Павел Фокин - Ахматова без глянца
Ардов открывает коротенький траурный митинг на лестнице. Выступает Лев Озеров, Эткинд, Тарковский… От волнения Арсений говорит бессвязно, и не закончив, плачет.
Лев Адольфович Озеров:
У входа в морг собралось несколько человек, которые взяли на себя право сказать об Анне Андреевне Ахматовой в скорбный час, до выноса тела. Взобравшись на скользкую ступеньку и поддерживаемые участниками панихиды, говорили трое: Арсений Тарковский, Ефим Эткинд и я. Тарковский так волновался, что у него не попадал зуб на зуб. Но овладев собой, он произнес несколько скорбных фраз. Эткинд говорил об ахматовском Ленинграде и от имени ленинградцев. Я с трудом одолел волнение. То, что я хотел сказать, жило во мне как стихотворение, я чувствовал ответственность этого часа. Эта речь, произнесенная экспромтом, вернулась ко мне через некоторое время, записанная кем-то на пленку. Вот она — речь моя при выносе гроба Анны Андреевны Ахматовой из морга больницы Склифосовского 9 марта 1966 года.
«Никто не давал мне никаких полномочий для произнесения этой речи. Я произношу ее от своего собственного имени, по велению своего сердца. Ахматова… Анна Ахматова… Анна Андреевна Ахматова…
Большое имя, большая жизнь, большой путь… «Ахматова! — Это имя — огромный вздох…» Пятьдесят лет назад эти слова сорвались с уст Марины Цветаевой. И мы повторяем их сегодня. И мы будем их повторять всегда, потому что у больших художников нет дня смерти, есть только день рождения.
Об Ахматовой говорили и продолжают говорить: тихий голос, камерная тема, интимность… Если это так, то почему же этот тихий голос громовым эхом отзывается в сердцах людей России, всего мира?!
Почему так властно и сильно входили и входят в душу читателя ее волшебные строки?!
Почему любой подорожник, любой стебелек в ее поэтических руках становятся сказочными и волшебными?!
Может быть, и должен быть один-единственный ответ:
…Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада? Отвечает: «Я!»
Наступает, еще наступит время для полной и справедливой оценки поэтического наследия Анны Ахматовой, этой хранительницы святого для нее пушкинского начала.
Анна Андреевна Ахматова дожила до часа, когда Россия, весь мир сказал заслуженное ею слово благодарности за ее высокий дар поэта, за ее подвижнический труд, за то, что она приняла на свое доброе, чуткое сердце непомерные страдания и при этом проявила благородство, долготерпение, мужество, имени которому нет.
Анна Ахматова увидела воочью свою мировую славу и умерла, насыщенная днями, как сказано в книге Иова
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит…
Умерла Анна Ахматова, великий русский поэт. Она утвердилась в наших сердцах и утвердится еще более в сердцах людей грядущих поколений как наследница русской классической поэзии, продолжатель традиций Батюшкова, Пушкина, Баратынского, Тютчева, Иннокентия Анненского.
Завершилась большая жизнь и большое творчество Анны Ахматовой. Начинается, уже началось ее бессмертие…»
Ольга Моисеевна Грудцова:
Ардов объявляет: сейчас гроб оцинкуют («так полагается») и самолетом повезут в Ленинград. С аэродрома в Никольский собор. Гражданская панихида состоится в ленинградском Союзе писателей, погребение в Комарове. Кто хочет проводить Ахматову в Ленинград, пусть садится в машину с гробом, кто хочет подождать выноса, пусть ждет, «остальные — расходитесь».
Мы остались ждать… А дождь все лил, и падал снег. По сугробу рыхлого, мокрого снега шла высохшая, взлохмаченная старуха, в тряпье, с огромной сумкой в руках. Казалось, сама смерть идет в дырявых башмаках. Мы долго не отрывали от нее глаз.
Наконец вынесли забитый в деревянный ящик гроб. Во дворе осталась маленькая кучка людей. Гроб поставили в машину, провожали Тарковский, Брауны, Эткинд, молодой поэт Найман, Эмма Герштейн, Пунины… Машина тронулась, мы поехали вслед за ней.
Лев Владимирович Горнунг:
9.III.1966. Вынос тела из морга состоялся сегодня в 11 часов утра. Гроб с телом Ахматовой был перевезен на Шереметьевский аэродром, а оттуда самолетом в 15 часов 15 минут был отправлен в Ленинград. Гроб сопровождали Вениамин Каверин и Арсений Тарковский.
Надежда Яковлевна Мандельштам:
Тело из Москвы, в сущности, выкрали — такова российская традиция. Какие-то женщины устроили по этому поводу скандал на партийном собрании в Союзе: почему не дали проститься с Ахматовой? Некто из важных руководящих работников, как рассказывают, объяснил: «Мертвых, товарищи, нам бояться не надо…»
Иосиф Александрович Бродский. Из бесед с Соломоном Волковым:
Пунины совершенно не хотели заниматься похоронами Ахматовой. Они всучили мне свидетельство о смерти Анны Андреевны и сказали: «Иосиф, найдите кладбище». В конце концов я нашел место — в Комарове. Надо сказать, я в связи с этим на многое насмотрелся. Ленинградские власти предоставлению ей места на одном из городских кладбищ противились, власти Курортного района — в чьем ведении Комарово находится — тоже были решительно против. Никто не хотел давать разрешения, все упирались; начались бесконечные переговоры. Сильно помогла мне З. Б. Томашевская: она знала людей, которые могли в этом деле поспособствовать, — архитекторов и так далее.
Тело Ахматовой было уже в соборе Святого Николы, ее уже отпевали, а я еще стоял на комаровском кладбище, не зная — будут ее хоронить тут или нет. Про это и вспоминать даже тяжело.
Как только сказали, что разрешение получено, и землекопы получили по бутылке, мы прыгнули в машину и помчались в Ленинград. Мы еще застали отпевание. Вокруг были кордоны милиции, а в соборе Лёва метался и выдергивал пленку из фотоаппаратов у снимающих. Потом Ахматову повезли в Союз писателей, на гражданскую панихиду, а оттуда — хоронить в Комарове. Надо сказать, я слышал разговоры, что вот, дескать, Комарово — не русская земля, а финская. Но, во-первых, я не думаю, что Советский Союз отдаст когда-либо Комарово Финляндии, а во-вторых, могла же Ахматова ходить по этой земле… В общем, похороны — да и все последующие события — были во всех отношениях мрачной историей.
Надежда Яковлевна Мандельштам:
Добиться места на кладбище стоило немалых усилий. Это тоже дефицитная площадь, и сюда тоже врывается идеология. Пока тело было в церкви, шли непрерывные переговоры с Москвой, где через Суркова добивались куска земли. Начальник кладбища в Комарове наконец сдался, поставив условием, чтобы над могилой не было церковной службы. Жить у нас трудно, почти невозможно, а умирать тоже не легко. Даже этот последний путь осложнен тысячами приказов и постановлений, не говоря уж о том, что даже гроб почти что дефицитный товар. И все же счастье, что А.А. легла в родную землю без бирки на ноге. Могло быть и иначе — путем всея земли.
