Игорь Губерман - Книга странствий
Тут мысли мои приняли воспоминательный характер. Время краткого правления Андропова застало меня в Сибири. В те года российские верховные правители менялись часто. Многие полагают, что это следствие того, что были они дряхлыми старцами, но я-то знаю истинную причину той быстрой пересменки. Дело в том, что при объявлении каждого нового вождя моя тёща всякий раз меланхолически замечала: "не отпустит Игоря - сдохнет", а они ведь этого не знали! Я оставался в ссылке, а они -таки дохли. В поисках путей спасения империи от распада Андропов принялся внедрять строжайшую трудовую дисциплину. Было это глупо ещё и потому, что ведь люди преспокойно пили и на работе, но приказ (или указ?) неукоснительно принялись выполнять всякие активисты, которым в свою очередь это позволяло отвлечься от пустого и постылого безделья на рабочем месте. В городах тогда людей отлавливали в дневное время где ни попадя - в банях, парикмахерских, пивных и просто в магазинах. А у нас в посёлке Бородино перед перерывом на обед и перед окончанием рабочего дня у проходных всех предприятий стояла группка комсомолок-активисток, записывая тех, кто вышел за ворота раньше срока. Но они заступали на свой контрольный патриотический пост минут за пятнадцать до законного времени, а я-то убегал за полчаса или за час, такое им и в голову не приходило. Благодаря этому я и дожил до старости, благодарно подумал я. И Черчилля припомнил с пониманием. Черчилль сказал когда-то, что до столь преклонных лет дожил, потому что никогда не стоял, если можно было сидеть, и никогда не сидел, если можно было лежать.
Я выпил ещё рюмку - больше в бутылке не было, пора было идти в магазин - и снова глянул в зеркало. Черты мои слегка разгладились - старость окончательно и навсегда ушла вовнутрь меня, оставив на лице пометы и следы. Они отнюдь не красили меня. Ну что ж, подумал я, на склоне лет у каждого лицо, которое он заслужил. Теперь мне с этим жить, и надо подготовиться по возвращении домой немедленно решил я прочитать знаменитое сочинение Цицерона "О старости". Оно давно было припасено, но ждало неминуемого часа - он настал.
Вернувшись, я решение осуществил. О Боже, как я был разочарован! Цицерон писал о старости деятельной, активной, умудрённой и всеми уважаемой - мне это явно не светило. Кое-какие выписки я всё же сделал. Цицерон (ему в то время было чуть за шестьдесят) говорил от имени Марка Катона Старшего - так было красивше и убедительней, ибо Катону было в это время уже восемьдесят четыре. Это эссе (как мы назвали бы его сегодня), написанное почти две тысячи лет назад, содержало те же боязливые вопросы, что и ныне задаём мы себе, ощутив близость сумерек. Некий длинный пассаж я процитирую поэтому немедленно:
"... Всякий раз, когда я обнимаю умом причины, по которым старость может показаться жалкой, то нахожу их четыре: первая - в том, что она будто бы препятствует деятельности; вторая - в том, что она будто бы ослабляет тело; третья - в том, что она будто бы лишает нас всех наслаждений; четвёртая - в том, что она будто бы приближает нас к смерти" .
Всё перечисленное было справедливо, а хитроумное ораторское "будто бы" так явно обещало опровержение перечисленного, что я было понадеялся на утешение. Увы! На память Цицерону то и дело приходят всякие выдающиеся старцы, отчего он пишет, что великие дела вершатся - "мудростью, авторитетом, решениями, и старость обыкновенно не только не лишается этой способности, но даже укрепляется в ней". И что из этого? Спросите у любого старика, и он ответит вам: он таки да и мудростью наполнен до ушей, и не утратил даже вроде бы авторитет (не надо только спрашивать - у кого, а то старик насупится и замолчит), а что касаемо решений - у него их есть на все случаи жизни. Но его никто не спрашивает, вот ведь в чём беда! Наглая самонадеянная молодёжь (а им уже под пятьдесят обычно) только снисходительно посмеивается, вежливо выслушивая мудрые советы. А между тем - читали б они лучше Цицерона: "Величайшие государства рушились по вине людей молодых и охранялись и восстанавливались усилиями стариков". Однако же тут как не вспомнить Пушкина - "а Цицерона не читал"! А я, старый дурак, засел его читать и то и дело вздрагиваю грустно от его наивных утверждений: "Молодые люди ценят наставления стариков, ведущие их к упражнениям в доблести". Как же, как же, думаю я про себя, смеши меня и дальше.
Обсуждая справедливую донельзя мысль, что старость "будто бы ослабляет тело", великий Цицерон уже открыто переходит к словоблудию и подтасовкам. Старость не обладает силами? - спрашивает он, и отвечает как бы утешительно: "От старости сил и не требуется. Поэтому законы и установления освобождают наш возраст от непосильных для него обязанностей". Далее он пишет, что слабосилие - недостаток, вообще свойственный людям со слабым здоровьем, эдакое может с человеком приключиться даже и в совсем нестарые годы. "Что же, в таком случае, удивительного в том, что старики иногда слабосильны, если этого не могут избежать даже молодые люди?" Тоже мне утешение! Удивительного в этом нет и в самом деле ничего, но много печального. Тут я невольно вспомнил мудрого Зиновия Ефимовича Гердта, который на склоне лет мечтал, чтоб наконец изобрели лекарство под простым названием - "отнетусил". И снисходительно вернулся к Цицерону. В этом месте наш оратор ввиду полного отсутствия утешительных аргументов опустился до медицинских рецептов, которые за две тысячи лет ничуть не изменились: надо, дескать, "следить за своим здоровьем, прибегать к умеренным упражнениям, есть и пить столько, сколько нужно для восстановления сил, а не для их угнетения". Спасибо за совет, подумал я, мне это бабушка и в молодости говорила.
На пункте третьем Цицерон впадает в ханжество, вполне простительное для людей преклонных лет. Тут речь пошла о том, что старость нас лишает плотских наслаждений. Что, вы думаете, пишет Цицерон? Стараясь, очевидно, заглушить свою по этому поводу печаль, он восклицает: "О, превосходный дар этого возраста, раз он уносит у нас именно то, что в молодости наиболее порочно!" Ибо, утверждает он (прошу заметить, как он от бессильной горечи становится похож на советских моралистов), всяческие пагубные страсти, кои нас обуревают, требуют утоления - "отсюда случаи измены отечеству, отсюда случаи ниспровержения государственного строя, отсюда тайные сношения с врагами". А значит - "мы должны быть глубоко благодарны старости за то, что она избавляет нас от неподобающих желаний". Зато поэтому старость и не знает (опрометчиво пишет Цицерон) "опьянения, несварения и бессонницы".
Ох, как она это знает! - злобно подумал я. А что до пагубных страстей любого вида, то природой или Богом тут ужасная сотворена подлянка и ловушка: страсти вянут медленно и неохотно, и ещё терзают нас, когда на утоление уже нет сил - ни душевных, ни физических.
