Геннадий Прашкевич - Жюль Верн
"Медведь, который осеняет себя крестным знамением! — вскричал Гарри Кембэл. — Но это невозможно! Я, наверное, плохо его разглядел!"
Нет, он все разглядел хорошо. При ослепляющем блеске молнии мохнатый гризли, проявляя все признаки сильного страха, действительно несколько раз осенил себя широким крестным знамением.
К сожалению, поезд пошел быстрее, и медведь остался позади.
Тогда репортер записал в своей книжке: "Гризли, представитель новой породы стопоходящих… Крестится во время грозы… Назвать его, рассказывая о фауне Скалистых гор, — урсус кристианус, медведь-христианин…"».
38
Из большого дома на улице Шарля Дюбуа Жюль Верн с Онориной снова перебрались на бульвар Лонгвилль, 44.
«Онорине исполнилось семьдесят лет, — вспоминал внук писателя. — Время светских развлечений давно миновало. Она без сожалений рассталась с чересчур просторным домом, отапливать который становилось трудно, и охотно вернулась туда, откуда уезжала с такой радостью, а муж ее с удовольствием вернулся к рабочему столу в своей монашеской келье…
Писатель все больше замыкается в себе, его жизнь строго регламентирована: встав на рассвете, а иногда и раньше, он тут же принимается за работу; около одиннадцати часов он выходит, передвигаясь крайне осторожно, ибо у него не только плохо с ногами, но и сильно ухудшилось зрение. После скромного обеда Жюль Верн курит небольшую сигару, усевшись в кресло спиной к свету, чтобы не раздражать глаза, на которые падает тень от козырька фуражки, и молча размышляет; затем, прихрамывая, идет в читальный зал Промышленного общества, где листает журналы, потом в ратушу. После недолгой прогулки по бульвару Лонгвилль он возвращается домой. Легкий ужин предшествует нескольким часам отдыха, а если сон заставляет себя ждать, писатель решает или придумывает кроссворды, за всю жизнь их набралось более четырех тысяч…
Иногда писателя навещают друзья, как всегда, он со всеми приветлив. Если его заинтересует какой-то вопрос, он обретает былую живость и все свое остроумие. Но более всего поражают его простота и пренебрежение к респектабельности: если он вдруг устанет на улице, то, не задумываясь, присядет на ступеньках какого-нибудь дома.
В повседневной жизни Жюль Верн неразговорчив, любит тишину, избегает ненужных пересудов, словно опасается, как бы они не нарушили его душевного равновесия, вмешивается лишь для того, чтобы подать спокойный разумный совет, но не выносит бесполезных споров; если же таковые возникают и чье-то прямо противоположное его собственному мнение свидетельствует о том, что нездоровый дух Эдгара По бродит вокруг, он не настаивает. Старому человеку и в самом деле внушает ужас все, что может вызвать ссору; слишком много страданий причинили ему семейные раздоры. По собственному опыту он знает, что следует опасаться предвзятых идей, что к любому вопросу можно подойти с разных сторон. В общем, человек он мирный, а главное, умиротворяюще действует на окружающих»[56].
39
Роман «Тайна Вильгельма Шторица» в первом варианте назывался «Невидимая невеста». После смерти Жюля Верна родственники надолго закрыли архив писателя, не желая предавать огласке некоторые моменты его личной жизни, поэтому произведение, в котором, несомненно, отразилась история незаконнорожденной дочери Жюля Верна, появилось в печати только в 1910 году.
Марк, художник-портретист, находясь в Рагзе (Южная Венгрия), влюбился в дочь доктора Родериха — Миру.
Все, что знает о невесте Марка его брат инженер Анри Видаль, приглашенный на свадьбу, это то, что несколько месяцев назад предложение красавице сделал еще один человек — некий нелюдимый и мрачный Вильгельм Шториц, сын знаменитого химика Отто Шторица, ученого умершего, но не забытого.
К сожалению, начав рассказ, Жюль Верн никак не может сойти с давно наезженной им колеи. Может, читатель и не хотел бы знать всяких там экономических и географических подробностей, но Жюль Верн настаивает.
«В Венгрии собственность еще недостаточно разделена. Сохранились значительные пережитки крепостного права. Нередко можно встретить владения в сто квадратных километров, которые их собственники даже не способны обрабатывать целиком. А на долю мелких земледельцев приходится меньше трети всех сельскохозяйственных угодий. Такое положение вещей, наносящее урон этой чудесной стране, постепенно изменится, хотя бы в силу безупречной логики, которой обладает будущее. Кстати, — добавляет Жюль Верн, — венгерский крестьянин совсем не чужд прогрессу. Самой природой ему даны добрая воля, мужество, сообразительность. Может, венгерский крестьянин немного самоуверен, но уж точно не больше, чем прусский. И между ними только одно различие: мадьяр считает, что он всегда может всему научиться, а пруссак думает, что он уже от рождения все на свете знает…»
Анри Видаль приезжает в городок Рагзу накануне годовщины смерти знаменитого химика. При жизни Отто Шториц считался кем-то вроде колдуна. Живи он на два века раньше, его, чего доброго, посадили бы в тюрьму, а то и сожгли на площади.
А вот мадемуазель Родерих оказалась юной девушкой — с очаровательной головкой, обрамленной тонкими светлыми волосами, ну, прямо мадонна Франца Ван Меера, приветливая, жизнерадостная, с прекрасными темными глазами, излучающими ум. У нее теплый цвет лица, свойственный мадьярам, чистые линии рта, розовые губы, приоткрывающие ослепительно белые зубы…
Но странные события происходят в Рагзе.
Какая-то невидимая сила затевает драку на рыночной площади.
А на кладбище вдруг раздается неведомый злобный голос: «Мадемуазель Родерих никогда не выйдет замуж за пришлого француза!»
В церкви все тот же голос ни с того ни с сего начинает распевать «Песню ненависти» Георга Гервега (1817—1875) — а это уже прямой вызов мадьярскому патриотизму, намеренное оскорбление!
Подозрения падают на Вильгельма Шторица, отвергнутого претендента на руку Миры. Отец невесты и его друзья с разрешения префекта полиции идут в дом, где проживает сейчас Вильгельм и где при жизни проживал Отто Шториц.
«Дом огромен, мрачен, обставлен старинной мебелью. Остальные комнаты нижнего этажа также подверглись обыску. Одна из них, гостиная, была обставлена мебелью старинной работы с немецкой обивкой, полинялой и потертой. На каминной доске стояли старые некрасивые часы, все в пыли. Они давно уже не ходили. В одном из простенков, напротив окна, висел в овальной раме большой портрет: "Отто Шториц".
Капитан Аралан не мог отвести глаз от холста.
