Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)
В новую квартиру мы перевозили Иру вдвоем с Ариком, который тогда гостил у меня в Париже.
Только подняли на третий этаж матрас и выпили по стакану, как вдруг Арик без всяких обиняков предложил: «раз уж матрас на месте, так как же на нём не потрахаться?»
Я понял, что и у него с Ирой не впервой. Посмеялись. И разделись.
Ира встала между нами, и мы подняли её на четырех руках. Ну, квартира была единственная на площадке под крышей, так что тут уж никому ничего слышно не было.
С тех пор мы изредка повторяли наше «трио», когда Арик приезжал из Кёльна, ну, а я иногда часто, а иногда с перерывами в два-три месяца, к ней захаживал. Да и она ко мне заезжала, когда обстановка была подходящей.
Эти наши отношения как-то случайно растянулись на многие годы.
Первое лето наш университет располагался в помещении у «антропософов», знакомых Германа Андреева, в штайнеровской «лесной школе», но нам там не понравилось
А.Вернер, К.Сапгир, Неизв. студентка, В.Бетаки.
На следующий год Арик договорился с «домом съездов» какой-то католической организации на окраине Аахена, старинного городка, бывшего когда-то столицей Карла Великого.
Я каждое лето, кроме литературы, вёл факультативную группу поэтического перевода. В ней, естественно, оказывались самые знающие русский язык и, разумеется, пишущие стихи на своём языке. В первое же лето к четвертому занятию у нас уже был один перевод блоковской «Венеции» на голландский, три перевода на английский, один на польский, один на французский и два на немецкий. На следующий год мы так же перевели ахматовское «Звенела музыка в саду».
Было действительно интересно сравнивать переводы. К счастью, английским владели почти все, немало народу знало немецкий и французский. Только вот на голландский и польский переводы читателей почти не находилось.
Когда в первый вечер на второй год существования нашего университета мы сверяли списки слушателей, то оказалось, что отсутствует Лилия Сиибере из Хельсинки. Минут через пятнадцать после переклички она появилась в дверях аудитории — большая, рыжая с весёлым круглым лицом и пузатым чемоданом. Артур спросил Вету, в какой группе числится Сиибере, но я не дал ему ответить и гаркнул цитату из Пушкина (???): «Она моя! И в тот же миг…» В тот же миг рыжая расхохоталась, а я шепотом узнал у Арика номер её комнаты и час спустя к ней постучался.
Лиля впустила меня и стала опять безудержно хохотать…
В третий раз я вызвал её смех тем, что как ни «удлиннял время», она всё равно так и не успела…
«Ну, ведь вы, медлительные финки,» — начал я оправдательную речь, но она, перебив меня, сообщила, что, во-первых, она уже к такому привыкла: у молодого финна, её постоянного любовника, пожалуй, только один раз из пяти с ней «всё как надо получается», а во вторых — вовсе она не финка, а эстонка. Я заметил, что особой разницы в «замедленных темпераментах» не вижу. Посмеявшись вволю, мы с ней опять принялись за своё. На этот раз (правда, минут за двадцать, не меньше) всё получилось, как надо. «А ещё рыжая, — заметил я, — рыжие должны быть погорячее, чтоб не один раз…» Ну, она пообещала повторение, но назавтра…
Лёгкий характер, весёлость и, не знаю уж что ещё, было тут главным, но я сразу понял и не ошибся, что эта встреча не «одноразовая».
Танго с Лилей.
С тех пор все годы, что я преподавал в этом университете, а это длилось до девяностого года, Лиля приезжала на курс. И всегда была моей «главной студенткой», хотя уже на второй свой приезд она перешла у нас в ранг преподавателя: мы пригласили её вести языковую группу и курс грамматики, поскольку Лиля стала уже аспиранткой Хельсинского Университета, а русский язык у нее был превосходный.
На второй вечер после приезда в Аахен, я вышел пройтись по парку. В окне торчала девочка — светлая, хорошенькая, но не очень приметная. Лет двадцати. Она зевнула. Я спросил, занята ли она чем-либо, кроме зевания. На что она без акцента сказала одно слово: «Скучно!»
Я предложил ей прогуляться по парку, которого и сам ещё не обследовал.
Она бегом спустилась со второго этажа и протянула мне узенькую руку: «Жаклин!».
Мы прошли, наверно, шагов двести, и я прислонил её к старому и сильно покосившемуся дереву. Почему-то вспомнилась Женька, малышка из детдома — хоть и прошло тридцать пять лет, я все очень отчетливо помнил.
Сам, кстати, удивляюсь, почему моя память держит все мельчайшие подробности, когда это касается женщин? А многое прочее забывается легко и бесследно.
Казанова когда-то переиначил известную максиму Декарта, выпустив одну (только одну!) букву из глагола в известнейшей декартовой латинской фразе, и из «cogito ergo sum» получилось «coito ergo sum»!
_____________________________
Так или иначе, Вета с некоторым неудовольствием время от времени повторяла: «то ли это университет Андрея Сахарова, то ли гарем Васи Бетаки?»
Потом, уже в Париже, я несколько раз заезжал к Жаклин, но когда она захотела со мной «выходить» (ну, там по кабакам, или театрам, или в кино) и, похоже, сделала это условием для продолжения встреч, то я сказал, что уж на это у меня никак времени нет.
На второе лето преподавал у нас и Эдик Штейн. Он не летал «с цветка на цветок»: его было не оттянуть никакими силами от Кассандры, красотки-негритянки родом с какого-то антильского острова. Она была американской гражданкой, служила в армии, а будучи военным переводчиком, всё время старалась совершенствовать русский язык. В том числе и с Эдиком.
В Аахене на летнем курсе: В.Максимов, В.Бетаки, А.Вернер, Э.Штейн, А.Поверенная).
Вообще у нас каждый год было немало слушателей из американской армии. Арик сумел договориться с начальством многих переводчиков, служивших в Германии,[3] и те охотно посылали их на наши курсы. Эти американцы были почти всегда лучшими из наших слушателей. Они были активнее всех и в факультативных кружках, хоть в переводческом, хоть в театральном…
Жора Бен, работавший в то время в Мюнхене на «Свободе», как-то специально приехал в Аахен: мы с ним устроили вечер английской и американской поэзии в русских переводах. И заранее раздали тексты. Выглядело это почти как лет пятнадцать тому назад в семинаре у Гнедич…
