Владимир Бондаренко - Поколение одиночек
Может, одно из первых слов о такой неведомой России, которые приходят на ум, – ласка, славянское слово… не такой ли ласки подмешал Пушкин в Вальтера Скотта, Рублев в греческое письмо?.. Вот эта ласка, жаление, печаль… Во всяком случае, все расхожие представления, входящие в „Миф России“: анархизм, русская рулетка, душа нараспашку, „однова живём“ и вся эта цыганщина – давно неинтересны, это отыгранная пьеса, и страшным образом отыгранная…
Этому моему возвращению на родину в самом метафизическом смысле (ибо никогда из России поэтесса не уезжала, кроме как в краткосрочные путешествия – В.Б.), в необычайной мере способствовали те, кто отсюда, из Англии, Шотландии, Ирландии, любят Россию. От них, благодаря им я узнала, каким драгоценным может быть присутствие России в Европе, а не только Европы в России. Они чтят и любят в России то, чего мы сами в ней не видим за советским и постсоветским безобразием, и вдохновляют своей любовью. Для них, как для Рильке в начале века (вот бы усмехнулся Парамонов!), Россия остается „страной, которая граничит с Богом“, и вдали от такой пограничной зоны человек начинает скучать».
Вот и остаётся Ольге Седаковой быть достойной поэтессой той страны, которая граничит с Богом. Поэтессы с даром нежной мысли и легкого сердца, устремленной в «целомудренную бездну стиха».
Пятнадцатая глава. Саша Соколов
Соколов Саша (Александр Всеволодович) родился 6 ноября 1943 года в Оттаве (Канада) поэт, прозаик.
Отец – майор разведки, под прикрытием должности торгового советника советского посольства в Канаде вел активную разведывательную деятельность по сбору данных о ядерных исследованиях. В 1946 году со скандалом был выслан из Канады. С 1947 года семья Соколовых живёт в Москве. С 1950 по 1961 год учился в средней школе, причем не раз стоял вопрос о переводе в специальное детское заведение. В 1962 году поступил в военный институт иностранных языков. Ушел со скандалом с третьего курса, пробыв несколько месяцев в психиатрическом отделении военного госпиталя. Пробовал бежать через советско-иранскую границу, задержан. Сидел в тюрьме, выпущен по протекции отца. Перешел в 1967 году на факультет журналистики МГУ. Вскоре перевелся на заочное отделение и переехал работать в Марийскую республику, в многотиражную газету. С 1969 года – сотрудник «Литературной России». С 1972 года перешел на работу егерем в безбородовском охотничьем хозяйстве в Тверской области. Там и написал свой первый роман «Школа для дураков». В октябре 1975 года со скандалом, с помощью президента Австрии Бруно Крайского, переезжает в Вену. Первая жена Тая с дочерью Александрой остались в СССР. В 1977 году получил канадский паспорт.
Роман «Школа для дураков» был издан на русском языке в «Ардисе» в США в 1976 году, в 1977 году переведен на английский. Роман высоко оценил Владимир Набоков.
Второй роман «Между собакой и волком», написанный еще в СССР, о своей работе егерем и о впечатлениях жизни природного человека вышел в 1980 году. До сих пор не переведен и не принят многими его поклонниками. Спасаясь от провала Саша Соколов пишет для американской публики эротическо-историческую сатиру на жизнь в Советском Союзе. Опубликован на русском языке в 1985 году, на английском языке под названием «Астрофобия» в 1989 году. Это первое фэнтези на историческую тему, задолго до Фоменко и его последователей.
После этого третьего романа, имевшего успех у широкой публики – долгое молчание. Пишет тексты и отказывается их публиковать, лишь несколько интервью и выступлений на эмигрантских конференциях. В конце девяностых годов вернулся в Россию, но вскоре опять уехал. Живет в Европе и в Канаде. Постоянного места жительства не имеет.
Записка, посланная отдельной бутылкой
Увы нам, наш климат для нас нездоров.
Тут тянутся тучи цепочкой.
Нашедший Записки, на розе ветров
Пожги и развей мои строчкию
Как сгинула некогда Амзтаракань.
Татарской оравы столица;
Как вымрет когда-нибудь таракан.
Что пасся у хана в косицах;
Как в сильную оттепель тают следы
Полозьев и лосей наброды;
Как – столь же бесследно – пропали труды
Народов и сами народы;
Как после бутылки минует тоска.
Нам душу шершаво потискав, —
Так – столь же бесславно – исчезнут пускай
С чекушкою вместе Записки.
Кому это нужно всё – вот в чём вопрос.
Зачем я, охотник-лохмотник.
На лоне бытья заскорузлый нарост.
Срамник, выпивоха и сводник.
Записки в верховьях реки сочинил
И сплавил в низовья куда-то…
Напрасная трата свечей и чернил
И силы теченья растрата.
Какая досада: лета напролёт
Гуляешь. Колядуешь лишку;
Посмотришься в кружку – а ты уж удод.
Хреново, худые делишки.
Предзимье застало за штопкой мешка,
Починкой мережи и бочки.
Но знаю – набухнут исподтишка
И лопнут настырные почки!
Попробуй пожги только, дурья башка.
Мои гениальные строчки.
Сумеречное состояние Саши Соколова
Мне кажется, что прозаик Саша Соколов абсолютно искренне переживает сейчас сумеречное состояние и свое личное, и страны, откуда он родом, и русской литературы. «Это спад, явный спад культуры, образования. Достаточно посмотреть телевидение, послушать радио, почитать российские газеты… Критерии все снижены, тиражи мизерны…» Он ненавидит массовую культуру. А другой не видит ни в Америке, ни в России. Он стал постмодернистом до постмодернизма, когда еще в России не знали, что это такое. Просто он был первым героем постмодернизма. Как Венедикт Ерофеев, как Эдуард Лимонов. «Ибо дело было в России, где литература, включая неприкаянную и нищую духом, есть дело чести и доблести, не говоря о геройстве. Она же – дело святое. Она же – краеугольный камень культуры…»
Наступала эпоха одиночек. Когда и геройствовали тоже в одиночку. Когда молодые писатели просто бунтовали, уходили работать истопниками, егерями, санитарами в моргах, отворачивались от внешнего мира и писали, кто о чём. Саша Соколов абсолютно прав, когда пишет о себе, что в те семидесятые годы, «в те дерзновенные дни ранних опытов ты был не столько непризнанным гением, сколько типичным представителем своего непризнанного поколения. Поколения преображенных, что по егерским избам, по будкам обходчиков, сторожей и лифтерским альковам составляло российскую литературу семидесятых, восьмидесятых годов. И поступая так, без очевидных на то оснований питало большие надежды, которыми только и живо искусство в эпоху отчаяния…»
