Николай Ашукин - Брюсов
(Фрицхен (Благов Ф. Ф./. На птичьей выставке // Руль. 1908. 7 марта. № 49).
Очень прискорбно, что сотрудники «Распада» не уяснили себе как следует, где враги и где друзья: с идиотской старательностью, как Луначарский, бьют по своим, еще раз кстати опошляя и обессмысливая вообще понятие мещанства: и дружественно, почти с лаской, упрекают Брюсова [152] в буржуазности. А ведь если разобрать как следует, что есть ли более характерная фигура для «их литературы», как этот самый Брюсов? Сотрудник «Русского листка» времен Казецкого [153]… патриот и чуть-чуть не шовинист, он весь, со всем своим демонизмом сложенных на груди рук, со своим завитушечным стихом и воплями о культурности, со своей Козой[154], Эллисом [155], Кузминым и Феофилактовым – он истинный герой мещанства. Да ты и сам это хорошо знаешь. Он очень талантлив – но лишь там, где он аппарат для писания стихов, искусный механизм, который на ночь разбирают и кладут в керосин, а утром смазывают из масленки. Там же, где он должен быть человеком, он просто скотина (Письмо Л. Андреева М. Горькому от 21-22 марта 1908 года // ЛН-72. С. 308, 309).
«Романтическая поэма» Брюсова <«Исполненное обещание» > в 4-м альманахе «Шиповника» [156], которую он «благоговейно» посвящает памяти В. А. Жуковского, писалась им в течение семи лет (1901—1907 гг.) и, несмотря на это, являет из себя полное ничтожество в художественном смысле. Не говоря уже о том, что «поэма» полна заимствований из наиболее известных авторов, как Пушкина, Лермонтова, гр. Ростопчиной и Надсона, она не удовлетворяет ни со стороны замысла, ни со стороны самой техники и выполнения <…>
У Пушкина в «Полтаве»: «И много у него добра, мехов, атласа, серебра…» У Брюсова: «И много у него добра, мехов, коней и серебра…»
У гр. Ростопчиной в «Насильственном браке»: «Все непокорна, не верна моя прекрасная жена…» У Брюсова: «Ему покорна и верна его прекрасная жена».
У Надсона в «Иудее»: «Один молился в поздний час…» У Брюсова: «Одна молилась в поздний час…»
У Лермонтова: «Хранит века, как ценный клад…» И в «Исполненном обещании» Брюсова: «Хранит века, как ценный клад…» и т. д.
Если свое списывание… «поэт» может объяснить своим знаменитым:
«Устал я быть Валерий Брюсов»,
то чем он объяснит всю вообще бесцветную конструкцию пьесы? (Александрович Ю. [Потеряхин Л.] Судьба альманаха // Раннее утро. 1908. 11 апр. № 120).
II том стихотворений, «Огненный Ангел» и «Исполненное обещание» — вещи разной литературной ценности, но они снова подтверждают, что в настоящее время у Брюсова нет соперников в области рифмы, ритма, стиля, отточенности стиха. Это – не та стихийно-мудрая поэзия, которую ценил Пушкин; поэзия Брюсова умная, быть может, слишком умная, но в то же время и блещущая ярким вдохновением (Иванов-Разумник [Иванов Р. В.]. Русская литература в 1908 г. // Русские ведомости. 1909. 1 янв. № 1).
Я только что закончил драму, которую назвал «Елена Спартанская». Излагать содержание было бы слишком долго. <…> Если сюжет Вам нравится, а в особенности, если представление этой смелой вещи могло бы быть обеспечено, я очень хотел бы, чтобы ее перевели на русский язык и сразу же показали на сцене. Можете ли Вы мне что-нибудь посоветовать? Стефан Цвейг в августе примется за перевод на немецкий язык (Письмо Эмиля Верхарна от 11 июня 1908 года // ЛН-85. С. 574).
Через несколько дней я уезжаю за границу, в Испанию. Поездка эта мне крайне необходима, ибо я совершенно переутомил себя работой двух последних лет. Весь май, июнь и июль я работал не отдыхая, и сейчас в отдыхе нуждаюсь до последней крайности (Письмо С. А. Венгерову от 18 июля 1908 года // Степанов Н. С. 329).
Летнее путешествие 1908.
Сначала Вена. Летний сад «Венеция в Вене». Потом подлинная Венеция. «Опять в Венеции». Люблю Венецию любовью нестареющей. Все мило в этих мраморах, самая пошлость и грязь.
Из Венеции в Анкону на великолепном пароходе, идущем в Александрию. Анкона — уступистый город. Виды с высоты на море. Из Анконы поездка в Равенну <…>
Рим. Июль. Нестерпимая жара. Бесконечность впечатлений. Весь античный мир — как живой. Форум. Палатин, бани Каракаллы, дорога Аппиева, два Капитолийских музея… Захлебывался стариной. Не понравился ни Микеланджело, ни Рафаэль, ни все искусство Возрождения; слишком сильное впечатление античного мира!
Неаполь <…> Дива музея — вновь античный мир. Античная утварь; усложненность их жизни. Помпея <…> Геркуланум. Подземный театр. Надземный город. Поездка на Капри. Лазурный грот — банальная синева. Русские, русские, русские… Письмо Горькому (Дневники, С. 139, 140).
Мы в это время были проездом в Неаполе и решили в один из дней нашего пребывания там съездить к Горькому на Капри. Утром кто-то зашел к Валерию Яковлевичу, задержал его, и, замешкавшись в гостинице, мы на пристани не застали того пароходика, на котором рассчитывали ехать на Капри. Пароходики отправлялись туда не слишком часто, и нам довольно долго пришлось ожидать отправления следующего. У Валерия Яковлевича сразу испортилось настроение, и он сделался, как говорится, не в духе, Но все же мы поехали.
Путешествие по морю немного рассеяло дурное настроение Брюсова, но неудача ожидала нас и на Капри. Это был смешной, почти анекдотический случай: с пристани нас в лифте подняли куда-то наверх, и, когда, выйдя из кабинки лифта, мы были уже наверху, я, не зная как и почему, увлекаемая вихрем суетящейся и куда-то бегущей публики, буквально через мгновение очутилась с толпою в другом лифте, который, как казалось мне, должен был поднять нас еще выше. Валерий Яковлевич невольно вбежал за мною в кабинку, дверь затворилась, и, к моему удивлению, мы, вместо того, чтобы подниматься вверх, стали спускаться вниз. Брюсов пришел в негодование и, несмотря на то, что подняться вновь было делом одной минуты, вновь подыматься уже не захотел. Мы наняли извозчика и поехали к Горькому.
Забравшись на крутой берег, мы ехали дорогой средь желтеющих полей. Валерий Яковлевич завел беседу с извозчиком — говорили они по-итальянски — причем, оказалось, извозчик очень хорошо знал Горького, часто возил к нему приезжих, рассказал, как много людей бывает у Горького – сегодня тоже много гостей приехало, — и вообще, он поделился откровенно всеми своими впечатлениями об этом, как говорил он, «очень большом, знатном и, вероятно, очень знающем людей человеке».
Однако уже приближался вечер, оставалось совсем немного времени до выхода последнего парохода на Неаполь. Ехать к Горькому, чтобы только поздороваться с ним, Брюсову казалось неудобно. Оставаться у Горького ночевать – там и без нас много народу было — Брюсов ни за что не хотел, да и мое присутствие весьма стесняло эту ночевку, – Брюсов считал это просто неделикатным. И, к великому изумлению извозчика, почти доехав до дома Горького Валерий Яковлевич велел повернуть обратно, и через час мы плыли уже в Неаполь. На другой день Брюсов отправил Горькому письмо с извинением, что не смог к нему заехать (Брюсова И. Из «Воспоминаний» // Литературное наследство. 1937. № 27-28. С. 644).