Людмила Улицкая - Детство 45-53: а завтра будет счастье
Что ела, что пила, чем кормила малыша, как пряталась от дождя со снегом? Невозможно это себе представить? Как мама оказалась на маленьком причале после нескольких суток путешествия, она не помнит. Только поняла, что без помощи таких же несчастных людей, как она, все бы закончилось очень плохо.
Но зловещее слово «эвакуация» не сулило ничего хорошего. Самое же ужасное было то, что не было никаких известий с фронта. Лишь «сарафанное радио» твердило: отступаем, отступаем… немцы уже под Москвой, готовятся к параду на Красной площади!
При выгрузке беженцев с барж их распределяли по повозкам, запряженным лошадьми. Здесь, в далеком краю, уже выпал снег, был конец октября 1941-го.
Мама безучастно тряслась в повозке. Ее бил озноб. К своему телу она прижимала малыша. Он плакал и просил есть. А она лишь хотела пить, но не могла ничего спросить у сурового возницы. Снег, глухой лес, тряска на ухабистой дороге вызвали преждевременные роды. Вот когда открыл рот неразговорчивый мужик с бородой непонятного возраста. Он матерился, принимая роды, грязными тряпками заматывал семимесячное тельце. Я кричала, братик плакал, мужик начать выть и причитать, проклинал свою судьбу и войну. «И зачем я толь с вами связался?! Куда вас черти принесли?! Нам самим жрать нечего, видишь, по земле в лаптях ходим?!» А потом, жарко дыша маме в ухо, убеждал: «Спасай, дуреха, сына, девчонка – не жилец! Брось ее в сугроб за елку, волки съедят. У нас их тут много. Я никому не скажу.» Мама завыла по-собачьи. Умоляла не мучить ее разговором.
Через два часа пути мы были в маленькой глухой деревне Вятка Сунского района Кировской области. Наступала зима 1941 года.
В письме отцу на фронт мама напишет, что началась наша новая жизнь в чужом краю, «где люди так же суровы, как этот суровый заснеженный лес, окружающий деревню».
Во время родов у мамы поднялась температура. Ее с новорожденной дочкой положили в отдельную комнатушку, а братика унесли в другой конец стылого барака. Ни хлеба, ни еды не было. Только горячая вода с травами.
Пожилая санитарка сунула ей под подушку лепешку. Утром, отломив половинку, мама пошла навестить своего мальчика. Она нашла его… лепешка была не нужна. Он умер от холода, голода и поноса. Все было вокруг него испачкано. За сутки в этой зловонной кроватке он умер никому не нужный, брошенный. Мама потеряла сознание, не могла вспомнить, как пришла ко мне. Вот я читаю письмо: «Не хочу жить! Единственное, что меня держит на этом свете, – другая маленькая жизнь!»
Сохранились письма папы и мамы, военная переписка двух любящих, молодых, измученных войной сердец! Более шести месяцев папа не знал, что потерял сына. Не мог даже узнать, как мое имя.
В эти ужасные первые месяцы войны наша армия то стремительно отступала, то двигалась вперед. Полевая почта не успевала доставлять письма.
Многие и в тылу и на войне не могли знать, что с ними будет. Уцелеют ли они сами, что будет с родными? А главное, за что им Бог послал такую муку?!
Но иногда в глухомань, где мы жили, доходили газеты. Именно, когда я родилась и мама думала, как меня назвать, под Москвой фашисты зверски замучили и повесили комсомолку-разведчицу Зою Космодемьянскую. Фашистам она свои данные не назвала. Сказала, что ее зовут Таней. Вот так, в честь этой девушки, я получила имя – Таня! Родилась я 25 октября 1941 года.
В избе, куда нас поселил староста деревни, было что-то вроде постоялого двора. Постоянно менялись проезжие возницы. На лошадях они везли продовольствие и зерно для фронта. Отдыхали и ехали дальше. По ночам мама спускалась с печки и искала хоть какую корочку хлеба или объедки. А попадались чаще всего окурки. Она курила, чтобы заглушить чувство голода и страха. Разные попадались мужики. Были причины их бояться. Мама была молодой, красивой, голодной и беззащитной.
Работы в деревне не было. На сутки нам давали по двести грамм черного хлеба и по четыре картофелины. На меня добавляли двести грамм овса. От этой каши из овса все пеленки были в колючках. Мама плакала, вытаскивая их. Ее приходилось жевать, эту овсяную кашу, выплевывая колючки. Но они все равно попадали мне в желудок. Грудное вскармливание было невозможно: мама голодала. Она рассказывала, что стала молиться и просить Бога о спасении нашем! Я часто думаю: «Господи, как хоть мы вообще выжили?!»
Вес при рождении у меня был – 1 кг 500 г. Ну а далее все как водится: рахит, простуды, гнойные отиты. Ходить начала с трех лет.
И большинство детей, рожденных в войну, были ослаблены. Имели небольшой рост, слух и зрение часто было плохими.
Возвращаться в Калинин (Тверь) мама не захотела. Ровно через год такая же угольная баржа доставила нас по Волге и каналу им. Москвы в город Яхрому, где жила мамина сестра. Тетя держала кур, поросенка и козу. Мама устроилась на работу, но еды все равно не хватало. Нужно было еще и одежду и обувь покупать или, точнее, менять на продукты. У тети был больной сын, его надо было лечить, доставать лекарства. В общем, хлебнули мы горя все «полной ложкой». Жили сестры без мужей. Сажали картошку, ходили в лес за дровами, носили их на себе. Мама целыми днями работала на фабрике. Но, несмотря на все эти подробности, я росла бойкой, подвижной и веселой девчонкой. И свои школьно-пионерские годы считаю самыми светлыми и счастливыми в моей жизни. Одежда с чужого плеча, ткацкие челноки вместо коньков, суп из дрожжей и воды потихоньку уходили из моей жизни.
Но до хорошей жизни, которую все ждали, было очень долго.
Родители у всех ребятишек с нашего двора работали. Целыми днями мы были предоставлены сами себе. Играли, ссорились, дружили, выходили гурьбой на промысел в поля и леса. Питались ягодами, щавелем, горчицей и другими травами. Бедные наши животы! Чего мы только не ели! Бывало и отравлялись, все было… Старшие мальчики и девочки «воспитывали» нас, малолетних. Думаю, что первые уроки выживания, чувство коллективизма и справедливости выработалось у нас именно во дворе и на улице. Да, никто из нашего двора не стал вором, пьяницей, бандитом, потому что у нас были старшие ребята, которые сами воспитывались в довоенное время в любви и заботе родителей, полных семей. Почти вся наша ребятня выучилась. Мы стали уважаемыми людьми. Хотя послевоенные годы продолжали оставаться очень трудными для наших родителей и для нас.
В моей семье, когда вернулся с фронта папа, и еды, и одежды стало появляться побольше. Но самой большой радостью для меня стали книги, которых у меня было очень много. Я рано научилась читать. А папа и мама учили меня думать о прочитанном, делать выводы. Я им бесконечно благодарна. Ведь не видели мы кино. Не было и телевизоров.
В 1953 году у меня появился братик. А в марте 1953 года умер И.В. Сталин. Хорошо помню школьные линейки, когда зачитывали бюллетени о его болезни. Потом мы срочно пришивали черные полоски на красные галстуки. В нашей школе было, наверное, около тысячи учащихся. И плакали все, вместе с учителями. Это был какой-то всеобщий сумасшедший поток слез. Мне было одиннадцать лет. Я почти ничего не понимала. Но ревела, как и все. Мальчишки из нашего класса собрались ехать в Москву на похороны Сталина. Их отлавливали учителя на станции Яхрома. Они как бы предчувствовали, что прощание с вождем обернется всеобщей давкой. В этой многотысячной толпе очень многие были раздавлены и погибли. Наши одноклассники остались живы.
