Ефрем Филофейский - Моя жизнь со Старцем Иосифом
Так они поселились в этой каливе. Старец ночью совершал в ней бдение. Он закрывал дверь, и в ней становилось совершенно темно. Туда почти не проникал даже воздух. И там пахло землей, как в могиле.
Никакой штукатурки у них не было. Как же там было холодно зимой! А в подполе — сырость, и вода, и плесень. Летом же они страдали от жары: крыша над головой раскалялась от солнца, и жилище превращалось в духовку. Даже вечером не было прохлады, поскольку скалы накапливали жар целый день и отдавали его ночью. Куда там было заснуть, да еще на такой жесткой кровати! Даже у приговоренных к расстрелу жилище лучше. Калива была настоящим гробом.
* * *
Тем не менее подвижникам очень нравилось, как они устроились. Но вся эта их затея очень не нравилась бесам — им хотелось, чтобы это место осталось за ними. Поэтому они принялись ежедневно беспокоить Старца.
Позднее он мне говорил: «Вы пришли уже на все готовое. Но если бы ты знал, что я вначале перенес здесь от бесов! В миру священники заклинают бесов и повелевают им удалиться в пустынные места. И они все притащились сюда. Если бы ты знал, что я перенес!» И как своему сыну, чтобы укрепить меня в подвиге, он мне рассказал следующее.
Согласно их уставу Старец после полудня спал и просыпался на закате солнца, чтобы совершать бдение. И вот бесы стали будить его раньше времени, дабы он не смог подвизаться на бдении как должно. Из-за того что Старец попалял врага своей молитвой, тот будоражил и будил его за час-полтора до захода солнца. И после этого он уже не мог заснуть. Это лишало его особой благодати молитвы, потому что на бдении он боролся со сном. Потребности естества, с одной стороны, и злоба бесов, с другой, затрудняли его бдение. Продолжалось это целый месяц. Каждую ночь бдение давалось ему с огромным трудом. Враг его будил, когда солнце было еще высоко. Что он мог поделать? Он устал. Старец начал терять терпение, так как переживал лишение благодати. Бывало, ему не удавалось сдержать себя. Однажды он вышел из каливы и заплакал в той пустыне, как он сам нам рассказывал: «Я плакал, плакал безутешно, много дней, много недель».
В один из дней, когда его так рано разбудили, Старец размышлял, как он будет совершать бдение, не поспав и не отдохнув. В нем возобладали печаль и уныние. И он начал судиться с Богом, что Тот его несправедливо предает столь многим искушениям, ничуть их не уменьшая, не давая ему хотя бы перевести дух. И словно охваченный негодованием он сказал Богу:
— Боже мой, неужели и произволение победят бесы? Как же тогда будет подвизаться человек?!
И в этой горести он услышал в себе некий благословенный, необычайно сладкий и чистый глас, с бесконечным состраданием сказавший ему:
— Разве ты не вынесешь все ради Моей любви?
И сразу как будто мрачная и тяжелая туча ушла от него. Он понял, откуда был этот глас, упал ниц и зарыдал, горя любовью и каясь в унынии, которое им овладело:
— Да, Боже мой, ради Твоей любви я буду терпеть!
Он нам говорил позже: «Я никогда не забуду этот глас, столь сладкий, что сразу исчезло искушение и все уныние». И с тех пор брань прекратилась.
* * *
Церковка, построенная ими, была такой маленькой, что можно было из стасидии дотянуться до иконостаса. Но, находясь в ней, душа чувствовала умиление. Посвятили они ее честному Предтече, который был предтечей и монахов-подвижников. Расписать ее взялась соседняя община Старца Анании, с которой у них были тесные братские отношения.
Позднее они посадили три апельсиновых дерева. Ни для чего иного там места не было. Да и частые камнепады разрушили бы все, находившееся снаружи пещер.
Поначалу жизнь их была очень суровая, поскольку они не имели даже самого необходимого. Но, несмотря на бедность келлий и неудобства от тесноты, им там очень нравилось, потому что никто их не беспокоил. Ибо они на этом горном склоне были как будто отрезаны от всего, туда не было даже тропинки, по которой мог пройти человек. Да и устав не позволял им принимать людей, поэтому они всегда были одни.
И был у них неописуемый покой. У них не было никаких забот, потому что не было никаких имений. Вокруг росли только деревца и кустарник. Одна калива и одна кухонька — это все, что у них было. Совершенно ничем не владея, они имели только молитву и созерцание.
Затворники
Устав у них был такой. На рассвете они просыпались и занимались простым рукоделием или другими необходимыми работами. В полдень каждый брат удалялся в свою келлию и там совершал вечерню по четкам. Если оставалось время, можно было и что-нибудь почитать. Затем они собирались на обед. А после обеда, взяв благословение у Старца, все спали в своих келлиях три часа, до заката солнца. Поднявшись, они пили кофе и начинали бдение, которое продолжалось до полуночи. Когда к ним приходил священник, они в полночь начинали Божественную литургию в своей церковке. Когда священника и, соответственно, литургии не было, они читали святоотеческие книги. После же литургии отдыхали до рассвета. Подвижники поделили свой сон на две части не только для того, чтобы не получать от него большого удовольствия, но и потому, что такой порядок помогал им в бдении.
Этот устав Старец Иосиф получил от Старца Даниила Исихаста и хранил его как зеницу ока. Он не изменял его ни при каких условиях, потому что знал, что иначе потерпит ущерб в молитве. Непреклонно соблюдать этот устав ему помогали решительный, отважный характер и любовь к порядку. Поэтому даже в самые трудные моменты своей жизни он не отступал от него.
Однажды его послушники пришли издалека, нагруженные припасами, в том числе и несколькими рыбинами, но случилось это в тот час, когда по уставу у них было безмолвие. Пришедшие братья сказали:
— Старче, мы принесли рыбу, если мы ее сейчас не приготовим, она пропадет.
Старец, не пожелав устраивать обсуждение, ответил:
— Пусть лучше пропадет рыба, чем пропадет наш устав. Оставьте ее, где положили, и ступайте спать.
А на следующий день он им сказал:
— Я нарочно позволил рыбе пропасть, чтобы вы запомнили на всю вашу жизнь, как драгоценен порядок.
В других случаях он нам говорил:
— Храните устав. Я и отец Арсений проливали кровь, чтобы передать его вам готовым.
* * *
Радуясь установившемуся в общине порядку, он писал своей сестре:
«Мы здесь, сестра моя, ночью совсем не спим. Каждую ночь совершаем бдение. Всю ночь молимся обо всем мире. Немного отдыхаем только утром и пополудни, после того как поедим. Это наш чин. Полдня трудимся, остальное время пребываем в покое и тем довольны. Аскетическая жизнь! Пустыня! Ангельская жизнь, полная благодати! Ах, если бы ты могла нас видеть! Здесь, сестра моя, земной рай. И если кто с самого начала возьмется за жизнь суровую, высокую, то становится святым». [146]
