шутка, хороший фарс в тысячу раз лучше плохой трагедии или комедии… Но для шутки тоже нужен драматический талант, и в ее основании должна лежать истина, хотя бы и преувеличенная для возбуждения смеха. Мы не скажем, чтоб в основании шутки графа Соллогуба вовсе не было истины, равно как и более или менее действительно верных и смешных черт; но все это у него испорчено преувеличением. Хуже всего то, что пьеса основана на избитых пружинах так называемого русского водевиля. Чиновник, из угождения своему начальнику, бросает букет, но не той певице, партизаном которой считает себя его начальник; за это он лишается места… Если это шутка, то нельзя не согласиться, что очень смелая. Но бедному Тряпке мало было лишиться места: автор лишил его еще и невесты, и все по поводу букетов. Надо было в это вмешаться любви, и вот «влюбленный» перебивает у Тряпки его невесту, благодаря глупости ее матери, провинцияльной барыни… Но на чем же вертятся все наши водевили, как не на этой бедной интриге, с вечным пожилым женихом, над которым к концу торжествует юный, хотя и глупый любовник?.. Странно, что граф Соллогуб, с его умом и талантом, не придумал чего-нибудь более оригинального! Мы уже не говорим о том, что эта шутка есть шутка задним числом: петербургское цветобесие происходило прошлой зимою, а шутка над ним явилась почти чрез год. Не так понимают a propos (кстати) французы: чтоб пошутить кстати на их манер, графу Соллогубу следовало бы написать свою шутку в один вечер, приехав домой из итальянской оперы, а через неделю вечером этой шутке должно бы смешить цветобесием публику Александрийского театра, в то самое время, как на Большом театре цветобесие разыгрывалось бы на самом деле. Тогда шутка была бы по крайней мере кстати…
Впрочем, все это так неважно, что не стоило бы и слов, если б тут не вмешались два обстоятельства – имя автора «Букетов» и некоторые фельетонные толки, порожденные «Букетами». Так, например, по поводу этого водевиля «Северная пчела» обвинила всю современную русскую литературу в злостном стремлении унижать полезный и почтенный класс чиновников и изображать их не иначе, как людьми безнравственными и глупыми… Первою причиною этого направления современной русской литературы «Северная пчела» считает Гоголя… Если эта газета позволяет себе взводить напраслину на современную литературу (из которой она себя не без основания исключает), то мы не менее ее считаем себя вправе защитить современную литературу от таких несправедливых наветов. Это даже наш долг.
Надобно сказать, что «Северная пчела», не имеющая похвальной привычки держаться одного и того же мнения об одном и том же предмете, сперва расхвалила «Букеты» графа Соллогуба, – в чем любопытные читатели могут удостовериться сами из фельетона 253 нумера ее, вышедшего 8 ноября; гроза над «Букетами» и над современною русскою литературою разразилась в 261 нумере, вышедшем 17 ноября, – ровно через девять дней… Этот обвинительный фельетон начинается так:
Несомненный признак образованности и общежительности каждого человека в особенности и народа вообще – это умение понимать шутку и отличать сатиру от пасквиля. Литература и общество, не терпящие шуток и легкой, умной насмешки (causticite), то же, что пища без соли, вино без букета, красавица без выражения в лице и огня в глазах. Нигде более не шутят и не колют, как в Англии и Франции, и никто там за это не гневается. Холодные и чинные по наружности англичане обладают неподражаемым качеством, юмором (humour), одушевляющим и их речи и их литературу. Французы умеют во всем найти смешную сторону, даже в делах самых серьезных.
Все это очень справедливо и не раз говорилось в «Отечественных записках». Но фельетонист «Северной пчелы» повторил эти мысли, чтоб вывести из них заключение, диаметрально противоположное тому, какое из них само собою естественно должно выходить. Опираясь на том, что шутка должна иметь границы, он хочет совершенно уничтожить в русской литературе шутку и юмор и для этого силится восстановить против них целое сословие. Во-первых, как могут развиться шутка и юмор, когда им заранее предписываются границы? Английский юмор и французская шутливость потому и процветают, что не боятся переходить за границы. И это очень естественно: как можно заставить человека быть веселым, сказав ему заранее, что он будет тотчас оштрафован, как скоро хоть немного зайдет за черту позволенной веселости! Как объясните вы ему, где эта черта?.. Уж хоть бы на англичан-то не ссылался г. фельетонист: если б только сказать нашей чинной публике, как позволяют себе англичане шутить, так она пришла бы в ужас… И немудрено: англичане имеют привычку, вошедшую в их нравы и обратившуюся в обычай, печатать не только то, что они говорят, но и что они думают, – и не об одних теоретических предметах, но и о лицах… Очевидно, что наш фельетонист писал понаслышке об английском юморе. Советуем ему справиться, например, хоть о том, как разыгрывался юмор Байрона насчет Соутэ… Потом словоохотливый фельетонист уверяет, будто бы лучший и чистейший образец шутки и юмора в русской литературе должно видеть – в «Иване Выжигине» и что этот роман, написанный самим фельетонистом, который по этому поводу один и превозносит его, лучше «Ревизора» и «Мертвых душ» Гоголя!!..
В сатирических статьях (говорит фельетонист) я никогда не имел перед глазами какого-нибудь лица, по всегда брал с мира по нитке. В моем «Иване Выжигине», выставляя пороки и злоупотребления, я помещал и к всегда рядом с добродетелью и честностью. В «Иване Выжигине» вы встречаете хорошего помещика рядом с дурным, честного чиновника в противоположность злоупотребителю, благородного, правосудного судью возле взяточника.
