Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
Карл занялся также французскими беженцами, широким потоком прибывавшими в Лондон. Самых значительных из уцелевших, таких как Вайян, Рандье или Везинье, чудесным образом спасшихся от версальских пуль, включили в Генеральный совет Интернационала. Многим помог Комитет помощи беженцам. Женни, Элеонора и Лафарги находились в Бордо, в семье Поля, с двумя детьми; младший сын, родившийся в январе, умер 26 июля 1871 года. Лаура потеряла уже второго ребенка. У нее остался только маленький «Фуштра», прозванный также «Шнапсом» — и он тоже был болен.
Никаких известий от Лонге. Лафарг сообщил Женнихен и Элеоноре о смерти Флуранса, письмо которого Женнихен по-прежнему носила с собой.
Все три сестры Маркс, «Шнапс» и Поль Лафарг укрылись в Люшоне, где климат был более благоприятным для ребенка, больного туберкулезом. Один полицейский предупредил их, что Лафарга выдали и скоро арестуют. Тогда Лафарги вместе с сыном перебрались в Испанию (у Поля имелся испанский паспорт), где их арестовали в Уэске, но потом отпустили 21 августа, а две остальные сестры вернулись в Лондон. На обратном пути Женнихен и Элеонору арестовали, обыскали, продержали под стражей несколько дней и подвергли суровому допросу с участием прокурора Тулузы, мирового судьи и префекта, некоего графа де Кератри. При Женни было письмо Флуранса, с которым она никогда не расставалась, — его было бы достаточно, чтобы отправить ее на каторгу, если бы его обнаружили.
Интернационал распался. В нем теперь оставалось только 385 членов, из них 254 в Англии. Генеральным секретарем по-прежнему являлся старик Георг Эккариус, получавший 15 шиллингов в неделю, да и то нерегулярно. Поэтому он, чтобы выжить, предоставлял в газеты за плату информацию о деятельности организации, что вызвало всеобщее возмущение. Поскольку созвать конгресс в очередной раз оказалось невозможно, 17 сентября Маркс собрал в Лондоне «подготовительную конференцию»[48]. На ней он объединился с бланкистами и предложил, как говорил ранее американским журналистам, выйти из подполья и заменить в каждой стране, где это представляется возможным, тайные общества, дорогие сердцу анархистов, «коммунистическими партиями», которые должны сделать попытку прийти к власти на местах законным путем. «Юрцам», то есть Бакунину, он посоветовал «вернуться в коллектив». Это подтверждение его законопослушности и отказа от насильственной смены власти в условиях демократии устроило руководство Интернационала.
Так родилась социал-демократия. Лондонское собрание войдет в Историю как момент, когда, по инициативе Маркса и вопреки духу времени, социалистическое движение сделало четкий выбор в пользу парламентского пути, хотя еще и не осознало со всей определенностью, что власть, полученная через выборы, может быть и утрачена таким же образом.
Двенадцатого ноября 1871 года Бакунин созвал конгресс, на котором был составлен циркуляр, подтверждающий принцип автономности секций и сводящий роль Генерального совета к выполнению функций корреспондентского и статистического бюро[49].
В это же время Тьер стал главой исполнительной власти Франции, хоть это и не определило будущей формы правления, а Золя издал «Карьеру Ругонов».
По случаю семилетней годовщины основания в Лондоне Международного товарищества рабочих Маркс произнес речь, прекрасно отражавшую его умонастроение; корреспондент той же американской газеты так записал ее содержание: «Говоря об Интернационале, он сказал, что огромный успех, которым до сих пор завершались его усилия, обязан собой обстоятельствам, над которыми члены товарищества не властны <…>. Его задача состояла в организации рабочего класса, в объединении и согласовании различных рабочих движений. Обстоятельства, столь много способствовавшие развитию товарищества, возникли благодаря условиям, при которых рабочие во всем мире подвергались все большему угнетению. В этом секрет успеха…» Иначе говоря, только что перенесенные им муки помогут развитию Интернационала.
На самом деле Маркс не верил в успех: на его взгляд, Интернационал отслужил свое. И последствия не заставят себя ждать.
Двадцать первого октября Энгельс, переживший лондонские события рядом с Марксами, бесясь от невозможности сражаться и умереть на парижских баррикадах, написал матери в Бармен великолепное письмо, прекрасно выражающее атмосферу момента и раскрывающее всю драматичность того периода:
«Дорогая матушка, я так долго не писал, потому что хотел ответить на твои замечания по поводу моей политической деятельности так, чтобы тебя не обидеть. И потом, когда я читал этот поток наглой лжи в „Кельнер цайтунг“, в особенности гнусности этого негодяя Вошенхузена, когда я видел, как все те люди, которые всю войну считали лживой всю французскую прессу, трубили в Германии, как о евангельской истине, о всяком полицейском вмешательстве, о всякой клевете самой продажной парижской газетенки на Коммуну, это вовсе не располагало меня писать тебе. О нескольких заложниках, расстрелянных на прусский манер, о нескольких дворцах, сожженных по примеру пруссаков, трезвонили вовсю, ибо всё остальное — ложь. Но о сорока тысячах мужчин, женщин и детей, скошенных версальцами из пулемета после разоружения, — об этом все молчат! Да вы и не можете об этом знать, вы ведь ограничены „Кельнер цайтунг“ и „Эльберфельдер цайтунг“, вас в буквальном смысле пичкают ложью. Однако ты уже не раз слышала за свою жизнь, как людей называют каннибалами: солдат Тугендбунда при первом Наполеоне, демагогов 1817 и 1831 годов, людей 1848 года, а потом всегда оказывалось, что не такими они уж были плохими и что все эти разбойничьи истории, неизбежно рассеивающиеся как дым, им с самого начала приписали из корыстной страсти к преследованию. Надеюсь, дорогая матушка, ты вспомнишь об этом и применишь это правило и к людям 1871 года, когда станешь читать в газете о их воображаемых низостях. Ты знаешь, что я ни в чем не переменил своих убеждений за почти что тридцать лет. И для тебя не должно стать неожиданностью, что, как только меня принуждают к этому обстоятельства, я не только стану их защищать, но и тоже исполню свой долг. Если бы Маркса не было рядом или вообще не существовало, это ничего бы не изменило. Так что совершенно несправедливо взваливать все это на него. Я, разумеется, помню и о том, что ранее семья Маркса утверждала, будто это я сбил его с пути. Но хватит об этом. Здесь ничего не изменишь, надо смириться. Пусть только на какое-то время все успокоится, во всяком случае, слухи утихнут, и ты сама станешь смотреть на дело гораздо спокойнее. От всего сердца, твой Фридрих».
Глава шестая
