Игорь Кузьмичев - Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование
Так что с одной стороны не так уж плохо у меня, но все равно все не то, не то, бесишься, жизнь-то коротка. Терпеть да ждать веку не хватит.
Я Вам все пишу, Вы не отвечаете, и я не знаю, доходят ли мои письма к Вам, а даже если не доходят или Вы их не читаете, все равно я буду писать – как в космос, пускай, мне приятно Вам писать, только простите, я хочу да и надо бы вообще писать бодро, интересно, как полагается мужчине, а я нет-нет да и заною, захнычу. Ну, очень уж туго приходится, шутка ли, сами посудите, за последние дни только получил нотацию от Панферова[43], рецензию с выговором от Твардовского[44], что, мол, и кокетничаю я, и захвален, и упиваюсь собственным художеством, и жизнь вижу односторонне, и влияние стариков чувствуется, и т. п. Кроме того еще в «Литературе и жизни» отказали двум рассказам, Зубавин в «Современнике»[45] тоже отказал, С. Баруздин[46] все меня бить собирается – поневоле закряхтишь.
Ну, ничего, авось у рыбаков отдышусь и что-нибудь привезу оттуда соленое, крепкое. Вот бы Вы поехали! Хоть напишите, если не поедете, я ждать буду.
Я сейчас пожаловался Вам и вспомнил, мать рассказывала, у них сосед в деревне был, лодырь и пьяница, так он корову свою соломой кормил. Корова у него – кожа да кости, нюхнет солому, и есть не хочет, а сосед приговаривает: «Съес, матуска, съес! Ницем права будес!» Так вот и я – ничем прав буду, съем все и все переживу.
Ну, будьте здоровы, поклон Татьяне Алексеевне[47]!
Уеду я месяца на полтора, если выдержу. Я хочу зимой в Дубулты поехать, поработать. Вы туда не собираетесь?
Ну, до свидания. Как Ваше здоровье?
Ваш Ю. КазаковP. S. Зощенко, говорят, умер от нежелания жить, иначе – от черной меланхолии. На похоронах не обошлось без юмора: жена его, облокотившись на гроб, сказала: «Позвольте мне пару слов…» А Прокофьев[48] с кем-то затеял дискуссию: «мог ли Зощенко стать эмигрантом». Похоронили его в Сестрорецке – в Питере, по каким-то причинам, не разрешили хоронить.
Опубликовано с купюрами в «Литературном обозрении» (1986, № 8).
99 марта 1959. Москва
Дорогой Константин Георгиевич!
Наконец-то я дождался книжки[49] и могу послать ее Вам. Многие рассказы Вы знаете, незнакомы Вам, пожалуй, только «На острове», «Манька», «Поморка», ну и, может быть, еще что-то.
Я очень счастлив послать Вам книжку. И буду благославлять небо, если Вам понравится «Манька». В Архангельске, как мне пишут, книжка имеет шумный успех: ее разбирают и о ней говорят.
Московская книжка[50] еще не вышла. Она, в основном, состоит из этих же рассказов, прибавлены только «Голубое и зеленое» и «Старики» – зато отсутствуют «Поморка», «На острове», «Некрасивая».
Засим позвольте пожелать Вам здоровья и еще раз уверить в своей постоянной любви! Простите за краткость письма, очень тороплюсь на почту – сегодня уезжаю в Дубулты, где пробуду до начала апреля.
С «Оленьими рогами»[51] – это я у Вас хлеб отбиваю! Ай-ай, до чего докатился!
Как Ваше здоровье? Как работается? Напишите мне в Дубулты.
Низкий поклон Татьяне Алексеевне!
Ваш Ю. Казаков
Опубликовано в Собр. соч., т. 3, с. 333–334.
10<Май 1959>
Дорогой Константин Георгиевич!
Не зная, где Вы сейчас, я на всякий случай пишу в Тарусу, авось это письмо достанет Вас когда-нибудь.
Ну, Вы небось догадываетесь, что со мною стало, когда я прочел Вашу статью[52]. А другим она много крови испортила и, как я думаю, Соболев[53] не столько на меня налетел, сколько мною хотел Вас под ребро поддеть.
Милый Константин Георгиевич, если только есть в литературе понятие отцов и детей, то вот, ей-богу, я Вас не подведу, крест святой, буду писать все лучше!
А я очень сперва тужил, что Вы ничего не написали мне, тем более, как я слышал, другим Вы писали. Я думал, Вам «Манька» не понравилась: хвалить Вы не хотите и ругать тоже. И мне было грустно. Ну, а потом получил телеграмму и повеселее стало.
Я звонил Вам, Татьяна Алексеевна сказала мельком, что до вас дошли какие-то слухи насчет Малеевки. А в Малеевке было вот что: сперва я ругал разных серяков за антихудожественность (не мог терпеть, дурак!), ну, а потом серяки во главе с Карцевым[54] сплотились и решили меня разгромить. И тут я схулиганничал, бросил им рассказ о Лермонтове («Звон брегета»), они и понеслись и воздали мне полной мерой, веселое было дело, но я выдержал.
На днях ездил я на Оку, у меня был план снять на лето там халупу какую-нибудь, работать, ловить рыбу и изредка принимать женщин. Поехал и набрел на изумительную деревушку. Вы знаете, я немало поболтался последние годы по разным прелестным местам, но когда я обнаружил эту деревушку, у меня дух заняло, так хороша. Деревня эта Марфино, на левом берегу, чуть повыше Егнышовки. Знаете что? Продайте мне Ваш дом в Тарусе, а себе постройте в этой деревне – я Вам дарю это место. Серьезно, съездите как-нибудь туда просто так, хоть на день, не пожалеете.
Так вот, снял я себе там пол-избы на лето, хотел маму привезти в дом отдыха в Егнышовку и вообще зарядился, как электрон, вдруг звонок из «Лит<ературной> газеты», предлагают ехать в Сибирь с вагоном писателей,[55] причем не просто предлагают, а настаивают. И кому ни скажу, все советуют ехать, так что я уж наверно поеду, а на Оку уже потом, к концу июля.
А чудные вещи творятся на свете. Недавно написал я рассказ «Трали-вали» про бакенщика на Оке и вообще про Русь и русский характер, а больше всего про себя. Отнес я его в «Октябрь», Панферов отказал, т. к. нашел ущербность. А после выступления Соболева Панферов вдруг разозлился, попросил снова этот рассказ и хочет печатать в № 7 или 8 (уже сдал в набор)[56]. Я прямо боюсь думать об этом, шутка ли два года не печатался в журналах!
Будет время, прочтите его, он ничего себе.
Поздравляю Вас с днем рождения, дай бог Вам радости и сил и счастливые дни и ночи!
Спасибо Вам! Ваш ЮрийP. S. Чехи, наконец, напечатали три рассказа моих в журнале, а потом еще в газете «Культура».
Опубликовано с купюрами в «Литературном обозрении» (1986, № 8).
1130 августа 1959. Ленинград
Дорогой Константин Георгиевич!
Где-то Вы? Пишу Вам на Москву, но может быть Вы в Ялте опять или в Тарусе?
