Эммануэль Каррер - Лимонов
Маленькая Настя приезжает к нему из Москвы на свидание: всего полчаса, и между ними – стекло. Ей двадцать лет, она очень мило выглядит в своей китайской курточке, с длинной черной косой. Девушка рассказывает о факультете журналистики, куда недавно поступила, и о том, как она зарабатывает деньги на учебу: продает мороженое, ухаживает за собаками в лаборатории. Настя спрашивает, не будет ли он против, чтобы она завела питбуля. Он, смеясь, соглашается:
«Я предпочитаю, чтобы ты привела в дом собаку, чем какого-нибудь парня».
Имеет ли он право так говорить? Его мучают сомнения. Иногда он думает, что было бы мудрее, да и благороднее сказать ей: «Не жди меня. Уходи. У тебя вся жизнь впереди, я тебе не нужен. Между нами сорок лет разницы, и бог знает когда я отсюда выйду. Найди парня твоего возраста и иногда вспоминай обо мне, я тебя благословляю». Но эти слова не идут у него с языка. И не только потому, что она ему дорога, и не потому, что ни один заключенный на свете не откажется от любви женщины, но главным образом – по крайней мере, он так думает – из-за того, что эти слова показались бы ей оскорбительными. Ведь это будет означать, что с ней, храброй маленькой девочкой, обращаются как с обычным, заурядным существом, таким же, как все. А ведь Настя изо всех сил старается быть необыкновенной, героиней, потому что только в этом случае она будет достойна такого героя, как он, и единственная, несмотря на превратности судьбы, выстоит и не предаст его, как другие.
– Знаешь, – говорит она, – самая молодая из жен пророка Мухаммеда, когда он ее встретил, еще играла в куклы.
– В куклы? Надо же! А скажи мне: сколько ты собираешься меня ждать?
Она смотрит на него простодушным, удивленным взглядом. Никто и никогда на него так не смотрел. И никто не любил его так сильно.
– Я буду тебя ждать всегда.
31 января 2003 года работник генпрокуратуры по фамилии Вербин, о котором Эдуард говорил, что он похож на поставленную на попа двуручную пилу, потребовал для обвиняемого Савенко наказания в виде лишения свободы сроком на десять лет по статье 205, на четыре года по статье 208, на восемь лет по статье 222, параграф 3 и трех лет по статье 280, что в совокупности составляло двадцать пять. Проявив великодушие, прокурор Вербин предлагает сократить совокупный срок до четырнадцати лет. Обвиняемый Савенко, на протяжении всего процесса настаивавший на своей невиновности, собрал в кулак всю свою волю, чтобы выслушать прокурора, не моргнув глазом, но внутри у него все оборвалось. Он находится в заключении уже почти два года, и если судья согласится с требованием прокуратуры, то на свободу он выйдет в семьдесят пять. Мужество и характер здесь ничего не меняют, Эдуард знает, как в России выглядит человек, просидевший на нарах четырнадцать лет, – живой труп.
Второй тяжелейший удар обрушивается на него три дня спустя. В выпуске новостей канала НТВ объявляют о смерти Наташи Медведевой, бывшей супруги Эдуарда Лимонова и известной исполнительнице альтернативного рока, о которой журналист говорил как о русской Нико. Четкого указания на то, что она умерла от передозировки, не прозвучало, но это казалось очевидным. Однажды, в те времена, когда они еще жили вместе, они с Эдуардом обсуждали различные способы самоубийства и сошлись на том, что лучше всего – героин: краткий миг острейшего, исступленного наслаждения, потом полный покой, и все. Сперва Анна, теперь Наташа… Может, дело в том, что он влюбляется в женщин, обреченных на трагический конец? Или наоборот: их конец так трагичен потому, что в жизни им встретился он, они его любили, а потом потеряли? Ему приходит в голову, что Наташа, как и Анна и даже Елена – со своей Италией и графским титулом, – продолжала его любить? А что, если она решила покончить с собой, узнав, какой громадный срок ему грозит? Он вспоминает ее тело, широко раскинутые ноги, ее неистовую, почти кровосмесительную манеру предаваться любви. Он думает о том, что, возможно, никогда больше не сможет заниматься любовью, и, лежа на нарах, но не в позе лотоса, а в позе эмбриона, отдается скорби, тихонько шепча только что сочиненную им маленькую балладу:
Где-то Наташечка
Под теплым мелким дождичком
Идет сейчас босая
А выше над облаком
Господь играет ножичком
Блики на лицо ее бросая.
«Бу-бу-бу-бу-бу-бу!» «Ба-ба-ба-ба-ба-ба!»;
Так поет Наташечка нагая.
Выпятила девочка нижнюю губу
Мертвенькими ручками болтая
И ножками тоже помогая…
Поспешает в направленьи Рая
Мокрая Наташечка нагая
4
Крашеные в веселенькие цвета изгороди вместо металлических решеток, увитые розами стены и умывальники под Филиппа Старка – перед вами пенитенциарное заведение № 13 в городе Энгельс или тот самый лагерь, о котором я рассказывал в начале книги: именно его показывают правозащитникам, чтобы убедить их, что усло вия содержания в местах заключения в России меняются в лучшему. Это напоминает мне историю о том, как в 1932 году, в разгар ужасного голода, когда в крестьянских семьях отмечались случаи убийства детей, Герберт Уэллс описывал великолепный обед, которым его потчевали в Киеве: знаменитый писатель-фантаст сделал из увиденного вывод, что на Украине, право же, с питанием все обстоит отлично. Среди российских зэков зона в Энгельсе имела настолько плохую репутацию, что некоторые даже прибегали к членовредительству, лишь бы туда не попасть. Эдуард же, напротив, считает, что ему повезло. Через два месяца после того, как прокурор Вербин потребовал для него четырнадцати лет заключения, судья вынес приговор: четыре года, половину из которых он уже отсидел. Тянуть всего два года, когда готовился к двенадцати, – это же настоящее чудо, и Эдуард решает быть осторожным как никогда, не поддаваться ни на какие провокации надзирателей и вертухаев, которых раздражала такая знаменитость, как он. Ему известно, что любой из них, если он не в духе, может в два счета, под любым предлогом, устроить неделю в карцере, если не что-нибудь похуже. Среди жутких историй, гуляющих по Энгельсу, есть одна о заключенном, который накануне освобождения имел несчастье столкнуться с пьяным офицером. Тому показалось, что бедолага плохо выбрит и – из пустой фанаберии, только чтобы показать, кто здесь хозяин, – он продлил ему срок еще на год. Вот так, в условиях полнейшего произвола, простым внутрилагерным распоряжением, сославшись на мифическое решение суда. А если вы в такой ситуации рискнете подать кассационную жалобу, то пока она станет ходить по инстанциям, вам благополучно припаяют еще десятку. Поэтому в Энгельсе Эдуард костьми ложился, чтобы стать как можно незаметнее, и, с присущим ему талантом извлекать пользу из любых обстоятельств, вскоре начал находить эту игру забавной.
